Какая удача

Это точно худшая боль, которую я когда-либо испытывал, а это о многом говорит. Джонатан опускается на одно колено, серьезно, все еще держа эту идиотскую тарелку с беконом, и наклоняется к моему лицу.

– Ты должен встать, Дэниел, – говорит он. – Невероятно сложно говорить с тобой в таком состоянии.

Наконец, он отставляет тарелку в гостиной и снова пытается меня поднять. У него плохо получается. Он тычет меня левой рукой в мою и без того сломанную грудную клетку и рассеянно ударяет меня в лицо правым локтем. Весь воздух, остававшийся во мне, вырывается грустным воем.

– Черт, как это лучше сделать? – говорит он. – Это сложнее, чем я думал. Тебе, наверное, много помогают, Дэниел! – он ложится на пол, нос к носу со мной. У него мучнистое, рыхлое лицо с до смешного круглыми розовыми щеками и безвольным подбородком. Дыхание у него, как у трупа. – Как ты обычно встаешь, мужик?

Он пялится на меня секунд десять. Самое жуткое в нем то, что он похож на обычного придурка-аспиранта, которых я каждый день вижу на кампусе. Он не выглядит психом. У него не идет пена изо рта. У него на глазном яблоке не вытатуирована свастика. Он вообще не страшный. Если на то пошло, он как будто немного растерян тем, что оказался здесь, даже испуган.

– Ты и не разговариваешь? Да брось. – он снова встает. – Ну, давай попробуем еще раз. – он наклоняется, и я готовлюсь снова кричать.

А затем я слышу резкие шаги на кухне и вижу что-то размытое над моей головой, а затем раздается еще один крик, ворчание, оханье, рычание и грохот, когда кто-то врезается в книжную полку слева от меня. Она падает. Книги и сувенирная кружка «Пантер УВИ», которую мне купила мама, чтобы я помнил дом, падают на меня, Джонатана и кого бы там ни было, и вот я снова отключаюсь…

Терри! Вот как зовут другого санитара! Я знал, что в конце концов вспомню.

Терри прямо надо мной. И он знает, как меня поднять.

– Что это, мать его, за мужик? – Терри, у которого на шее татуировка и из кармана рубашки торчит пачка сигарет, поднимает мое перевернутое во время потасовки кресло и берет полотенце, чтобы вытереть мне лоб. Я смотрю на ткань: да, это кровь.

– Я пришел и… черт. Ты его знаешь? – думаю, Терри забыл, что я не могу разговаривать, и он проработал с нами недостаточно долго, чтобы быть способным говорить со мной одними глазами. Он смотрит на меня, вздыхает, хмыкает и говорит: – Давай-ка вернем тебя в кресло.

Я начинаю тяжело дышать, паникуя.

– Все будет в порядке, чувак, я знаю, что он тебя потрепал, – говорит он. – Я аккуратно. Но тебе нужно встать с пола.

Он очень аккуратен. Он проходится рукой по моей голове, массирует мне затылок и подхватывает правой рукой под колени. Боль невыносимая, но, по крайней мере, это меня выпрямляет: я хотя бы возвращаюсь в исходную форму. Я чувствую рассыпающиеся в моей груди гренки, когда он меня поднимает, и все больше воздуха выходит из всех моих отверстий и щелей, но: я не на полу. Он усаживает меня в кресло, и я стону, когда он меня пристегивает. Он увозит меня в кухню.

– Ну, Дэниел, какого черта произошло? – говорит он с диким взглядом. Он на такое не подписывался. – Как он сюда пробрался? – он встает и начинает расхаживать, обдумывая случившееся.

– Я на несколько минут опоздал, свет был включен, и я такой: «Да, это немного странно, но фиг с ним», и потом я вижу, как какой-то чувак готовит? И потом он входит сюда, а ты на полу, и он пытается тебя поднять? Мы немного повозились, но потом я его ударил, и он убежал. Кто это? Типа, что за херня?

Я пытаюсь посмотреть ему в глаза.

Вызови полицию.

Вызови полицию.

Телефон на стене.

Вызови полицию.

Позвони в 911.

Позвони в 911.

Я пытаюсь переводить взгляд между ним и телефоном, но я двигаюсь медленно, потому что мне очень, очень больно.

Нам нужна помощь.

Позвони в 911.

Он не понимает намека.

– Это же не твой друг? Я однажды видел того парня, он совсем не такой. Почему здесь посреди ночи оказался какой-то мужик? И он тебя перевернул? Какого черта? – он перестал расхаживать и теперь растерянно смотрит в потолок. Я ему сочувствую.

А потом я вижу Джонатана. Он, должно быть, вошел, когда Терри возвращал меня в кресло. Он подкрадывается к Терри, держа что-то в правой руке. Я пытаюсь закричать, предупредить Терри, но я не могу издать ни звука, кроме слабого, грустного шелеста воздуха, вырвавшегося через нос. Я еще бесполезнее обычного.

– Черт, нам нужно вызвать полицию, – говорит Терри, догадываясь слишком поздно, чтобы помочь мне или себе. Я ничего не могу сделать, когда он поворачивается вправо, к телефону, а встречается с Джонатаном, ударяющим его прямо в лицо алюминиевой бейсбольной битой. Он падает, шмякнувшись головой о кухонный стол. Джонатан становится над ним и бьет его снова, и снова. После третьего удара Терри уже не издает звуков. Но Джонатан ударяет его еще раз. Теперь его лицо уже не такое вялое. Он уже совсем не выглядит нормальным. Он выглядит… умиротворенным.

Я выжимаю газ до упора. Видя транс Джонатана, его суженные глаза, его раздутые ноздри, все новые вены, взбухающие у него на лбу с каждым ударом, видя все это, пока он выбивал Терри мозги бейсбольной битой – это было ужасающе, но также и все прояснило: эта ситуация абсолютно реальна, и мне нужно немедленно выбраться отсюда. Последнее, что Терри возможно довелось сделать, это посадить меня в кресло, и я обязан убедиться, что это спасет мне жизнь.

Поэтому между третьим и четвертым ударом, когда Джонатан не смотрел на меня, я нажимаю на газ и несусь прямиком через кухню ко входной двери. Просто от движения все мои нервы вспыхивают. Но либо это, либо бита.

Я врезаюсь в один из стульев вокруг стола, и он издает громкий скрежет, вырывая Джонатана из его транса. Он оборачивается. Он не спокоен.

– А ты куда собрался? – ревет он. У меня есть примерно одна секунда, чтобы это сработало.

Но: мое кресло цепляется о толстый провод холодильника и я резко прекращаю двигаться. Я сижу там милисекунду или пять сотен секунд, крутя колеса, застряв из-за провода от холодильника, пока Джонатан бросается в обход стола ко мне.

Я нажимаю на газ изо всех оставшихся у меня крупиц силы.

Ну же. Ну же.

Снова скрежет. Холодильник вырывается из скоб, держащих его у стены, и вклинивается между Джонатаном и моим креслом. Мои колеса освобождаются от провода, а он оказывается за холодильником. Я слышу, как он кричит сзади меня, не в убийственной ярости, но в расстроенной, «горе мне» жалости к себе. Но я уже выбрался за дверь, съехал по пандусу и на Агрикалчер-стрит.

Еще темно. На улице никого нет, в домах не горит свет. Я думал, шум в моем доме поднимет кого-нибудь, но, по-видимому, нет. На улице только я в пижаме, залитой кровью, и кресло, уносящее меня от дома, где посреди кухни остались вероятно мертвый мужчина, псих, которого ищет весь штат, и перевернутый холодильник.

Я убеждаюсь, что телефон на моем кресле работает. Я набираю Трэвиса.

Мммммммммммммммммм, – говорю я, попав на автоответчик.

А затем я слышу что-то, похожее на звук открывающейся входной двери, и я поворачиваю прямо на улицу, еду как можно быстрее, подальше, подальше от всего этого. Я слышу вскрик, а затем он стихает, и чем дальше я уезжаю, тем меньше слышу. Отчего мне только хочется поехать еще быстрее.

У меня никогда не было аварий с креслом. Очень этим горжусь. Мое кресло промышленное, танк: колеса шире, чем мое запястье. Если вы видите меня на улице, вам стоит больше беспокоиться о себе, чем обо мне. Я вашу задницу перееду.

Я понятия не имею, куда ехать. Трэвис может быть где угодно, Марджани живет аж в Винтервилле, в двадцати милях отсюда, а университетские здания закрыты в три часа ночи понедельника. Я мог бы постучать в двери соседей, но у домов нет пандусов, и еще есть проблема с тем, чтобы физически постучать. Я выбрался из своего дома и сбежал от Джонатана, и это победа. Та ситуация ничем хорошим не закончилась бы. Но что мне делать теперь?