Эйнштейн

Эйнштейн склонив спину к чашке, тихо засмеялся, пряча свои довольные глаза от собственного рассказа. Ему было и стыдно и одновременно приятно, что впервые в жизни им кто-то заинтересовался, да еще и не кто-то там, а сам великим Резерфорд. В этот момент он был так окрылен и счастлив, наверное как никогда на этой пыльной Земле, что готов был рассказать своему новому знакомому все о себе, раскрыть все свои сокровенные тайны, а так же все научные догадки и предположения, которые вполне возможно могут стать очень скоро новыми фундаментальными законами мироздания. Но в этом он был пока не уверен.

Резерфорд слушал его, развалившись на спинке стула, как на диване, вроде как внимательно, но все равно как-то свысока, давая понять собеседнику, что он все таки уже признанный и всемирно известный ученый, а тот еще только восходящий талант. Слова Эйнштейн вроде и долетали до ушей его учителя, но тут же отражались как солнечные лучи от стекла. Резерфорд не мог никого воспринимать настолько серьезно и научно, как он воспринимал сейчас только самого себя. Он просто не верил, что кто-то может шагнуть в чертоги науки намного дальше, чем уже смог сделать он. Этот молодой ученый забавен, но уж точно не гений, и его премия скорее случайное обстоятельство, чем заслуга его способностей. Всем своим видом, Резерфорд давал понять своему собеседнику, что среди них только один гений, и это безусловно он сам.

– Я помню ваши знаменитые эксперименты с фольгой, помню когда я их первый раз читал, у меня даже дрожали руки, настолько они мне тогда казались удивительными и волшебными. – С подобострастием произнес тихо Эйнштейн все еще боясь надолго задерживать свой взгляд на своем кумире. Руки и ноги его постоянно дергались под столом, глаза бегали по поверхности столов, окон, люстр, за каждый звуком.

– Да славное время было! – Вздохнул самодовольно Резерфорд. – Время удивительная вещь, оно всегда приукрашивает прошлое, и всегда притемняет будущее. Но это не физическая проблема. – И он махнул рукой, откинув голову назад, и придавшись воспоминаниям, он словно вдыхал их носом.

– Напротив господин, Резерфорд. Я считаю, что пространство и время – это не просто философские суждения, а самое что ни на есть основа всех физических явлений. И поняв их мы сможем понять все вокруг. Даже такое субъективное явление, как память зиждется на законах пространства и времени.

– Ну вы смешной, господин, как вас я уже забыл.. – Резерфорд посмотрел на собеседника с высоты трехэтажного дома. Настолько ничтожными ему показались высказывания его Эйнштейна.

– Позвольте, я все объясню. Многие не правильно понимают феномен человеческой памяти. На самом деле, это не какой не феномен, это такая же мысль, как эта. – Он постучал пальцем по своему лбу и скромно улыбнулся. – Только из прошлого. Мы запоминаем все, что видим и чувствуем здесь и сейчас. – Он обвел пальцем все вокруг. – Все, на чем сконцентрировано наше внимание, даже не в полную силу. Поэтому не так сложно учиться запоминать, как сложно это вспомнить. Мысль – это субстанция, которая живет в пространстве и времени, и не может существовать одна без другого.

– То есть вы клоните к тому, что наши мысли тоже живут в пространстве и времени. – Едва сдерживая смех переспросил Резерфорд. – Честно говоря, я впервые слышу о такой чу… – Едва не захлебнулся от хохота.

– Подождите. – Глаза Эйзенштейна загорелись азартом, его никто никогда не понимал, и вот великий Резерфорд, по трудам которого он учился, должен его точно понять. – Поясню: вспоминая что-то, мы пытаемся вспомнить мысль только по шкале времени (когда это было?), игнорируя ее расположение по шкале пространства (где это было?). Мысли, которые потерялись в пространстве, теряются и во времени, мы их уже не вспомним никогда. Хорошая память – это всего лишь соединение плоскости пространства и времени в одной точке. – Тараторил запинаясь от волнения Эйнштейн, радостный и признательный за то, что его хоть кто-то стал так внимательно слушать. – Поэтому, если хотите, что-то запомнить наверняка и надолго, отмечайте эту мысль на обоих шкалах: пространства и времени, по этим координатам вам будет легче ее потом вытащить из своего подсознания. – Он с детской надеждой посмотрел на Резерфорда, ища в его глазах солидарность и понимание, но встретил лишь хмурое выражение лица и поджатый нос, будто пахло чем-то несъедобным. – Ну, вот например, почему люди забывают? Потому, что они упрощают запоминаемую информацию, удаляя пространственные ориентиры, – думая, что так им легче будет запомнить. Запомнить им так будет конечно легче, а вот вспомнить труднее. – Эйнштейн буквально вцепился взглядом в собеседника, ловя хоть малейший признак на кивок. – То же самое происходит и с проектированием будущего, ведь мы мечтаем без оси координат, мысли оторваны от пространства (где это будет?) и времени (когда это будет?). Мысли, не имеющие координат – не сбываются, они теряются в глубинах нашего подсознания, как миллионы подобных, которые внезапно появляются в нашей голове, и так же внезапно исчезают. Сбываются лишь те мечты, которые имеют точные координаты.

Эйнштейн закончил задыхаясь от волнения, барабаня тонкими пальцами по столу, не отпуская из виду выдающегося собеседника, который все это время только молчал и недоверчиво хмурился.

– Да, надо сказать, что все это довольно любопытно. – Проговорил Резерфорд, словно вытаскивал изо рта какие-то крючкообразный ветки. – Как вы собираетесь это доказать. Это абсолютно не научно! Это лишь ваши фантазии! – И снова та же презрительная улыбка, к которой привык он с детства. – Я не знаю даже.. – После чего он поморщился будто бы только что съел лимон целиком и еще не прожевал его до конца.

– Вот я об этом и говорил на выступлении. Мы должны заходить дальше чем видим, только тогда нам откроется вселенная в том виде, в котором она существует на самом деле. – На одном дыхании произнес Эйнштейн. – Вы же сами только, что сказали, что вам понравилась моя речь на церемонии, или вы ее не о не слушали.. – Его глаза заискивающе смотрели на великана. Как бы ему хотелось добиться понимания у такого именитого и прославленного ученого. Но тот сидел, держа аристократическую дистанцию.

Возникла пауза. Они сидели молча пару минут, каждый глядя в свое окно. Когда им принесли чашки и булочки, Резерфорд оптимистично выдохнул и начал говорить с Эйнштейном, будто объяснял маленькому ребенку таблицу умножения, он явно не воспринимал молодого ученого в серьез, и хотел его переубедить.

– Послушайте. Память формируется связью нейронов в определенную сеть, и чем более запутаннее и многочисленнее эта сеть, тем она более прочная, и тем более устойчивой является информация, которая их образует. Таким образом, зубрение и фрагментальное запоминание есть не что иное, как ниточка между двумя нейронами, которая легко порвется. Чтобы запоминать большие объемы быстро и надолго необходимо встраивать новую информацию в систему либо знакомых систем явлений, либо в структуру таких же не знакомых явлений. Запоминаются проще не ниточками, а именно сетями, тут количество определяет качество. Вот это все научно и уже доказано учеными. То есть чем больше имеет связей новый элемент с тем, что вам уже знакомо – тем прочнее он впишется в вашу память, поэтому иностранные слова легче запоминаются не отдельно по словарю, а в контексте разговорных фраз. Определите категорию нового элемента, найдите его аналоги знакомые вам, представьте на что она похожа, чем она была в прошлом и может стать в будущем, где она находится постоянно или от случая к случаю, определите ее возраст, вес, рост и т.д. Чем больше связей – тем лучше память, связываете даже то, что невозможно связать. Некоторые говорят что запомнить – это значит понять, то есть встроить неизвестное явление в свои известные рамки. Запоминается легко то, что рисуется в сознании наглядно, старайтесь не запоминать отдельные детали, а рисуйте в воображении наглядную целостную картинку из этих деталей. Мне казалось, что в своей речи вы имели в виду это, ну или что-то похожее на это. Но не как ни то, что вы сказали только что. Поймите, объяснять движение мысли с помощью пространства и времени ненаучно. Это фантастика.