Навруз

У Шерали от страха глаза полезли на лоб. Надо было спасать товарища. Первым на помощь бросился Сафар.

— Не говорил! — объявил он твердо.

— Пе говорил, — поддержал я чиканака.

— Откуда же вы узнали о его желании?

Спасать так спасать, — Сафар пустился на хитрость.

— Догадались, — выпалил он без запиночки.

Хитрость нашу раскусил башмачник, не понравилась она ему. Насупившись, он стал с остервенением выдергивать шило из кавуша.

— Хо-ош… — процедил он сердито. — А может, догадка ваша пустая. Не хочет Шерали выйти из мрака.

Мы повернулись к Шерали и стали старательно подмигивать ему, мол, признавайся, что хочешь выйти из мрака. Говори!

Однако заробевший Шерали не принимал наших советов. Он таращил свои большие глаза на отца и молчал.

— Хочет, хочет! — за товарища ответил Сафар-чиканак.

— Птица, намереваясь крикнуть, открывает клюв, — с усмешкой заметил башмачник. — А рот моего сына замкнут, словно на нем висит замок.

Сафар принялся кивать, подавая этим пример Шерали. Но ничего не действовало на этого истукана Шерали. Он ии говорил, ни кивал.

— Вот, — вытянул шило из кавуша башмачник и снова вогнал его в подошву. — Не хочет сынок мой выйти из мрака. Пустой оказалась догадка. Пора вам домой, сыночки, родители наверняка заждались вас.

Ничего нам с Сафаром не оставалось, как поклониться башмачнику и оставить его дом.

Проходя мимо Шерали, Сафар-чиканак незаметно погрозил ему кулаком. Мне тоже хотелось это сделать, даже стукнуть хотелось бестолкового Шерали по затылку — не мог рта раскрыть, когда решалась его судьба.

За калиткой Сафар-чиканак повторил уже сказанное прежде.

— Трус этот Шерали. Такие не нужны в новой школе…

Я согласился. В самом деле, зачем учить ребят, у которых нет ни желания, ни смелости? Какой с них толк? И отец хорош, запугал мальчишку, тот боится слово сказать при нем.

Однако мы поторопились осудить башмачника и его сына.

Не сразу, не на следующий день, и даже не на этой неделе, явился все же Шерали в нашу школу. Было это неожиданно и удивило всех.

Помню, мы сидели за партами, и домля Хатам готовился начать урок, в это время осторожно отворилась дверь и на пороге возник Шерали: высокий, широкоплечий, в отцовском чапане. Большие, казавшиеся всегда испуганными глаза смотрели на нас смущенно, словно Шерали просил извинения за то, что своим появлением прервал урок.

Он еще больше смутился, когда мы радостно закричали:

— Пришел! Пришел!

II учитель наш, Хатам-ака, закричал, не то успокаивая нас, не то приветствуя нового ученика.

Самым удивительным было то, что Шерали пришел не один, он привел с собой соседа — Акмаля-лайлака, такого же долговязого и такого же испуганного. Правда, глаза у него не были такими большими, как у Шерали. зато нос выдался на двоих. Впрочем, лайлаки всегда долговязы и длинноноги, на то они и аисты.

Мы усадили Шерали и Акмаля на свободную парту и потребовали от учителя немедленного включения ребят в список класса. Нам хотелось, чтобы новички сразу почувствовали себя учениками школы. Хатам-ака понял нашу мысль и, открыв журнал, вписал два новых имени в столбец. Сделал он это не торопясь, обмакивая по нескольку раз перо в чернильницу и выводя четко каждую букву И, завершив работу, громко прочел написанное:

— Ученики третьей старшей группы новой советской школы сын башмачника Юсупа Шерали и сын шорника Карима Акмаль.

Никто никогда не называл так уважительно этих двух мальчишек из джизакской махалли. Да и сами они никогда не обращались к себе даже мысленно с такими словами.

Испуг в глазах мальчишек исчез. Впервые за свою жизнь Шерали и Акмаль смотрели на учителя без страха. Страх сменился доверием к человеку, который их учит. Они улыбались Хатаму-ака. Это было, наверное, самое прекрасное из всего, что дарила детям новая школа. Светлую улыбку.

Мы были в восторге. Я и Сафар испытывали и радость и гордость. Хотелось объявить тут же всему классу, да что классу — всей школе, что это мы привели Шерали, мы вырвали сына башмачника из власти тьмы. Мы уговорили Юсупа-амаки дать Шерали возможность увидеть свет жизни. Мы, мы…

Не знаю, что удерживало нас от того, чтобы выскочить в коридор и громко произнести все это. Наверное, необходимость быть на уроке, который несмотря ни на что должен был начаться.

И он начался…

Думаю, мы с Сафаром плохо вели себя в тот день — почти не слушали учителя и, конечно, мало что поняли из его объяснений. Каждую минуту я поворачивал голову и глядел на заднюю парту, где сидели Шерали и Акмаль. Нет, я не боялся, что они исчезнут, об исчезновении не могло быть и речи, просто хотелось еще и еще раз пережить радость встречи с друзьями, теперь уже в школе. Ободрить их, что ли, улыбкой или взглядом. Убедиться, довольны ли, не раскаиваются ли в совершенном шаге.

Должно быть, в одну из таких минут и вернулась к нам с Сафаром вера в себя и решимость бороться дальше за всех блуждающих во тьме.

Как бороться, мы уже знали. К кому идти в дом, решили на перемене.

Когда прозвенел последний звонок, мы, не сказан ничего Хатаму-ака, направились прямиком в махаллю «Савун-гарлик». Там, у мыловаров, были ребята, посещавшие школу Миртажанга. Их-то мы и решили вызволить из власти тьмы. Противный запах мыла нас не пугал. Мы шли на подвиг.

Не стану рассказывать, как мы этот подвиг совершили. Повторилось многое из того, что было уже в джизакской махалле. Нас слушали, кивали головами, обещали подумать, нужен ли их сыновьям свет жизни. Не все. правда, кивали. Один мыловар прогнал нас, объявив посланниками дьявола, и грозился переломить о наши спины лопатку, которой мешают мыло в котле. Но один лишь, к нашему счастью. Остальные встречали дружелюбно, соглашались отпустить своих детей в новую школу. Класс наш увеличивался. а медресе Миртажанга уменьшалось. Мы с Сафаром проходили мимо старой школы, гордо подняв головы.

— Так бородатому козлу и надо. — говорил Сафар. — Скоро ни одного ученика не останется в медресе.

Нам представлялось, как Миртажанг сидит один-одинешенек в темной келье и грызет от отчаяния палки, которыми когда-то лупил нас. Вокруг него крысы, они ползают по циновкам, скалят на муллу зубы. Мучитель наш наказан. Можно торжествовать победу.

И мы торжествовали победу. Возвращаясь из школы домой, каждый из нас старался пройти мимо медресе, и не только пройти, но и задержаться возле него, глянуть насмешливо на слепые оконца кельи.

Но оказалось, рано торжествовали мы победу. Враг не был побежден. Ряды его поредели, но он еще имел силы, чтобы сопротивляться и даже наносить удары.

С новой школой Миртажанг воевал давно. Теперь он объявил войну нам — мне и Сафару-чиканаку. За слепыми оконцами кельи шла тайная подготовка к выступлению и день сражения был намечен.

Мы. конечно, ничего не знали и ни о чем не догадывались. Косые взгляды воспитанников Миртажанга принимали как проявление бессильной злобы. Ведь медресе посещали не только дети кузнецов и башмачников, но и джизакских богатеев, служителей аллаха. Сыновья шпана были помощниками Миртажанга. Они не собирались бросать медресе и тем более бороться с домуллой. Им самим хотелось стать муллами, укреплять веру, насаждать тьму и невежество. На них надеялся Миртажанг, готовясь к сражению с нами.

Бой произошел в один из весенних дней. Я называю его боем, потому что открыто столкнулись две силы и пролилась кровь.

Я повторяю, мы ничего не знали и ни о чем не догадывались. Утро не предвещало никаких грозных событий. Было солнечно и тихо. Весна только что пришла в Джизак, сняла с него снежный покров и стала просушивать дворы и крыши. Поубавилось грязи на дорогах, кое-где зазеленела робкая трава, потянулись к солнцу стебельки маков. До цветения было еще далеко, но бутоны уже наливались. Март торопливо входил в мир.

Мы возвращались из школы радостные. Весна несла каждому надежду на что-то новое, светлое, удивительное. Те годы были полны этим ожиданием новизны, и она волновала наши юные сердца.