Агенты Разума

Одни из этих осколков, избавившись от своих худших черт, стали красивейшими местами. Конечно, это противоречило самой природе, и постепенно подталкивало новые миры к распаду, но все равно они были прекрасны.

Однако Гриксиз относился к другим.

В Слепой Вечности ветры, терзавшие душу Джейса, не касаясь его кожи, постепенно набирали силу, завывая так, что их вой выходил за пределы самого понятия о звуке. Они устремились внутрь, словно пытаясь заполнить грядущую пустоту, кружились вокруг гибнущих земель, которые догоняли, царапали и рвали друг друга в медленном круговороте разрушения. Здесь, как нигде больше в Мультивселенной, пестрая завеса, отделяющая реальное от возможного, конечное от вечного, вздувалась и корчилась, словно животное в муках или оболочка плода, из которой вот-вот должно было вырваться нечто гадкое. Она закручивалась внутрь, как будто нечто, находящееся по ту сторону, схватило ее исполинской рукой и потянуло на себя. Почти неслышное из-за воя ветра, далекое эхо крика погибающей Алары все еще разносилось среди потоков вероятности, и сама Слепая Вечность, казалось, в страхе съежилась, отпрянув от этой самой уродливой из реальностей.

Джейс ждал посреди бушующего хаоса, сгорбившись под натиском бури, которая могла уничтожить любое более слабое существо. Пять миров вращались за занавесом; цветное сияние то темнело, то светлело, беспокойство у границ то нарастало, то снова затихало, когда осколки Алары вздымались и опадали, повинуясь вечному движению волн реальности. Лишь на исходе третьего полного цикла, когда мироходец убедился в том, что изучил все оттенки и узоры, все приливы и отливы, – когда он был абсолютно уверен, какой именно осколок сейчас окажется перед ним, – он протиснулся сквозь стену мира и очутился среди пустошей Гриксиза.

Здесь, как он сразу понял, все было гораздо хуже, чем снаружи.

***

В пронзительном крике, донесшемся из глубины пещеры, слышалось страдание, выходящее за хрупкие границы здравого рассудка. Высоким и резким эхом он прокатился по просторным сводчатым коридорам, возвращаясь снова и снова, пока не превратился в настоящую симфонию.

На него почти не обратили внимания. Подумаешь, еще один крик.

Пещеру освещали только зловещие мерцающие огни, оставляя большую ее часть погруженной во тьму – за что любой вменяемый гость должен был быть безмерно благодарен. Стены пещеры, насколько хватало взгляда, были сложены из сломанных костей. С потолка по каплям сочилась пахнущая гнилью кровь. Сворачиваясь, она превращалась в теплые подрагивающие сосульки омерзительно-коричневого цвета. Сквозь окна, сделанные из ногтей, – не вырванных из чьих-то пальцев, а естественным образом выращенных в виде широких пластин, – можно было смутно разглядеть более ужасные помещения, где стены состояли из затвердевших до каменного состояния струпьев, которые прикрывали гноящиеся раны в самой земле, а из пола торчали клацающие зубы, угрожавшие перемолоть любого, кто будет недостаточно осторожен.

Трое распятых на земле мужчин лежали в центре пещеры, образуя нечто наподобие звезды. Тела несчастных были покрыты крохотными нагноившимися порезами, а вытаращенные глаза, не мигая, смотрели с потолок. Их лица были искажены непрерывным воплем, но ни одного членораздельного слова не вылетало из их широко раскрытых ртов; их зубы и языки, как и их веки, давно были вырваны и выброшены.

Вокруг и между ними, словно в танце, двигались мужчина и женщина. Из одежды на них имелись лишь простые кожаные набедренные повязки и висящие на поясе мешочки. Оба были жутко обезображены – у мужчины на пояснице рос чудовищный горб, который постоянно вынуждал его клониться вправо; у женщины не было левой руки, а совершенно нормальная кисть с пальцами росла прямо из плеча – и покрыты рядами нечестивых рун, вырезанными на спине и плечах. Они шли, запрокинув головы и закатив глаза, но ни разу не споткнулись и не нарушили ритм своего медленного и размеренного танца. На каждом третьем шаге они выпевали колдовские слова и разбрасывали из мешочков странные порошки, которые обжигали и секли плоть распростертых на земле людей.

Внезапно все трое мужчин перестали кричать и, как один, забились в судорогах, грозя оторвать руки от железных кольев, вбитых в землю. У двоих приступ прошел так же быстро, как и начался, и они вернулись к невнятным воплям, но третий продолжал издавать булькающие и стонущие звуки, которые могли бы быть словами, не лишись он языка.

– Хозяин! – вскрикнула безобразная женщина, глаза которой постепенно возвращались в нормальное состояние. – Хозяин, скорее сюда!

Ее крик повторился снова и снова, подхваченный магией, которая наполняла сеть пещер, и постепенно достиг куда более уютных и пригодных для жизни покоев за пределами этих залов ужаса. Тот, кого она звала, вздохнул, отложил в сторону древний фолиант, заворочался всем своим исполинским телом, расправил и сложил крылья, и лишь затем отправился на зов.

– Я здесь, Каладесса, – его могучий голос прогремел с уступа, расположенного над самым высоким сводом пещеры, в нескольких десятках футов над головой женщины.

Ведьма задрала голову, а затем низко поклонилась.

– Придержи его, – приказала она, повернувшись к своему напарнику. Тот, волоча ноги, подошел к бормочущему человеку и уперся коленями ему в грудь, положив конец тем дерганьям и метаниям, которые позволяли совершать вбитые в тело колья.

Та, что звалась Каладессой, опустилась рядом с распластанным мужчиной и потянулась к его лицу большим и указательным пальцами, снабженными длинными и корявыми ногтями. Она погрузила их в уголок его глаза, а затем отточенным движением подцепила и сняла его роговицу, как будто кожицу с фрукта.

Ведьма отвернулась, не обращая внимания на то, что бормотание несчастного снова превратилось в громкие вопли. Ее помощник встал и отошел в сторону, втайне радуясь, что это было лишь первое прозрение жертвы. Он ненавидел всю эту возню, связанную с заменой распятого сосуда после того, как оба его глаза будут израсходованы.

Каладесса лизнула тоненькую пленку, удаляя с нее слезы и соринки, которые могли попасть в не защищенный веком глаз жертвы. Ее собственное зрение должно было оставаться безупречным, иначе она рисковала навлечь на себя недовольство хозяина. Затем, снова запрокинув голову, она зажмурила правый глаз и аккуратно наложила чужую роговицу поверх левого.

– Что же ты видишь, предсказательница? – прогудел голос сверху.

– В Гриксиз прибыли двое, хозяин, – ответила она в странной, неприятной певучей манере. – Мироброды, манаеды, все еще полные жизни, стоят они среди восставших мертвецов.

– Двое? – по пещере эхом разнесся шелест трущихся друг о друга чешуек. – Двое… Расскажи мне о них.

– Один из них вторгается в умы, крадет мысли, отводит глаза и потрошит сновидения. Он гуляет по мечтам других людей так же легко, как по другим мирам, но ничего не знает о собственных желаниях. Вторая приносит погибель, говорит с трупами и седлает призраков. Она стоит на самом краю смерти и боится упасть вслед за теми, кого уже подтолкнула в пропасть. Цветок правды, гниющий вокруг семени бесконечной лжи.

– Ах, – донеслось сверху. – Эти двое.

Некоторое время великий дракон размышлял, после чего опять заговорил.

– Позови Мальфегора. Прикажи ему присмотреть за тем, что происходит здесь, пока я не вернусь.

Не дожидаясь ответа, Никол Болас распахнул огромные крылья и пропал в темноте под потолком пещеры, оставив за собой лишь топот ног и истошные вопли.

***

От эфемерных ветров Слепой Вечности Джейс шагнул сквозь завесу реальности и очутился среди столь же яростных осязаемых ветров на отвратительной земле Гриксиза. Осязаемых – но совершенно не естественных. Казалось, что они высасывают тепло его тела, принося с собой гадкие миазмы измождения и отчаяния. Всего за несколько мгновений край плаща Джейса стал потрепанным и изношенным, а кожа сапог истерлась и потрескалась, словно состарившись на несколько лет. Все его тело ныло, перед глазами плыли круги; прикрыв лицо рукой от ветра, Джейс увидел, как волоски на его коже истончаются и рассыпаются в прах.