Повести, рассказы

— Какую ты по счету мажару везешь сегодня? — спросил Бенциан, натягивая на ноги запыленные башмаки. — Бригадир не нашел кроме тебя кого послать? Ложись, спи. Я отвезу мажару. Мне все равно надо сегодня в деревню.

И вот он едет домой. Спать ему, видимо, уже не придется. На рассвете надо быть в поле. Зато он сейчас увидит сыночка. А радость этой встречи омрачают тучи, затянувшие уже почти все небо. Мерцает так мало звезд, что их можно пересчитать. Уже и последние звезды исчезают...

— Отец!

— Двойрка?

Бенциан остановил мажару.

— Я несу тебе поесть. Мама послала...

— Зачем? Мы тут не голодны. И почему ты так поздно собралась? Ведь уже ночь...

Внезапная молния стремительно прорезала в нескольких местах небо и выхватила из темноты полосу скошенного поля. Совсем близко прокатился гром.

— Отвезешь мажару к молотилке. — Бенциан соскользнул с воза.

— А ты куда?

— Назад, в поле. Пока не пошел дождь, надо начать скирдование.

— Я же быстрее тебя добегу туда, отец.

— Ничего, ничего...

Отдав Двойрке кнут, Бенциан побежал. Через минуту она уже едва слышала звук его шагов.

Когда Двойрка въехала в деревню, на улицах и колхозном дворе уже не было ни одной живой души. Только монотонный стук мотора электростанции давал знать, что время еще до полуночи. В тусклом свете электрических фонарей, легко качавшихся на столбах, роем блестящих мошек кружилась полова, падая на еще не остывшую молотилку.

Остановив волов у освещенного тока, Двойрка отправилась искать председателя или бригадира — пусть дадут кого-нибудь в помощь, одной ей не разгрузить мажару. Проходя мимо конторы, где окна уже были погашены, она увидела на ступеньках крыльца сторожа Залмен-Иосю.

— Куда ты бежишь, дочка? — остановил ее Залмен-Иося.

— К председателю... Привезла мажару пшеницы, и некому ее разгрузить.

— Напрасные хлопоты — Лойфер еще вечером уехал в район, а Хаим Бакалейник теперь, вероятно, в степи. Видишь ведь, какое небо. — Сторож поднялся и туже затянул цветастый платок вокруг шинели. — Знаешь что, пошли...

— Куда?

— Мы, старики, уже ни на что, думаешь, не годны? Ты мне только подсоби взобраться на мажару, а дальше — не твое дело.

— Дедушка!

— Мы еще испытаем свои силы. Насколько, думаешь, я старше твоего отца?

Не дойдя нескольких шагов до тока, они застыли в удивлении — кто-то стоял вверху на мажаре.

— Эге-ге! — крикнул Залмен-Иося так громко, словно тот находился за версту. — Кто там опередил меня?

Двойра удивленно смотрела на человека, сбрасывавшего с мажары пшеницу. Смотрела и не верила. Ведь Мейлах в степи, как же он вдруг оказался здесь? Двойра почувствовала, что уши у нее пылают огнем, огонь охватывает лицо, шею.

Не будь здесь Залмен-Иоси, она влезла бы на мажару. Знал бы он, как она сегодня спешила к нему. Ради него простояла весь вечер у печи и пекла коржи, чтобы иметь предлог сказать матери: «Отнесу отцу свежеиспеченные коржи». И вдруг Мейлах здесь! Она стоит так близко, а он ее не видит.

Мейлах ее и впрямь не заметил — был уверен, что Двойрка теперь в степи. Так сказала ему Фейга. Она, как Мейлаху показалось, встретила его так, словно он явился отнять у нее что-то. Но, провожая к выходу, сказала:

— Может, подождете, Двойра, вероятно, скоро вернется.

На улице он увидел, как к току подъехала мажара. Уверенный, что это Шоэлка, Мейлах направился туда — спросить мальчугана, не встретил ли кого-нибудь в пути, не явился ли кто-нибудь с поля. У мажары никого не было. Запряженные волы, низко свесив головы, тяжело сопели. Воздух казался густым, полным тепла, шедшего от туч, готовых с минуты на минуту обрушиться на землю проливным дождем.

Быстро взобравшись на мажару и нащупав вилы, Мейлах стал проворно сбрасывать снопы.

Вскоре он забыл, зачем пришел сюда. Увлеченный работой, не заметил, как приблизились ночной сторож и Двойрка. И лишь когда Залмен-Иося вскочил на колесо и крикнул во весь голос: «Полегче там! Ведь Двойрка не успевает скирдовать!» — Мейлах увидел ее. Она собирала граблями рассыпанные колосья.

— Где же Шоэлка? — удивленно спросил Мейлах.

— При чем тут Шоэлка? Двойрка привезла мажару. Дай-ка мне, парень, руку.

Залмен-Иося вкатился в мажару.

— А ну, испытаю-ка я свои силы. — Старик поплевал на руки, двинул вилами, ухватил несколько снопов, перебросил высоко через голову и ударил Мейлаха по плечу: — Ну, каково? Еще годен?

Работа шла споро. Залмен-Иося пыхтел, но не отставал от Мейлаха.

— Конец молитве, и — аминь! — протянул нараспев Залмен-Иося, сбросив с мажары последний сноп, и спрыгнул. — Слышишь, Двойрка, если бы меня сделали бригадиром, я Мейлаха взял бы в свою бригаду, а если бы у меня была дочь, взял бы его в зятья. А отцу своему скажи: то, что я ему прошлый раз говорил, пусть забудет... Слышишь, дочка? Пусть забудет... Так-таки ему и скажи...

Как бы нечаянно Мейлах прикоснулся пальцами к руке Двойрки. Она руку не отняла.

— Реб Залмен-Иося, — проговорил Мейлах, видя, что тот собирается распрячь волов, — что вы делаете? Я же сейчас поеду назад, в степь.

— Кто поедет в степь? Не видишь, какой собирается ливень? Никуда ты не поедешь.

— Я ведь без увольнительной, реб Залмен-Иося... Вы же знаете, что такое солдат без увольнительной. — Он взглянул на Двойрку и твердо произнес: — Я должен ехать.

— Ну, раз должен, — развел руками Залмен-Иося, — другое дело. Дочка, сбегай к моей старухе и скажи, чтобы дала плащ-палатку. Я ведь, слава богу, полный солдат: один внук подарил мне шинель, другой — пилотку, третий — плащ-палатку... Ну, иди, дочка.

— Зачем? Спасибо, реб Залмен-Иося, я не боюсь дождя.

Сторож подставил небу лицо, руки и наконец заключил:

— Нет! Волов я тебе не дам. Ты на них не доедешь, и нечего пререкаться со мной. Я тебе волов не дам, — и старик принялся распрягать их.

— Дедушка, — вмешалась Двойрка, — на это, кажется, есть конюх.

— Когда нет Исроэла, я — конюх. И вообще знайте раз навсегда — в колхозе два председателя. Днем хозяин Менаше Лойфер, а ночью — хозяин я! Что?

Мотор электростанции вдруг замолк, и с наступившей тишиной опустился густой мрак, поглотивший фонари вместе со столбами, скирдами, сараями. Словно боясь потерять в темноте Двойрку, Мейлах, еще крепче сжав ее руку, шел, осторожно нащупывая дорогу ногами. Натыкался в темноте на выпряженные брички, на торчащие оглобли стоящих около домов водовозных бочек и прислушивался к прерывистому дыханию Двойрки. Он догадывался — она собирается сказать ему что-то очень важное и не знает, с чего начать. Когда они вышли на дорогу, Двойрка остановилась, высвободила свою руку и смущенно спросила:

— Отец ничего тебе не сказал?

— Нет. А что?

— Я ему рассказала, все рассказала...

Мейлах не видел, как под легкой косынкой дрожали ее плечи, но почувствовал это и не мог понять, что произошло.

— Двойрка...

Быстрым движением уклонилась она от его протянутых рук и, повернувшись к нему всем телом, вдруг произнесла:

— Уезжай!

— Что?.. Значит, выгоняют меня... Ну что ж, гоните...

Он ушел в густую тьму, но, еще не успев отдалиться, услышал позади себя торопливые тревожные шаги...

— Не надо... Не надо, — шептал Мейлах, гладя ее голову, — ну, не надо... Я понимаю, — он прижимался сухими губами к ее глазам.

Двойрка приникла к нему и молила:

— Тебе здесь трудно. Уедем. Зачем ты сюда приехал? Я еще никогда никого не любила, никого...

— Неужели нет для меня иного исхода, как уехать отсюда? — Мейлах спрашивал не столько ее, сколько себя.

— Никуда ты не уедешь. Не хочу, чтобы ты уехал, не хочу!

Она проводила его далеко за деревню, а потом долго стояла и прислушивалась к его удаляющимся шагам. На обратном пути ее нагнал дождь, мелкий теплый дождь, из тех, что, начавшись, долго не прекращаются. Но когда Двойрка уже лежала в постели и, полусонная, сызнова представила себе, как завтра вечером встретится с Мейлахом, резкая вспышка молнии расколола небо надвое, и вместе с громом в стекла ударили крупные тяжелые капли.