Страница 99 из 107
— Ты думаешь, что детей не убивал? Мы с тобой обратно к северному морю пойдем и за то на островах посмотрим. Сколько душ твой артефакт сгубил, сколько там детей рырговских, сколько стариков и баб с утробой полной. Я каждого считать буду и под нос тебе суну! Жрать не заставлю, но каждого считать буду! — Пест развернулся в сторону выхода и, прихрамывая, начал шоркать ногами. У самой двери он произнес не оборачиваясь:
— Месть тоже люди придумали. Ни один волк в лесу не будет медведя выслеживать, потому что тот из его стаи волка задрал. Ни один еж не станет лиса, брата сожравшего, по лесам выслеживать и убить пытаться. Ежи лис не едят. Волк на медведя в драку без голодухи не полезет.
Людвиг поджал губы и промолчал, а Пест вышел прочь из избы. Как только он вышел, на него чуть не налетел спешащий староста. Он с ходу начал ощупывать Песта, но, заметив провалы вместо глаз, горько вздохнул:
— Значит, насовсем без глаз остался?
— Насовсем, старшой, — кивнул ведун и устало облокотился на стену землянки. Ноги потряхивало от усталости, и они начали потихоньку подгибаться. — Народ накормили? Угол каждому нашелся?
— Нашелся, все сыты. Мужики и отроки пришлые рука об руку дела делают, — староста взволнованно смотрел на Песта, который оседал на чурбак, стоявший у стены. — Ты того, мож, позвать кого?
Ведун в ответ только мотнул головой, а староста опасливо спросил:
— Пестушка, а тварей северных извели? Вышло у вас?
— Вышло, старшой… вышло… нет больше тварей северных, остались только южные, — парень сел на чурбак и прислонился к стене спиной. Глубокий вдох и усталый хриплый голос. — Ты, старшой, думу думай, как еще четыре сотни люду разместить. Сможем по соседям расселить?
— Не сможем. Все, кто с топором да руками прямыми, у нас избы рубят, а у соседей избы рубить некому. Если и смогут взять, то по два десятка душ. Не больше. Селить некуда. Посему первую зиму все вместе будем зимовать, — староста уселся на землю рядом с Пестом и начал рассказывать все, о чем удалось договориться с соседями. — Воржские рыбаки обещали рыбу в зиму начать возить. Как Ворж встанет, так они и пойдут. Отроки ужо и сани готовят, и снегоступы. Обещают раз в две седмицы с рыбой ход делать. Тут тебе надо с Речным хозяином говорить, чтобы с уловом подсобил.
Короткий взгляд на Песта, кивок, и староста начинает рассказывать дальше.
— У Дорожичей на полях хворь пошла. Сразу на двух полях колос черной плесенью покрылся. Они вроде сразу колос тот под корень и в огонь, там всего-то пару охватов, но теперь стерегутся. Мужики ученые каждый день ходят, за хлебом смотрят. Хотели у тебя совета спросить, может, подсобишь им чем?
— Глянем…
— А с инструментом у Дорожичей недостачи не будет. Кузнец их с пришлым кузнецом день и ночь горн топят да куют. Староста Дорожичей уже всех отроков незанятых на болота отрядил за рудой железной. Разошлись мастера те не на шутку. Намедни полтора десятка топоров и пяток колунов за седмицу сковать обещались. А от Куприян мастера пришли с отроком. Наши отроки в рот Куприянам смотрят, дела куприянского науку перенимают, — тут староста хмыкает, словно что-то вспомнил. — У Куприян в ходу пазы, да до того хитрые, что не сразу уразумеешь, что да как, и почему. Ну, отрок ведовской тоже не лыком шит, глядишь, и намотает что на ус, но паз хитрый… Ну, а ежели совсем голодно будет, Куприяны и Дорожичи обещались припасом поделиться.
— Лес ягоду и гриб дает?
— Дает! — кивает староста и, загибая пальцы, начинает перечислять: — Грибов десятый мешок дворовые сушат. Все печи заложили, чердаки все завесили. Бабы галдят, мол, последнюю нить извели. Ягоды 7 кадок больших замочили, но ягода только красная. Черной почти нет. Шуб овчинных Дорожичи сторговали у купца, что к ним ходит. Сторговали все, что есть. Три десятка. Зимою как-нибудь перебьемся…
Староста умолк, что-то припоминая, а в это время начал говорить ведун:
— На севере бушует буря… С той бури к нам град или другая какая напасть прийти может. Ты по селам нашим вестового отправь. Пусть они торг припасом съестным пока не ведут. Иначе боком выйти может. А мы с благородным завтра в путь на север двинем. Надо за собой убрать то, что натворили мы… — голова Песта начинает провисать и заваливаться на грудь. Голос становится все тише и тише. —…как ворочусь, у Дорожичей поля смотреть с Лукашей будем… Ежели ходок придёт…
Последнюю фразу парень не договорил, попросту заснув сидя. Из дверей тут же появилась ведьма. Она хмуро взглянула на старосту, на Песта, и, разворачиваясь, буркнула:
— Чего расселся? Начесались языками? Тащи его теперь в дом. Снова отварами отпаивать буду…
В землянке довольно светло. Рамка, затянутая бычьим пузырем, была вынута и сейчас ютилась под лавкой. Было жарко из-за растопленной печки.
Возле печи суетилась степнячка. Она что-то постоянно бормотала себе под нос и шевелила угли в печи ухватом.
За столом сидел Людвиг. На нем была обычная холщовая рубаха и штаны из мешковины. От былого благородного облика остались только искусно отделанные сапоги.
Юноша прихлебывал козье молоко из кувшина и разглядывал угольно-черные лепешки, которые лежали в миске перед ним. Любопытство распирало, и парень, несмотря на предупреждение Кара’кан, протянул руку, взяв небольшую лепешку.
Вопреки ожиданиям, лепешка не была деревянной и жесткой, а наоборот, очень легкой и мягкой. Людвиг откусил, и чем дольше жевал, тем больше хмурился. Проглотив, парень хмыкнул и произнес:
— Недурно, но очень уж необычно…
Ведьма на секунду отвлеклась, взглянув на него, и чему-то ехидно улыбнулась.
— Слушай, а из чего это сделано, и почему они черные? — поинтересовался воздушник и еще раз откусил, продолжая говорить с набитым ртом: — Я привык, что крепленое вино горькое, мед сладкий, простокваша кислая, а рыба вяленая соленая. А твои лепехи все сразу. И кислое, и горькое, и сладкое… А как проглотишь, они еще и соленые.
— Соленое оно от костной золы, сладкое от патоки, кислое от силы моей темной, — ведьма снова мельком глянула на парня. — А горькое — от помета мышиного.
Услышав последний ингредиент, Людвиг закашлялся и начал бить себя по груди, а затем попытался запить молоком.
— Что ж ты сразу… — сквозь кашель попытался произнести Людвиг.