Падение

Только сейчас N впервые понял действие политической машины. A сидел за рычагами управления и направлял ее действие. Механизм этот был сложным лишь на первый взгляд, а в действительности он был абсолютно прост. A хотел любой ценой удержать свою единоличную власть, даже если для этого пришлось бы уничтожить всех членов Политического Секретариата. Эта борьба была для A условием его власти. Страх принуждал каждого члена Политического Секретариата добиваться милости A, донося друг на друга. Так образовывались группировки (например, вокруг D), которые хотели остаться у власти. Они противостояли другим группировкам (например, вокруг G), которые стремились двигать революцию вперед. При этом идеологическая позиция A оставалась настолько неопределенной, что обе группировки верили, что действуют от его имени. Тактика A была грубой и со временем стала неосторожной. Он просто играл роль революционера, когда это казалось ему выгодным, его интересовала только безраздельная власть, он господствовал, разыгрывая козыри и настраивая всех против всех, но себя он считал в полной безопасности. Он забыл, что сейчас Политический Секретариат состоит уже не из убежденных революционеров, которых на показательных судебных процессах объявляли виновными, исходя из того, что лучше потерять их, чем веру в революцию. Он забыл, что теперь должен иметь дело с людьми, для которых идеология Партии была лишь средством достижения власти. Он забыл, что он сам себя изолировал, потому что страх не только разъединяет, страх еще и сплачивает. Этот закон стал для A роковым. Неожиданно он почувствовал свою беспомощность, как начинающий любитель, который вдруг оказался лицом к лицу с известным профессионалом власти. Своей попыткой распустить Политический Секретариат, чтобы стать еще более могущественным, он создал угрозу для всех. Набросившись на министра безопасности и обвинив его в том, что он арестовал O, он приобрел нового врага. A утратил инстинкт, с помощью которого он безраздельно властвовал, и механизм реализации его власти обернулся теперь против него. Ему мстила его же безграничная власть, а вместе с ней все его промахи, которые всплыли в час отмщения. A был своенравным. Он бездумно пользовался своей властью, он отдавал приказы, которые многих задевали, его желания были уродливыми, варварскими, они порождались его презрением к людям и вместе с тем его диким чувством юмора: он любил злые шутки, их никто не одобрял, все боялись и воспринимали как подлые ловушки. N вспомнил один случай, когда был выставлен в глупом виде D, могущественный партийный секретарь. N всегда предполагал, что D когда-нибудь отомстит. Он никогда не забывал унижений, просто он выжидал. И время для мести наконец пришло. Случай, который вспомнил N был гротескный и нелепый. Кабан получил тогда поразительное задание: найти женскую капеллу, которая должна была в голом виде сыграть перед A октет Шуберта. D задыхался от ярости, услышав этот идиотский приказ, но был слишком труслив, чтобы его ослушаться. Он обратился к министру образования. Партийная муза также возмущенно и в то же время трусливо принялась обзванивать консерватории и музыкальные школы. Девушки должны были быть не только хорошо музыкально подготовлены, но и иметь красивые фигуры. Эти поиски сопровождались истериками, криками, судорогами, были даже случаи буйного помешательства. Одна из самых известных скрипачек покончила жизнь самоубийством. Некоторые, наоборот, рвались выполнить этот приказ, но были слишком уродливы. В конце концов оркестр собрали, не нашли только фаготистку. Кабан и Партийная муза обратились за помощью к Государственной тетке. C быстро распорядился доставить в консерваторию из исправительного заведения красивую, словно с картинки, проститутку с аппетитной задницей. Эта красотка ничего не смыслила в музыке и была совершенно бесталанна, но после бесчеловечной дрессировки она все-таки выучила необходимую партию фагота для октета. Другие девушки тоже старались не на жизнь, а на смерть. Наконец они сидели совершенно голые в холодном зале филармонии, прижимая инструменты к своим телам. В первом ряду партера в меховых шубах с каменными лицами восседали D и M и ожидали A, но тот так и не пришел. Между тем помещение заполнили сотни глухонемых, которые недоуменно и похотливо пожирали глазами отчаянно играющих на скрипках и духовых инструментах обнаженных девушек. На следующем заседании Политического Секретариата A от всей души смеялся над этим концертом и назвал D и M дураками за то, что те выполнили такой нелепый приказ.

Час D наступил. Свержение A осуществлялось трезво, деловито, без усилий и в то же время бюрократично. Кабан приказал запереть все двери. Памятник тяжело поднялся, запер сначала дверь позади Чистильщика обуви и младшего из Джингисханов, а затем — позади Чайного святого и Балерины. Затем, бросив ключи на стол между Кабаном и Лордом Вечнозеленым, Памятник сел на свое место. Несколько членов Политического Секретариата, которые вскочили со своих мест, словно они хотели помешать Памятнику, но все-таки не решились, тоже заняли свои места. Все чинно сидели, держа папки перед собой на столе. A перевел взгляд с одного на другого, откинулся на спинку стула, потянулся за своей трубкой. Он вышел из игры. Заседание продолжается, сказал D и добавил, что было бы интересно узнать, кто же все-таки распорядился арестовать O. Государственная тетка ответил, что это мог быть только A, потому что в списки O внесен не был, а он как шеф тайной полиции вообще не видит причины для ареста O, который был всего лишь рассеянным ученым. O был специалистом и его некем заменить, а современное государство нуждается в ученых больше, чем в идеологах. Это, наверное, постепенно дошло даже до Чайного святого. Только A, видимо, этого так и не осмыслил. Выражение лица Чайного святого даже не изменилось. «Список! — деловито потребовал он. — Он внесет ясность». Государственная тетка открыл свою папку. Он протянул бумагу Лорду Вечнозеленому, который, быстро пробежав ее глазами, подал Чайному святому. Чайный святой побледнел. «Я внесен в список, — тихо пробормотал он. — Я в списке. Я, старый революционер, четко придерживающийся линии Партии. Я в списке». Вдруг Чайный святой заорал: «Я был предан нашей линии больше, чем все вы, и вот теперь меня хотят ликвидировать. Как предателя!» «Линия была все-таки довольно кривой», — сухо заметил D. Чайный святой передал список Балерине, который, ибо имя его там явно не значилось, тут же отдал его Памятнику. Памятник уставился в список, перечитал его несколько раз и наконец взвыл: «Меня здесь нет, меня здесь нет! Свинья ни разу не захотела меня ликвидировать, меня, старого революционера!» N пробежал глазами список. Его имени там также не оказалось. Он передал бумагу Молодежному вождю. Бледный партиец стоял, как на экзамене, протирая очки. «Меня планировали назначить на должность генерального прокурора», — запинаясь, сказал он. Все просто покатились — со смеху. «Садись, малыш», — доброжелательно сказал Кабан, а Чистильщик обуви добавил, что они не собираются уничтожать славный образец добродетели для молодежи. P сел на место и дрожащей рукой протянул бумагу через стол Партийной музе. «Я в списке», сказала она и подвинула листок старшему из Джингисханов, но тот тихонько дремал, поэтому его придвинул к себе младший. «Маршал K здесь не числится, — сказал он, — но числюсь я». Он протянул бумагу Чистильщику обуви. «Я тоже», — сказал он, то же сказал и Кабан. Последним список попал к Евнуху. «Не значусь», — сказал министр иностранных дел и подвинул список Государственной тетке. Шеф тайной полиции старательно сложил листок и спрятал его в папку. O действительно в списке не числится, подтвердил Лорд Вечнозеленый. Почему же его тогда арестовали, удивился Балерина и недоверчиво посмотрел на Государственную тетку. Тот ответил, что не имеет ни малейшего понятия; он просто высказал предположение, что министр атомной промышленности заболел, но A предпочитает поступать по-своему. «Я не приказывал арестовывать O», — сказал A. «Не рассказывай сказки, — заорал младший Джингисхан. — Иначе он был бы здесь». Все замолчали. A потянулся к своему «Данхиллу». «Поворачивать назад мы уже не можем», — сухо сказала Партийная муза. Список был важным фактом. Он был составлен лишь на случай крайней необходимости, объяснил A, не пытаясь себя защитить. Он спокойно курил, как будто речь шла не о его жизни, затем добавил, что список был составлен на случай, если Политический Секретариат не примет решение о самороспуске. «Случай наступил, — сухо парировал Чайный святой, — он его отклоняет». Евнух засмеялся. Чистильщик обуви вспомнил очередную поговорку. Кабан спросил, кто готов добровольно привести приговор в исполнение. Все посмотрели на Памятник. Он поднялся. «Вы ждете, что я убью этого парня», — сказал он. «Тебе нужно только привязать его к окну», — ответил Кабан. «В отличие от вас я не палач, — ответил Памятник, — я честный кузнец и сделаю это по-своему». Памятник взял кресло и поставил его между свободным концом стола и окном. «Иди сюда, A!» — спокойно приказал Памятник. A встал. Он казался как всегда невозмутимым и уверенным. Пробираясь к дальнему концу стола, он остановился, ему мешал пройти Чайный святой, кресло которого упиралось в дверь. «Пардон! — сказал A. — Я должен здесь пройти». Чайный святой подвинулся к столу, пропустив A, который наконец подошел к Памятнику. «Садись», — приказал Памятник. A повиновался. «Дай мне свой ремень, государственный президент», — приказал Памятник. Джингисхан-старший механически выполнил его просьбу, не понимая что же у того на уме. Остальные молча смотрели перед собой, не решаясь взглянуть в ту сторону. N вспомнил последнее общественное мероприятие, в котором участвовал Политический Секретариат. Глубокой зимой они хоронили Неподкупного, одного из последних великих революционеров. После смещения Памятника он принял должность партийного секретаря. Затем впал в немилость, его выжил Кабан. Но A не приказал возбудить против Неподкупного судебный процесс, как против всех остальных. Его участь была более ужасной. По распоряжению A его объявили душевнобольным и помести в психиатрическую больницу, где врачи продержали его многие годы, до самой смерти. Государственные похороны организовали торжественно. Все члены Политического Секретариата, за исключением Партийной музы, несли гроб, покрытый партийным знаменем, на плечах по государственному кладбищу, мимо покрытых снегом, кичливых мраморных памятников. Двенадцать самых могущественных людей Партии и государства шагали по снегу. Даже Чайный святой был в сапогах. Впереди шли A и Евнух, а сзади — N и Памятник. Снег мокрыми хлопьями падал с белого неба. Вокруг вырытой могилы тесно толпились функционеры в длинных пальто и теплых меховых шапках. Когда гроб под звуки промерзшего до костей военного оркестра, игравшего партийный гимн, опустили в могилу, Памятник прошептал: «Черт, я буду следующим». Но следующим оказался не он. Следующим стал A. N поднял глаза. Памятник набросил ремень Джингисхана-старшего на шею A. «Готов?» — спросил Памятник. «Еще три затяжки», — ответил A, три раза спокойно выпустил дым, затем положил изогнутую трубку перед собой на стол. «Готов». Памятник затянул ремень. A не издал ни звука, его тело приподнялось, руки несколько раз дернулись, и он застыл с откинутой назад головой, широко раскрыв рот. Памятник еще сильнее затянул ремень. Глаза A остекленели. Старший Джингисхан снова помочился, но никто не обратил на это внимание. «Смерть врагам Партии! Да здравствует наш великий государственный деятель A!» — выкрикнул маршал H. Памятник ослабил свою хватку лишь через пять минут, снял ремень Джингисхана-старшего и положил на стол рядом с трубкой, вернулся на свое место и сел. Тело A покоилось в кресле у окна, лицо с невидящими глазами было обращено к потолку, руки свисали. Лорд Вечнозеленый закурил американскую сигарету, затем вторую, затем третью. Они подождали примерно четверть часа.