Страница 26 из 91
Как видим, склонность к шутке может быть проявлена проповедниками и при обсуждении в высшей степени серьезных и мрачных сюжетов. У любой, даже самой печальной мысли, высказываемой в «примерах», у всякого образа, который здесь возникает, может оказаться «смеховой противовес»: сознание, «застигнутое» в «примерах» в состоянии, предшествующем строгой дифференциации на однотонные жанры, постоянно колеблется между полюсами серьезности и комики. Широкое вторжение в «примеры» шутовских и даже «скользких» в нравственном отношении тем неоднократно навлекало критические нападки на этот жанр как богословов (от Уиклифа до церковных соборов XIV–XVII вв.), так и поэтов и писателей (Данте, Эразм).
Озабоченность участью души в потустороннем мире не оставляет верующего даже после его кончины. Человек умер, положен на погребальные носилки, — и внезапно вскакивает с них. Все, кто собрался на его отпевание, в ужасе разбегаются, но мертвец догоняет капеллана и обращается к нему с просьбой: у него есть хороший баран, так пусть священник возьмет его себе и помолится за упокой его души. Изложив свою просьбу, покойник возвращается на ложе и вновь умирает (DM, VII: 16). Страх пред загробной погибелью пересилил в нем самое смерть, и он успел заручиться помощью представителя церкви.
Куда хуже обернулось дело для рыцаря-убийцы. Он хотел жениться на богатой вдове, но его смущала собственная бедность, и он ограбил и убил клирика. Узнав об этом, вдова настояла на том, чтобы рыцарь провел ночь в том месте, где лежал убитый. Придя туда, он нашел мертвеца воздевшим руки с мольбой о справедливом возмездии. С небес раздался глас: «От сего дня в течение тридцати лет будешь ты отмщен». Рыцарь женился на вдове, которая была уверена в том, что за имеющийся долгий срок покаяние все изгладит. Однако рыцарь, ослепленный славой мира сего, все откладывал и откладывал покаяние, и так наступил тридцатый год. В тот день в замке супругов был пир со множеством гостей, и во время пира явился скрипач. Он хотел было сыграть присутствующим, но кто-то из них в шутку смазал жиром струны на скрипке, играть он не смог и в смущении удалился. Отойдя от замка на некоторое расстояние, он обнаружил, что забыл там перчатку, и возвратился. Приблизившись, скрипач увидел, что на том месте, где только что высился замок, была лишь ровная земля и лежала на ней одна только его перчатка (LE, 112).
Другой вариант этого рассказа напоминает нам легенду о Дон Жуане. Некий развратный граф любил «недолжной любовью» одну графиню, равную ему своею порочностью, и тайком умертвил ее мужа. На предложение вступить с ним в брак вдова отвечала, что прежде он должен провести ночь на могиле ее покойного мужа. Там услыхал он голос, раздававшийся из глубины земли: покойник молил Господа об отмщении, и небесный глас отвечал: «Покойся в мире». То же повторилось и на другую ночь, которую ему по требованию любовницы вновь пришлось провести на кладбище. На третью ночь граф увидел свою жертву вышедшей из могилы и воззвавшей к Богу, и ответ гласил: Господь дает убийце срок в тридцать лет, после чего над ним состоится суд, если он за это время не искупит своей вины. Узнав о случившемся, вдова сочла срок длительным; они успеют искупить свой грех. Вступив в брак, они спокойно прожили двадцать лет. По истечении этого времени граф вспомнил об убийстве, но жена его успокоила: сперва они женят своих сыновей и выдадут замуж дочерей, после чего подумают и о покаянии. И так прошли все тридцать лет. В этот день некий слепец повстречал убитого графа, и тот просил его пойти в принадлежавший убийце бург и напомнить: сегодня истек пожалованный Господом тридцатилетний срок, и убитый вызывает его на божий суд; еще нынешней ночью будет он держать ответ. Слепому, дабы поверили этому посланию, он возвратил зрение, и тот убедился в святости убитого. Последний приказал ему поспешить в бург и, призвав его господина на суд божий, немедленно покинуть замок и ни в коем случае не оставаться там на ночь. Слепец исполнил приказание, и все присутствующие, охваченные страхом, разбежались. Ночью на замок пал с небес огонь, «как на Содом и Гоморру», и уничтожил его со всеми остававшимися в нем обитателями (Klapper 1914, N 7).
Господь дает грешнику отсрочку для исправления, но, если он не покается, в конце концов бросает его в ад. Для наглядной иллюстрации этой мысли Этьен де Бурбон рассказывает притчу о рыцаре, заставшем у своей жены любовника. Тот просил прощенья, и рыцарь, выведя его из своего дома на десять шагов, пообещал, что, коль вновь застанет его у жены, выведет его еще на десять шагов. Видя такую снисходительность мужа, любовник опять пришел к его жене, и тогда рыцарь отвел его от своего дома на двадцать шагов, но и это не подействовало, и на третий раз рыцарь отвел его на тридцать шагов, и с последним шагом прелюбодей свалился с обрыва в море (ЕВ, 85).
Господь-Судия ужасен. Но вместе с тем он не лишен и милосердия. Священник Карп молил Господа наслать огонь на нечестивцев и в состоянии печали и гнева имел ночное видение. В отверзшихся небесах восседал Христос в окружении ангельских хоров. Увидел Карп и проклинаемых им нечестивцев: дрожа, толпились они близ отверстия адского колодца, из которого выглядывали поджидавшие их змеи. Оставалось прозвучать приговору, но Христос, огорченный видом этих несчастных, встал с престола и протянул им руку помощи. Глупы твои речи и гнев, обратился он к Карпу, ты должен был бы молиться за них (LE, 20).
Сочетание милосердия и справедливости — неотъемлемая характерная черта Христа в проповеди XIII века. «Сколь Бог милосерден, столь же Он и справедлив», — говорит Цезарий Гейстербахский (DM, IV: 59). Уравновешенность суровой непреклонности с отцовской снисходительностью еще не нарушена, как это произойдет в конце средневековья, когда беспощадность мстительного Судии выступит на первый план и приобретет доминирующее значение.
54
Смерть над миром. Миниатюра второй половины 15 в.
Тем не менее господнего суда страшатся. Некий государь беспредельно боялся смерти, которая уведет его душу от родных, друзей и владений в неведомую страну, к неведомой участи и неопределенности часа смерти и, главное, судного дня. По этой причине он никогда не смеялся и не разрешал никому задавать ему вопрос: почему он не смеется? (Klapper 1914, N 172). Благочестивый настоятель монастыря признавался, что им владеет страх перед тремя вещами. Первое: когда его душа выйдет из тела. Второе: когда он предстанет пред богом. Третье: когда ему будет вынесен приговор (LE, 175). Страх смерти, суда и приговора обуревает даже святого аббата. «Если б весь мир был мой, я бы отдал его за один лишь день отсрочки Страшного суда», — говорит уже не праведник, а бес, и автор сборника «примеров» замечает: «О Господи, если бесы так страшатся дня сего, то каково же нам-то, несчастным?!» (LE, 178).
Бесы действительно боятся Страшного суда и силятся его отсрочить. Святой спрашивает беса, зачем он его искушает, ведь если он заставит его согрешить, то и сам при этом впадет в грех и кара его возрастет. Бес в ответ: «Я искушаю тебя и других, ибо знаю, что грешники и так не спасутся, и чем сильнее они грешат, тем позднее исполнится число избранных и на тем больший срок будет откладываться суд. А я боюсь суда» (ТЕ, 111).
Страх перед Судом «в конце времен» владеет всеми — от святого до черта. И не зря — ведь спасутся немногие. В день мученической гибели Фомы Бекета умерли многие сотни людей, однако он был спасен лишь с двумя другими (Hervieux, 291). В следующем столетии Джон Бромьярд, уточняя эти сведения, сообщает: в день смерти Бекета во всем мире скончалось 3033 человека; из них 3000 пошли в ад, 30 душ оказались в чистилище, а три души отправились на небеса (JB: Mors). Этот же проповедник приводит другой «пример»: явившийся с того света осужденный грешник спрашивает епископа, остались ли на земле какие-либо люди? Епископ изумлен вопросом: ведь немного дней минуло со дня смерти этого человека. Но тот в ответ: «Не верил я, пока был жив, что на земле было столько народа, сколько сошло в ад после моей смерти» (JB: Contritio). Некий проповедник, явившись с того света, открыл своему другу, что лишь немногие священники спасутся, ибо «широкая дорога, которая ведет в ад, настолько забита их прихожанами, что сие трудно себе представить» (Hervieux, 22). В Антиохии однажды появился некий старец в белых одеждах. Взмахом платка он уничтожил половину города вместе с мужчинами, женщинами и скотом. Он хотел было разрушить и оставшееся, но его спутники помешали ему вновь поднять карающую десницу. Этот старец, «напоминающий ангела, который являлся Лоту», был заинтересован в спасении из всех жителей большого города лишь одного человека, который щедро подавал милостыню и садился за обеденный стол только вместе с нищими, — все остальные обитатели Антиохии были осуждены (Klapper 1914, N 103). По оценке францисканца Бертольда Регенсбургского, знаменитого немецкого проповедника середины XIII века, отношение осужденных на ад к спасенным равно пропорции 100000:1. Вот проповедь страха и устрашения![76] Этому страху были равно подвержены и образованные и неграмотные. Один парижский теолог, упомянутый Этьеном де Бурбон, падал в обморок всякий раз, когда слышал в проповеди или читал о Страшном суде, — ему чудилось, что его немедля на него вызывают (ЕВ, 39).
76
Coulton G. G. The Medieval Village. - Cambridge, 1926, p. 239 f.