Какая удача

Мы прошли все это, чтобы узнать правду о произошедшем, чтобы узнать, что реально случилось, и он сидит прямо передо мной, на моей кухне, рассказывая мне все это.

А я даже не могу держать глаза открытыми.

Джонатан слабо шлепает меня по левой щеке телефоном. Он наконец-то заметил, что я сплю.

– Из тебя какой-то безвольный зритель, Дэниел, – говорит он. – Хотя, справедливости ради, мы многое пережили.

Мой вгляд фокусируется, и я смотрю на него. Я ощущаю прилив сил, боль на мгновение утихает. Меня осеняет, что я по-настоящему ненавижу этого ублюдка, и хотел бы увидеть, как его переедет грузовик.

– Но ты захочешь это увидеть.

На его телефоне проигрывается зернистое видео, которое я не очень хорошо вижу, но это похоже на запись с камеры видеонаблюдения. Так и есть. Это запись с камеры видеонаблюдения. Я вижу темный силуэт, пикселированный и туманный, а потом он движется, сначала медленно, потом быстро, колеблясь вправо-влево, но не сдвигаясь с места. Звука нет, но фигура смотрит в небо, нет, в камеру, и кричит. Я думаю, что она кричит. Ее рот, как мне кажется, открывается широко снова и снова, по несколько секунд. Крик – это вполне хорошая догадка.

– Видишь? – говорит Джонатан. – Она в порядке! Она всегда в порядке! Мы друзья. Я ей наконец-то нравлюсь.

Я снова отключаюсь.

Когда я просыпаюсь, Джонатан уже не разговаривает. Он перестал обращать на меня внимание. Он вообще перестал что-либо делать. Он сидит в кресле перед телевизором в гостиной, где Трэвис обычно играет в видеоигры и иногда вырубается, когда ему не хочется ехать домой. Мне кажется, в одни выходные он был расстроен из-за девушки или вроде того, поэтому примерно шестьдесят часов не покидал кресло, если не считать походов в туалет и к холодильнику.

Джонатан не играет в игры и ничего не смотрит. Он выглядит уставшим. Снаружи еще темно, но я начинаю слышать щебетание птиц. Я понимаю, что Марджани прийдет еще только через несколько часов. Джонатан не спал всю ночь. Я не спал всю ночь. Насколько ему известно, на кухне лежит убитый им мужчина, и, что становится все очевиднее, он никогда ничего подобного не делал, и ему тяжело это осознать. Он просто таращится в пустоту. Раз в несколько секунд он моргает, иногда обхватывает голову руками, иногда упирается подбородком в плечо, может, ненадолго засыпает, прежде чем очнуться, что-то бормоча себе под нос.

Я смотрю, как он пытается все это просчитать.

Это все просто вышло из-под контроля. Ты схватил Ай-Чин, и это было плохо, очень плохо. Но ты ее не убивал. Ты запер ее у себя дома и наблюдал за ней через камеру, но, если я могу собрать в кучу хоть часть рассказанного тобой, ты ее не бил, не насиловал и вообще практически ничего с ней не делал. Ты просто… держал ее. Она хотела, чтобы ее подвезли, села в твою машину, ты не отвез ее, куда ей было нужно, а прежде, чем сам это понял, ты оказался в ситуации, где весь юг ищет ее, по всем новостям интересуются ее местонахождением, по городу проходят бдения, куда приходят самые разные люди, чтобы найти ее, помочь ей. Все из-за тебя». Ты вышел, чтобы вобрать в себя это, а как иначе? Это происходило в результате череды твоих решений. Ты создал целый мир! Ты был невидим, а теперь это не так. Теперь ты имел значение. Это давало тебе ощущение причастности. Важности. Ты почувствовал себя замеченным.

Я располагаю левую руку так, чтобы что-то сказать. Я все еще могу что-то сказать. Мне больно, но я могу что-то сказать.

– Джонатан.

Он медленно поднимает голову и поворачивается ко мне.

– Еще. Не. Поздно.

Он устало, грустно мне улыбается:

– Глянь, ты можешь разговаривать. Молодец. Нам нужно было говорить все это время. Но ты меня не обманешь. Я… – он опускает голову на грудь, – Я тебя раскусил.

Он закрывает глаза и поддается сну. Я понимаю его.

Он сидит пять минут, десять, не двигаясь.

А потом я замечаю.

Его телефон.

Он лежит на подлокотнике кресла, в том же месте, где Трэвис оставляет свой, вырубаясь. Я все еще вижу силует Ай-Чин на записи с камеры, светящейся на экране телефона. Я даже вижу, что она тоже спит.

Я поворачиваю голову влево. Мое запястье еще что-то чувствует; оно безостановочно пульсировало с тех пор, как я написал сообщение Джонатану. Я могу немного им двигать. Что важнее: я могу выбрасывать его вперед достаточно, чтобы заставить кресло ехать. Я не могу им управлять: для этого мне нужны пальцы.

Но я могу толкнуть вперед.

А потом что? Я не могу взять телефон. Я не могу набрать номер.

Но что еще? Просто сидеть и захлебываться своей же кровью? Именно это случится, если я что-нибудь не сделаю. Забытье уже не за горами.

Но.

Я не готов к этому.

Я не готов к тому, чтобы последним увиденным в моей жизни был этот подонок, спящий в кресле Трэвиса, пока похищенная им девушка голодает прямо перед ним на экране.

Не так это закончится.

Я не знаю, как это сработает.

Но время пришло. У меня еще осталось немного сил. Ты можешь переломать мне кости, можешь раздавить мои легкие, ты можешь расквасить мне череп, ты даже можешь пить пиво Трэвиса из моего чертового холодильника.

Но ты не можешь заставить меня сидеть и выносить это. Больше нет.

План? Нет никакого плана. Есть ли план? Просто ехать вперед. Просто поехать вперед, и будь что будет.

Никто этого не предвидит. Я давлю запястьем на рычаг. Есть вероятность, что, если я двину его вперед под плохим углом в ограниченном пространстве, я просто буду очень быстро кружиться на месте, пока не перевернусь. Может, кресло просто приземлится поверх меня и прикончит. Это был бы не худший способ умереть.

Здесь мало вариантов. Нет точности. Нет контроля. Нет плана. Просто вперед. Поддай газу.

ПОДДАЙ ГАЗУ.

Это.

Это для всех, кто родился с этой ужасной болезнью десятилетия назад. Мы везде, мы сильные и мы не просто объекты, вызывающие у вас жалость. Все вы, кто разговаривал со мной как с отсталым, как будто мой мозг недоразвит просто потому, что я в кресле и потому, что не могу вытереть сыр, размазавшийся у рта, знайте, что я вас прощаю. Вы просто не знали.

Это. Это для моей мамы. Ты сделала все, что могла, и даже больше. Ты отложила свою жизнь в сторону ради меня, и ты дала мне все, что мне нужно было для выживания, чтобы я мог быть самостоятельным и иметь свою жизнь. Благодаря тебе я вообще есть. Я тебя люблю.

Это. Это для Ким. В другой жизни, в другое время, в другом теле.

Это. Это для Трэвиса. Большого, глупого, чудесного Трэвиса. У меня никогда бы не хватило на все это смелости, если бы не ты. Ты сделал то, чего мне хотелось от всех, но что я никак не мог заставить их сделать: ты относился ко мне, как к любому другому пацану, не лучше, не хуже. У тебя великое будущее, Трэвис, потому что у тебя есть единственная черта характера, которая имеет значение: ты добр. Будь бесстрашным, и сумасшедшим, и диким, и свободным.

Это. Это для Марджани. Ты всегда понимала меня лучше других, а я понимал тебя. Ты резвая, смышленая и умнее всех идиотов, принимающих тебя как должное. У тебя есть сила, которой они лишены. Я не знаю, есть ли в мире справедливость. Я не знаю, что случится дальше. Но если за все это есть награда, то тебя она точно ждет. Ты должна быть президентом. Ты должна быть королевой. Ты должна быть Богом.

Это. Это для Ай-Чин. Я мог мало сделать в этом мире. Но, может, я могу сделать это для тебя.

Я глубоко вдыхаю. Я смотрю на Джонатана. Все еще спит. Может, я доеду прямиком до его кресла. Может, я вылечу в дверь и свалюсь с крыльца. Может, все это не имет никакого значения. Но нужно что-то сделать. Нужно что-то сделать.

Я готов.

А потом я вижу это. Планшет на моем кресле высвечивает лицо Трэвиса. И сообщение.

Мы тут. Я тебя вижу. Мы с тобой. Поехали.