Страница 98 из 107
В углу обнаруживается Людвиг. Сидит он ровно, лицо без эмоций, словно истукан, а взгляд уперт в пол. Кажется, что парень не моргает и не дышит.
Помахав перед его глазами рукой, Пест добился лишь поднятого от пола взгляда. Людвиг глядел на друга пустыми глазами. Словно душу из парня вынули.
— Ты слышал, что сказал тот колдун? — спросил ведун, присев перед воздушником на колени и стараясь поравняться с ним лицом.
— Нет, — тихо ответил Людвиг. — Я видел ночью.
Молодой маг воздуха шумно сглотнул, сфокусировал взгляд на Песте и начал говорить:
— Когда Гвинеи и в помине не было, на землях этих жили рырги. Жили от самых льдов до песков пустыни на юге. Не знали они, что такое война, что такое убийство, предательство, обман… У них слов для этого не было. Жили кочевьями, городов не строили. Ездили между стоянками, когда уезжали со стоянки — для других ее готовили.
Жили с природой бок о бок, и ни в чем нужды не знали. Детей рожали вровень по старикам помершим, лишнего с охоты не брали…
А потом в те земли пришел первый государь, Анон. Поначалу в мире с рыргами жили, но разумными их не считали. При втором государе тесно стало, и рыргов теснить на север стали. Сначала просто просили уйти, потом палками гнали, потом кто-то их травить придумал, но лучше всего получилось их убивать голодом. Нечисть по охотничьим угодьям пускали, живность вся и уходила. Даже белки, и те шарахались.
Поначалу рырги лесным духам кланялись, и те их силой своей прикрывали, но когда была создана первая Академия магии Гвинеи — лесных духов начали ловить. Одного удалось заключить в артефакт, остальных перебить. Люди думали, что их всех уничтожили…
А потом, когда прятаться стало негде, последние северные племена ушли на острова. Еды на северных островах нет, выращивать что-либо негде. Одни камни. Рырги тихо и медленно вымирали как народ. Сначала доели все, что было. Потом начали есть друг друга… Именно тогда последние шаманы рыргов поклонились тьме, и тьма их приняла. Они приезжали с островов на континент, чтобы пополнить запасы пищи. Человек для них — еда. Они просто хотели есть.
Людвиг умолк, а Пест только горько усмехнулся.
— И это сделали мы, люди, — криво улыбнулся ведун. — Темные твари — это мы…
— Я детей не убивал, я врагов своих не жрал, как зверь, — попытался возразить Людвиг. — Я, как рырги, тварью никогда не стану!
— Не станешь, — кивает Пест. — Рыргам до нас еще далеко.
— Ты сейчас на что намекаешь?
— А ты не разумеешь? Ты посмотри на нас, людей. Мы же ровно жить не умеем, мы по потребностям никогда не жили. То нам шкуру подавай не заячью, а медвежью, то нам поле подавай не одно, для прокорма, а сразу десяток… А вот у того соседа коровы толще, трава зеленее, поля с хлебом сытнее. Вот и топоры берут, лихо думают. Редко из зависти, чаще все же с голодухи лихое дело делают.
— К чему ты это все говоришь? — хмурясь спросил Людвиг.
— А ты не разумеешь? — Пест наклонился к самому уху воздушника и зашептал громко: — Это мы, люди, придумали предательство, это мы придумали ложь, это мы придумали кражу и убийство. У тех же рыргов слов таких не было. Не знали они, что такое замок, что такое обман, не было у них слова наказание, не было и гордыни.
— А ты откуда знаешь, что не было?
— Не тебя одного прокляли, — резко отвечает Пест.
Людвиг молча отвел глаза, словно что-то совсем обычное вдруг стало самым стыдным на свете, а Пест продолжал шептать:
— Убивать разумных тоже научили мы, мы научили их вырезать селения, мы научили их слову «голод». Они даже произносят его почти так же, как мы.
— Нет… это не так! — Людвиг встает, опираясь рукой о стену, и пытается куда-то идти. — Я не ел детей, это…
— Ты скажи, цыплят в каше отваренных никогда не ел? — усмехнулся молодой ведун.
— Не передергивай! Я видел! Видел, как они и мать, и дитя из утробы жрали! — взревел до хрипа воздушник.
— А ты, когда осетрину ножом вспарываешь и икру в миску вываливаешь, о чем думаешь? — с горькой усмешкой произносит Пест. — Ты бы о той икре задумался, только если бы та осетрина на гвинейском говорить начала…
— Нет, не так! Мы же… — промямлил Людвиг, но Пест его не слушал. Он продолжал говорить:
— Ну, а когда голодно тебе, что ты делаешь? Ты другого зверя бьешь, оленя, волка, медведя, без разницы. Или вот, хлеб растишь. Ты же на поле его растишь? А поле надо расчистить, лес весь порубить. Зверье без дома и прокорма остается. Оно же с того леса кормится! Или из воды рыбу удишь, или птицу какую отлавливаешь, кормишь, чтобы подросла она. А потом один черт снова ее убиваешь. Ну? Чего ты нос воротишь? Кто тварь темная из нас?
Пест поднялся и повернул за плечо осунувшегося Людвига.
— Ты мне в душу посмотри и скажи, что человек не темная тварь! Ну? Что не мы под себя все ломаем и переделываем, как саранча везде пролезая и выживая? Молчишь? Тогда проклятье своё прими и неси по жизни как положено. Рырги слабее оказались, и ни тьма, ни свет им помочь не смогли. А смогли бы — это мы бы на островах жили и детей рырговских да баб жрали, за обе щеки уплетая…
— Нет! Нет! Лучше сдохну с голоду, чем так жрать! — вновь взревел Людвиг и резко обернулся. — Нельзя как зверь жить… нельзя! Голод не дает права…
— А ты не голодал всю жизнь! Ты хоть раз поголодай так, чтобы на ногах стоять мочи не было, ты детей своих, голодом уморенных, схорони, а потом говори! — возмутился Пест и гневно добавил: — Вы, благородные, горазды нос от гнилого яблока воротить. Гниль есть — лучше с голоду сдохнуть? А что вы про голод тот знаете? По-твоему, рырги просто так с собою люд и скот уводили? И овес конский они с собой тащили не от жадности, а чтобы детей своих вырастить, чтобы с голодухи те не подохли. А пленные им нужны были только как скот на мясо. На севере скота, почитай, и не держат, а что держат — то либо конь, либо овца в меху. Вот и уводили с собой люд, кони-то от рыргов шарахаются, а с овцы проку толком нет. Шерстью сыт не будешь…
Пест постарался выпрямиться. Он вытянул руку с указательным пальцем в сторону Людвига и утробным, хриплым голосом произнес: