Страница 32 из 107
— Как только ты увидишь аль учуешь, то тут же и поймешь… — Черт сбился, словно не мог подобрать слова. — Ты прежним быть не сможешь. Все, что окружало тебя, все, что знал ты, все с ног на голову встанет, а ты останешься таким, как и был… И от того больше улыбаться не хочется… И похоть уже не манит, и гнева вкус уже не тот…
С этими словами Черт стал полупрозрачным, а затем и совсем растворился в воздухе, словно растаял в лучах восходящего солнца.
Пест задумчиво уставился на место, где только что был Черт. Ему почему-то тоже перехотелось улыбаться.
Поле было словно желтое море. Пшеница согнулась под тяжестью колосьев и неохотно покачивалась под порывами ветра. Такого урожая не было уже много лет, и сейчас, глядя на такое чудо, староста деревни Ведичей хмурился. Рядом с ним стояли Лык и Дым с Огнивом.
— Вот тебе и урожай с ворожбой, — заметил Лык, который стоял рядом. — Ты чего смурной, старшой?
— Урожай большой, — начал ответ за старосту Огниво.
— И это на дальнем поле! — продолжил Дым.
— А что на ближних полях творится, видел? — снова вступил в разговор Огниво.
— Там скоро колос в землю упрется…
— Урожай пропадет…
— Убирать надо…
— А куда его класть?
— Гнить начнет, до торжища бы додержать…
— А амбары не колочены, крыша через одну с весны течет…
— Да и не хватит их, хоть по самые лаги в них сыпь…
Диалог двух братьев умолк, а свое мнение высказал Лык.
— Это что ж выходит? Урожай, слава Единому, до того хорош, что гнить будет?
— Не дело это, чтобы урожай гнил, — хмуро буркнул староста. На его плече сидел Лукаша. Поначалу он улыбался, глядя на поле, но когда возникла угроза потерять урожай, его лицо начало выражать обеспокоенность. Хозяин полей начал внимательно слушать разговор. — Грех на поле хлеб бросать, не по-людски это… Мы вот чего делать будем! По соседям клич кинем. Отроков спросим с инструментом своим в помощь на урожай. А платой за дело — урожая часть.
Каждый принялся переваривать такую идею.
— А что? Дело ведь! — начал Огниво.
— Нам нынче самим никак не управиться, а так и урожай не сгниет, и соседям хлеб, — продолжил уже Дым.
— Рыбаки с Воржа вона, вообще хлеб не сеют, — кивнул Лык. — Выкупают его с торжища рыбой, да с выдры шкурой.
— Дорожичи тоже только ближние поля сеют, все больше торгом живут с купцами, — напомнил Дым.
— Ты, старшой, еще бы к Куприянам за телеги и амбары на поклон сходил, — высказал своё слово Огниво. — Урожай хорошо, но ежели в следующем году так же будет, то любо было б на торжище свезти поболее. Тогда можно будет и мастеровых пригласить с Куприян, чтобы Среднему роду дом построить добрый. Из камня аль из дерева, но большой. Чтоб ходоки к Песту по лавкам не мыкались. А то ж вона, с гор ходок с монетой пришел, а мы его на лавке у вдовы Анны держим. Негоже…
Староста стоял и задумчиво глядел на поле, кивая словам мужиков, стоящих рядом.
— Любо! — решил староста. — Голова Подова рода к Дорожичам пойдет.
Дым и Огниво синхронно кивнули.
— Ты, Лык, к рыбакам Воржским пойдешь, а я к Куприянам пойду за телеги и амбар говорить. Монета малая есть, авось возьмутся…
Пест сидел за столом и в четвертый раз перебирал один и тот же горшок крупы. Иногда он задумчиво останавливался, оглядывал комнату, вставал и пытался чем-то заняться. Он два раза подмел пол, раз пять вытер стол, взбил мешок с соломой, на котором спал, подшил край рубахи, но так и не успокоился.
Он ходил по маленькой землянке и, вконец вымотавшись, уселся за стол. На то место, где когда-то умерла его наставница Аккилура. Спиной к дверям. Юный ведун уперся взглядом в молодую ведьму. Пока он смотрел на ее лицо, он пытался понять, почему она кажется ему красивой. Эти изогнутые черные брови, черные прямые волосы, угловатые черты лица и узкие глаза.
«Вот у Евдокии с Куприянского села и волос вьется, и в нижнем хвате не в пример широка. Не то, что степнячка! Ни грудей, ни ухвата нижнего…»
В этот момент степнячка открыла глаза и чему-то улыбнулась.
— Ложись со мной рядом! — с загадочной улыбкой произнесла она на незнакомом языке и повернулась на другой бок.
Пест замер, глядя на угловатые плечи степнячки, тонкую шею и черные как копоть волосы.
— Кабы знать, что ты там лепечешь, да спать так же сладко и не заботиться ни о чем, — Пест говорил почти шепотом, словно боялся, что степнячка его услышит. — Знаю, не поймешь, но сегодня день поминания предков. Мы сегодня на могиле были у отца, прибирались. Я землю над могилой его руками гладил, и тепло учуял. Время подошло, и он…
Пест умолк и поднял кверху лицо, словно пытался что-то спрятать.
— Сорок дней сегодня, как он со света нашего ушел, и по укладу Единый на сороковой день его к себе прибирает, а тут еще и предков поминовения день, — Пест глубоко вздохнул и уперся головою в стол. Он сложил руки на стол и положил на них голову, продолжая что-то бормотать. — А мы ему на могиле синий цвет с полей высадили, поливали вот. Славно будет к Урожаю, в синем цвету… Поминальный камень клали по канону, со звездой ровняясь…
Пест еще что-то неразборчиво бормотал, а светящийся шар начал потихоньку гаснуть. Молодой ведун засыпал, и вместе с его сознанием гас и свет.
Пест открыл глаза и увидел обычный деревянный потолок. Этот потолок из полубревен он знал до последней трещинки, царапинки и шероховатости.
Мысль о том, что уже светает, заставляет подскочить в постели и сорваться на улицу, шлепая босыми ногами. Взгляд цепляется за люльку, за голубые рюшки одеялка, за слишком большую скамью, слишком большой стол, за слишком большую дверь в дом. Чтобы дотянуться до ручки, надо встать на носочки, чтобы открыть дверь в сени, приходится навалиться всем плечом.
Вот он на улице, во дворе. Там мокрый по пояс отец надевает рубаху на парящее тело. На дворе зябко, но босые ноги отчего-то не чувствуют холода.
— Папко… а меня? Меня-то забыл! — говорит словно не свой, писклявый голос.
— Нельзя тебе со мной! — резко отвечает отец и, подпоясавшись, разворачивается к подъехавшей телеге с мужиками. — Не твое это дело!
Пест поначалу бежит за отцом, который выглядит непривычно большим, продолжает просить:
— Папко, возьми, возьми с собой! Я не подведу! Вот увидишь!