Связанные

Гвардейцы с энтузиазмом пустились в обсуждения возможной тактики бунтовщиков и того, что можно ей противопоставить. Капитан почти не следил за разговором, только задумчиво пускал дым, глядя как на противоположной стороне улицы разгорается оранжевое пламя факелов и масляных ламп, изредка перемежающееся голубоватым светом кристальных светильников. Ситуация была непростой, куда сложнее, чем могло показаться.

Эйдон не был судьёй и по возможности сторонился споров о том, как следует трактовать и применять законы Эм-Бьялы. В юности его учили, что закон подобен воинскому наставлению: он описывает необходимость, а потому разумен, оправдан и должен применяться так, как изложен. Позже, уже во время службы, капитан на собственном опыте убедился, как гибко магистраты могут подходить к указам и уложениям, и какой извращённой может быть их трактовка — особенно, если речь заходила о собственной выгоде. В душе он всегда считал подобные махинации бесчестными — тем неприятнее было его нынешнее положение, которое настойчиво склоняло его к тому же.

«Женщина, которую считают вельменно» может и должна быть казнена любым подходящим способом: это долг и обязанность любого подданного Эм-Бьялы, и для этого даже не обязательно вмешательство судебного магистрата или управляющего. В этом смысле жители Формо не нарушают никаких законов — напротив, буквально им следуют. Бравил-младший не может этого не знать и при любом разбирательстве будет настаивать именно на этом.

Однако как поступить, когда речь идёт не о той, кого «считают вельменно», а о призраке, который обладает знаниями, двигается, рассуждает и говорит, как образцовая представительница высшей знати? Закон требует защищать вельменно до конца — именно это Эйдон сказал Мартону, и именно в это верил всем сердцем. Но где та грань, за которой даже этот закон теряет свою разумность и оправданность?

— О чём думаешь, капитан? — обернулся к нему Нильсем.

Эйдон пожал плечами. Помимо прочих было и другое обстоятельство, которое ни в коем случае не стоило сбрасывать со счётов.

— О том, как поступит Её светлость, если бунтовщики попытаются угрожать Кирис.

* * *

[4] Жирник — уст. масляная лампа.

[5] Светец — приспособление, напоминающее металлическую вилку, используется для крепления горящей лучины.

* * *

Возвращаться в сознание было непросто. Словно в бездонном озере, Кристина тонула в холодной темноте, лишь изредка поднимаясь на поверхность, чтобы ухватить глоток воздуха. То были краткие мгновение ясности, когда ей казалось, что ещё немного и она выпутается из вязкой тины, оплетающей разум — однако уже в следующее мгновение её затягивало на дно, где она вновь погружалась в глубокий сон без сновидений. Время от времени до неё, будто сквозь толщу воды, пробивались обрывки слов, произнесённых хоть и на приятном для слуха, но всё же чужом языке.

Постепенно слова становилась громче и отчётливее, складываясь в нестройный хор рассерженных голосов, который, казалось, раздавался сразу отовсюду:

— S’laimiinen! — кричал кто-то чуть ли не у самого уха.

— S’laimiinen tha— nomi— tta! — вторили ему откуда-то с другой стороны.

" «Nomi» — это плохо, — бесстрастно заключила Кристина после того, как несколько раз прокрутила в голове выхваченные из потока речи слова. Последнего человека, в адрес которого применили этот, безобидный с виду, глагол, на полном серьёзе пытались убить.

— Inujal s’laimiinen tha-nomi-tta!

«„ Inujal“ — это, кажется, „мы“, — порывшись в памяти, она добавила к общей картине ещё один штрих. — Интересно, а что это за „ laimiinen“ такой?»

Почти сразу в памяти возникли и другие воспоминания. Она уже слышала это слово: именно так назвал её колдун-самоучка Бравил, пока они с Хель придумывали, как снять «серых» с Энары и её подопечной. Тогда казалось, что это обычное ругательство, которое не заслуживает особого внимания, но теперь что-то подсказывало, что у этого слова может быть самое неожиданное значение.

Впрочем, учитывая обстоятельства, вариантов было не сказать чтобы много.

Кристина медленно приподняла свинцовые от слабости веки. В глаза ударил рассеянный голубоватый свет и оранжевые всполохи. Следующим, что удалось разглядеть, стал тёмно-зелёный подол платья, из-под которого выглядывал блестящий, будто от свежего лака, носок туфли. Всего на несколько миллиметров, но и этого было достаточно, чтобы вызвать у Кристины усталую полуулыбку. Она решила при случае уточнить у Хель, не слишком ли коротко это платье для «девушки из хорошей семьи». Однако взгляд уже скользнул дальше, прочь от развеселившей её туфли, и почти сразу натолкнулся на что-то крупное. Судя по очертаниям, этим «чем-то» вполне могло оказаться человеческое тело — причём определённо живое.

«Раненый гвардеец, — догадалась Кристина. — Интересно, это его перенесли за ворота, или меня внесли в посёлок?»

Рассерженные крики, между тем, становились всё громче. Им оппонировали — сначала один голос, громкий и властный, затем другой — певучий и мелодичный, с неподражаемой интонацией человека, абсолютно уверенного в своём праве повелевать и ни на секунду не сомневающегося, что его приказ будет исполнен.

— Tha— nomi— tta! S’laimiinen! — Озлобленные выкрики стояли на своём.

— Вот же заладили…

Кристина поняла, что как бы ни сопротивлялось её измотанное тело, ей придётся встать — хотя бы ради того, чтобы не становиться мёртвым грузом и обузой. Она глубоко вздохнула и на счёт «три» рывком заставила себя сесть. Получилось не очень: вытянутая рука, которой она использовала для опоры, предательски шаталась, рискуя в любой момент переломиться, как сухая ветка. Однако это было начало.

Внезапно в поле зрения появилась узкая ладонь, Кристина, не раздумывая, ухватилась за неё, и тут же почувствовала, как колени отрываются от земли — Хель без заметных усилий поставила её на ноги. Стоять, как выяснилось, тоже было непросто, но как раз в этот момент Кристина наконец огляделась по сторонам, и увиденное мгновенно излечило её от слабости.

Напротив, вытянувшись полукругом, стояли люди. Много людей, по меньше мере человек сорок. В глазах зарябило от разнообразия костюмов: были и холщовые рубахи с широкими поясами и пёстрые платья с расшитыми передниками, какие Кристина видела в предместьях; встречались и разноцветные безрукавки мастеровых, и набивные доспехи ополченцев, но особенно выделялись богатые кафтаны, отороченные мехом — последние явно принадлежали торговцам. Многие были вооружены короткими копьями, ножами, топорами, молотками и вообще всем, что подвернулось под руку. Другие сжимали в руках факелы, свечи, уже знакомые Кристине кристальные светильники и что-то ещё, очень напоминающее керосиновые лампы. Такие непохожие, но всех их объединяло одно: искажённые гневом и ненавистью лица и полное единодушие в том, что видеть чужаков в своём посёлке они больше не желают.

Едва восставшие заметили, что Кристина поднялась на ноги, раздражённый гул пронёсся по толпе. Некоторые вытянули перед собой факелы, другие — кисти рук, обращённые к чужачке тыльной стороной, и со скрещёнными пальцами — видимо, что-то вроде оберега. Крики сделались громче и настойчивее.

От ярости жителей Формо Кристину защищала лишь свободная цель гвардейцев, которые выстроились широким полукругом, словно хотели контролировать как можно больше пространства. В центре, всего нескольких шагах от Хель, остановился Эйдон — именно он пытался убедить толпу разойтись. Получалось, судя по всему, так себе, но капитан излучал спокойствие и уверенность; его подчинённые старательно держали марку — но рук с рукоятей мечей не отнимали.

Разглядывая восставших, переводя взгляд с одного раскрасневшегося лица на другое, вглядываясь в помутнённые гневом глаза, Кристина никак не могла взять в толк, что же могло заставить жителей Формо — в целом довольно спокойных и миролюбивых — реагировать настолько отчаянно и непредсказуемо. Однако всё встало на свои места, когда её взгляд зацепился за высокого юношу в богато украшенном камзоле с оторочкой из тёмного меха — он предусмотрительно забрался в третий ряд, и уже оттуда возбуждённо размахивал руками и заходился длинными тирадами, сводя на нет все попытки Эйдона успокоить бунтовщиков. Этим юношей был сын управляющего Бравил.