Сын Сарбая

— Э, мать, — прибавил Сарбай, — не отправляй сына с пустыми руками. Вот он привез в бурдюке толокно — пусть отнесет портнихе.

Дардаке впервые слышал, что отец называет тетю Сайраш портнихой. Наверно, и это имело какое-то значение.

— Да-да, пусть отнесет, — согласилась Салима. — Скажи Сайраш, чтобы намешала на сливках и дедушке и Зейне. — Отсыпав половину, мать протянула бурдючок сыну. — Ну, иди же, иди!

Давно не видел Дардаке мать и отца такими веселыми, такими довольными. Зачем идти к Сайраш, они так ему и не сказали. Юрта соседей была открыта, стрекотала швейная машина, пахло уксусом и чем-то еще. И вот он увидел… Он увидел, что все в юрте заполнено волнами зеленоватой солдатской диагонали. Да, да! Море остро пахнущей материи накрыло и одеяла, и подушки, и стол, и этажерку с книгами. Всюду лежала чудесная свежая и чистая материя. А главное — новая. Давным-давно никто здесь не видел ничего фабричного, ничего нового. Если что и шили, так из старья.

Сайраш мельком глянула на Дардаке и продолжала строчить на машине. Зейна тоже ничего не сказала. На коленях у нее лежала коробка с разной мелочью, она выбирала из нее маленькие одинаковые пуговицы. Выбирала и аккуратно, любуясь своей работой, раскладывала на материи.

Дардаке осторожно поставил у косяка двери свой бурдючок с толокном, а сверху положил связку книг. Он был взволнован и даже не поздоровался.

— Привез учебники для седьмого класса? — спросила девочка и бросила на него такой лучистый, приветливый взгляд, что сразу стало ясно: ей сейчас не до учебников.

Он сказал:

— Да, да, учебники… — Голос его был глухим, слова застревали в горле.

И мать и дочь рассмеялись. В том, как они смеялись, было слышно, что за время его отсутствия они пережили что-то приятное и это касается его. А Зейна все смотрела и смотрела, и парнишка вспомнил, что за последний месяц, с тех пор как ему доверили возить айран, они почти не виделись, а перед тем были в ссоре. Но теперь эта ссора не имела никакого значения. Значение имел только пристальный, чуть удивленный, новый взгляд Зейны. Будто узнала она что-то о нем и проверяет правильность того, что узнала…

Он готов был уйти, но и стоять под взглядом Зейны готов был хоть до утра. Стоять и ничего не спрашивать.

Вот тут-то и поднялась из-за швейной машины Сайраш и, переступая через волны материи, подошла к нему. В руках у нее появилась длинная узкая лента, она ловко набросила ее на шею Дардаке… Лента была гладкой и скользкой, и от нее по телу пробежал холодок.

— Зейна! — певучим голосом сказала Сайраш. — Возьми бумагу, записывай…

Ой, как давно, с младенческих лет, никто не снимал с Дардаке мерку! Он даже и не помнил, носил ли в своей жизни что-нибудь сшитое на него. Рубашки, штаны — все это приходилось донашивать. Не только отцовское, но и полученное в подарок или купленное у старшеклассников. А тут Сайраш клеенчатой ленточкой, на которой нанесены черточки и цифры, стала измерять длину его рук, ширину плеч, талию. А потом опустилась перед ним на колени… Да, да — стоя на коленях, она проверяла длину и толщину его ног и громко диктовала разные цифры, а Зейна с самым серьезным видом записывала.

Вдруг Сайраш удивленным голосом воскликнула:

— Э, Дардаке, а ведь размеры-то у тебя мужские! Ты уже не мальчик, а юноша!

И в ответ как-то неестественно рассмеялась Зейна, а он, точно козленок, попавший в капкан, беспомощно озирался.

— Зачем вы меня позвали, зачем измеряете? Если хотите шить, разве нельзя сделать на глазок?

Зейна покачала головой:

— Эх, ты, неужели не понимаешь? Стой смирно, не крутись, не мешай маме. Она хочет добиться, чтобы одежда сидела на тебе складно, как на солдате, вернувшемся с фронта победителем.

Она, кажется, и правда восторгалась своим товарищем. Но смешинки то и дело сверкали в ее глазах, и Дардаке смущался все больше и больше.

Когда же наконец обмер закончился и Дардаке повернулся, чтобы уходить, Зейна спросила:

— А разве тебе не интересно, что тут без тебя произошло? Сядь и слушай, а я буду тебе рассказывать.

Но Сайраш сказала:

— Вы мне будете мешать, лучше идите погуляйте.

— Идем, идем! — обрадовалась Зейна и схватила неловкого парнишку за руку.

Уже темнело, но воздух был теплым, ветерок только слегка шевелил косынку на голове Зейны. Девочка шла по тропе. Подымаясь на зеленый холм, она все еще держала Дардаке за руку и даже слегка тянула его за собой. Внизу, в юртах, гудели голоса и доносились сюда, на холм, как тихая музыка. Слов не было слышно, никто не спорил, никто не стремился перекричать другого. Иногда звучал детский смех. Ни один ребенок в этот вечер не плакал. В темно-синем небе одна за другой вспыхивали звезды.

Дардаке послушно шел за Зейной. В голове его роились сотни вопросов, но задавать их он не решался. Зейна сказала, что будет рассказывать. Если она молчит — значит, так надо, нельзя нарушать условия игры. Тоненькая и обычно быстрая, Зейна сейчас ступала медленно и важно. Когда они поднялись на вершину холма, закатный луч озарил ее узкое лицо. Только сейчас Дардаке заметил, что шелковая косынка на голове у нее новая, цветастая.

— Тебе нравится? — спросила Зейна кокетливо.

— Очень! — искренне сказал Дардаке.

— А я смотрю на тебя — ты такой же, каким был раньше. Может быть, когда мама сошьет тебе новую рубашку и брюки, ты правда станешь похож на героя…

Дардаке помрачнел:

— Хочешь посмеяться надо мной? Для этого позвала?

— Нет, нет, я больше не буду. Садись на этот камень, а я буду стоять. Докладчики ведь никогда не сидят…

И она стала рассказывать. Все, что она говорила, было удивительно и неправдоподобно. Столько событий за один день. Ах, как жалел Дардаке, что его не было! Но может быть, так даже лучше. Если б он присутствовал тут, Зейна теперь бы не рассказывала, не стояла бы перед ним на холме. А в этом-то и состоит самое лучшее — в том, что она здесь, перед ним, увлеченная и радостная, смотрит ему прямо в глаза и говорит, говорит.

— Во время дневной дойки, когда все сошлись в аиле и не хватало только тебя и дедушки Буйлаша… — Зейна отвлеклась, и это помешало рассказу. — Дедушка, как назло, уехал сегодня за кумысом на коневодческую ферму и там заночует… Как же досадно, что его не было! Ему ведь тоже привезли подарок — премию за то, что в свои восемьдесят лет помогает женщинам на ферме. Ах, жалко, ужасно жалко, что мы тебе не показали теплый стеганый халат, который привезли в подарок дедушке…

— Зейнаш, рассказывай подробно, с самого начала, я все хочу знать. Кто приехал? Откуда? Наверно, не ангелы с неба?

— Ой, Дардаш, на двенадцати конях примчались всадники в серых, синих и черных непромокаемых плащах и в шляпах. У всех двенадцати были хорошие кожаные сапоги. Я нарочно смотрела — ни у одного ни одной даже маленькой заплатки. У всех под плащами были вельветовые костюмы, о которых давно забыли простые люди. Приехали с всадниками и четыре лошади, навьюченные тюками и ящиками, их разгрузили перед юртами. Женщины и ребятишки сбежались смотреть на приезжих. Но мы знали только двух из них — нашего председателя колхоза, усатого Закира, и завскладом Юнýса. Они держались тихо и скромно, впереди же ехал на черном скакуне — он единственный был не в шляпе, а в фуражке — настоящий витязь с разрубленной щекой. У него шрам идет отсюда и досюда…

— Это секретарь райкома партии Ахунбáев Мусá, — пробормотал Дардаке.

— И без тебя знаю. Лучше слушай. Ты его, наверно, видел только верхом на лошади, когда он проезжал через наш кыштак. Помнишь, все в школе говорили: «Герой, герой едет!» Он, может, и правда настоящий герой, но только если герои войны все такие, то это плохо. У Ахунбаева не оказалось на груди ни одного ордена и даже медали. Я со всех сторон глядела, глядела — думала, что, может быть, спрятались под лацканом пиджака. Наш усатый Закир со своим «Знаком Почета» и с медалью отличника животноводства казался гораздо важнее, но ты даже не поверишь, Дардаке, — наш Закир стал меньше ростом. Он ведь правда был всегда высоким? А в этот раз, когда спешился и стал рядом с Ахунбаевым, оказалось, что гораздо ниже. Или он нарочно становился в ямку, я не знаю. Наверно, не хотел казаться выше секретаря. Началось собрание. Восемь мужчин, из приезжих двенадцати, говорили по очереди и долго призывали еще лучше работать. Сперва председатель райисполкома, потом заместитель, потом завсельхозотделом, за ним главный агроном и главный зоотехник и кто-то еще главный. До нашего Закира очередь не скоро дошла, он немножко нас всех хвалил — и женщин-доярок, и твоего папку, и тебя немножко. После Закира дали слово твоему отцу, который так стеснялся, что не сказал даже, сколько обязуется получить телят и сколько молока от каждой коровы и какой жирности. Ему сделал замечание Закир: «Надо, товарищ, брать конкретные обязательства, а не отделываться общими словами». Но все равно твоему папке больше всех аплодировали. И тут он вдруг возьми и скажи, что все лето строил коровник, а настоящим пастухом-скотником был ты. Вот когда поднялся шум. Женщины стали кричать: «Верно! Наш Дардаке хорошо заменил отца, ушедшего на строительный фронт». — «А где этот озорник сейчас?» — спросил секретарь. И когда ему объяснили, что ты возишь айран косцам и уборщикам, и что тебе только тринадцать лет, и что ты хороший ученик, секретарь райкома вдруг взял слово. Вот тут-то я и заметила, что у него нет ни одного орденочка…