Опасная тропа

— Этот приказ военных лет, — холодно сказал мне начальник, не возвращая мои документы, — еще, между прочим, не отменен.

Да, все потемнело в моих глазах. Мне стало впервые в жизни страшно. Сижу я на скамейке, втянув голову в плечи, будто съежился от холода, сижу обреченный и покорный судьбе. На душе тяжело.

Меня пронзила страшная болезненная мысль, точно укол осы в нерв. А вдруг все то, что со мной было до этого, только сон, только то, чего в жизни не было, не бывает, а сама жизнь, вот она какая предстала предо мной, во всей мрачности и жестокости. Я будто лбом стукнулся об ее непреодолимую твердыню. Вспомнив сразу родную мать, упрекнул себя, что не остался с ней в ауле. Может быть, там и мне нашлась бы какая-нибудь работа. Как все нелепо и глупо получилось… Я почувствовал себя жалким, чуждым и посторонним в этой жизни.

Начальник — грозный и угрюмый человек, и ждать от него снисхождения — тщетная надежда. От него веяло только холодом и равнодушием. И перед ним мой аттестат. Я был из первого выпуска единственной тогда в районе средней школы. Вдруг вталкивают в кабинет начальника еще одного правонарушителя. Это был босой, плохо одетый паренек с взлохмаченными белобрысыми волосами. Нетрудно было догадаться, что этот голубоглазый — русский парень. Милиционер, приведший его, наклонился к начальнику и что-то шепнул ему в ухо.

— Гм, да… — произнес начальник и недружелюбно глянул на парня, — это, значит, ты?

— Что я? Я ничего… — огрызнулся парень.

— Документы есть?

— Нет.

— Фамилия?

— Образцов.

— Такая фамилия, а ты сам в чем образец показываешь, в воровстве? Цветы крадешь? — хрипит начальник, почесывая кончиком карандаша висок.

— А вам жалко? Я голоден, мне есть хочется…

— Работать надо. Имя?

— Алексей.

— Отец, мать где?

— Погибли на войне.

Зазвонил телефон, — начальника куда-то срочно вызвали. Уходя, он погрозил нам пальцем: «Сидите и смотрите у меня!» и запер за собой дверь. Остались мы с этим парнем одни. Мы с любопытством оглядели друг друга, он улыбнулся и вдруг хлопнул меня по плечу, подтянул штанишки, вытер рукавом нос, подсел ко мне:

— За что?

Я кивком головы показываю на объявление, что висело на стене. Он посмотрел на стену, просвистел и махнул рукой. Жалкое отчаяние охватило меня.

— Русский язык знаешь?

— Знаю, — говорю я, удивляясь его спокойствию.

— Не унывай, ну-ка… — вскакивает он и подходит к небольшому окну с железной решеткой. Сначала открыл окно, а затем потряс решетку и оборачивается ко мне: — Ну-ка, парень, помоги…

— Ты что, хочешь бежать? — спрашиваю я, не допуская даже в мыслях такую возможность.

— А ты хочешь остаться здесь?

— Разве можно бежать, он же сказал, чтоб мы сидели и ждали, — говорю я, испытывая одновременно и страх, и зависть к этому решительному парню.

— Ты что, глупый? Чего сидеть, чего ждать? Это твои документы? — показал он рукой на с гол начальника. — Ты что, бери. И помоги, не видишь, решетка шатается, окно гнилое, еле держится, не дури, парень, — скороговоркой сказал он, удивляясь моей наивности.

Он сунул мне мои документы и поднял меня с места. Я невольно поддался его силе. И мы вдвоем сорвали решетку, выбрались через окно и убежали. Добравшись до базара, что тогда находился около большой церкви на холме, смешались с толпой. Страх мой не проходил, я весь дрожал, в глубине души я понимал, что совершил еще одно преступление, убежав от правосудия.

— Я, кажется, что-то нарушил, совершил ошибку.

— Да, но еще более недопустимую ошибку ты совершил бы, оставшись там. Слушай, как тебя звать?

— Мубарак.

— Трудное имя. Я тебя буду звать Миша, ладно?

— Хорошо.

— А меня зовут Алешей. Вот что, Миша, знай: законы, они даже, может быть, по сути своей справедливые, но вот исполнители, понимаешь, разные… Один, бывает, хочет выслужиться, и ему все равно, по справедливости или не по справедливости. Другой окажется в дурном настроении, с женой поссорился или с другом не поладил. Ты понимаешь меня?.. Эх, ни черта ты не понимаешь…

На самом деле я был потрясен случившимся и глубоко оскорблен. Я никак не мог одолеть дрожь, хотя погода была жаркая. «Ты сиди здесь, я сейчас», — сказал Алеша и исчез. Спустя некоторое время он появился и развернул передо мной кулек из газетной бумаги. В кульке том были пирожки с фасолью и мамалыга. Клянусь, таких вкусных пирожков никогда больше я в жизни не ел. Видимо, я сильно проголодался. После пирожков пришел в себя, дрожь прошла, легче вроде бы стало на душе.

— А теперь вот что… Ты пойдешь со мной или у тебя другая дорога?

— У меня другая дорога, — говорю я ему после некоторого раздумья… И вспомнил мать, ее напутствие, которому тогда не придал особого значения.

— Подумай, у меня бабушка живет в Хасавюрте…

— Спасибо, я должен найти своих, — соврал я ему.

— Ну что же, прощай, Миша.

— Прощай, Алеша.

Пожали мы друг другу руки и распрощались. Вам, почтенные, конечно же, интересно узнать, встречал ли я позже в своей жизни Алексея Образцова? Представьте себе, да. Он кандидат биологических наук, доцент. Не раз бывал и в нашем ауле, и не раз мы с ним вспоминали о своей первой встрече. И каждый раз говорю я ему: «Спасибо».

Вот так-то меня и встретила тогда жизнь. А как я верил ей, как надеялся, что она будет ко мне милостива. Да, жизнь — это особая школа, и каждому она преподает свой, не похожий на другие, урок. И его-то, этот урок, люди называют судьбой. Теперь, конечно, время не такое суровое, каким оно было тогда, и все-таки жизнь по учебникам да по книгам не построишь и не познаешь. Жизнь сама собой не открывается, надо долго и терпеливо искать и находить подходящие, свои ключи, чтоб открыть в ней те или иные двери.

— Тубчиев Хайдар!

— Я здесь, — выходит к столу президиума смущенный парень.

Это лучший ученик в школе, сын сельского портного. С пятого класса стенгазету школьную он оформлял, рисует хорошо. Очень скромный, приветливый юноша. О таких детях говорят: «Вот такого бы сына иметь и я не отказался».

— Поздравляю тебя, сынок, с окончанием школы. Мы тобой всегда были довольны, ты учился прилежно, желаем тебе, чтоб и в дальнейшем весь аул был тобой доволен. Ты награждаешься школьной грамотой и вот этой книгой за отличную учебу, — Вера Васильевна передает в его руки аттестат, грамоту и книгу «Дерсу Узала».

«Наш аул, наша школа, наши дети» — эти слова часто можно услышать от Галины Ивановны Изотовой, от Веры Васильевны, так же как и от Михайлы. Слились они со всем нашим селом. В нашем ауле Уя-Дуя Изотова, Ковалев были первыми из русских, так нее как и украинская семья Иванко, которая эвакуировалась из-под Днепропетровска. Вера и Михайла были моими ровесниками и самыми лучшими друзьями. Такими мы и остались. И скажу, почтенные, все-таки дети военных лет были добрее, щедрее и дружнее. Да и не только дети, и взрослые как бы ближе были друг другу. Не могу вам объяснить, почтенные, отчего это происходит, но какими-то черствыми мы становимся, отдаляемся друг от друга, все меньше чувствуем рядом тепло соседа. В чем дело? Может быть, этому объяснение наша обремененность заботами? Вряд ли: забот и раньше было немало, если не больше. Надо не терять, а хранить, оберегать тепло между людьми.

Многие горцы и горянки, которые обращаются сейчас к врачу Михайле, так и говорят: «Добрый человек, дай бог ему здоровья, по-нашему говорит хорошо, главное, — сердцем понимает…»

— Хари рузикар се изулив? Бах дебали дардлизи, мариркуд, ишарад ара-сахли дурарулхад… — встречает Михайла больную, с заметным украинским акцентом произнося эти даргинские слова: «Садитесь, сестра моя двоюродная, что у вас болит? Не надо так печалиться, отсюда вы уйдете в добром здравии».

И что я стал замечать: русские, которые жили и живут долго в наших горах, говорят совершенно иначе по-русски, чем те, которые живут в России, как-то по-восточному, образно, немного витиевато и совершенно не умеют браниться.