Страница 54 из 158
Кроме того, приурочивание той или иной редакции законов к правлению определенного государя нельзя понимать в прямом смысле и по другой причине. Короли не являлись их авторами. Как уже было отмечено, судебники состоят из ряда обширных разделов, или глав. По большей части эти главы представляют собой записи (вероятно, произведенные в разное время) докладов знатоков права — лагманов, хранивших народные обычаи в памяти и «говоривших закон» на тингах, когда в том возникала нужда22. Записи, по-видимому, были произведены по инициативе королевской власти, но по своему содержанию отражают преимущественно именно старинную народную обычно-правовую традицию, в ряде случаев восходящую к догосударственному периоду истории Норвегии23. При последующем редактировании отпечаток, наложенный политикой короля, стал более явственным и заметным, к судебникам были присоединены целые новые разделы, защищающие интересы государства и церкви.
История возникновения трандхеймских «Законов Фростатинга» еще более сложна24. Этот судебник также состоит из ряда разделов, большинство которых, очевидно, представляют собой самостоятельные записи докладов лагманов на тингах о правовых обычаях, существовавших ранее в устной традиции; воедино эти разделы были сведены в более позднее время. К ним были прибавлены разделы о церковном праве и некоторые другие части. Введение к «Законам Фростатинга» более позднего происхождения, чем сам судебник, оно составлено около 1260 г. Текст судебника хранит следы нескольких редакций. По мнению К. Маурера, «Законы Фростатинга», подобно «Законам Гулатинга», в своем первоначальном виде и были компиляцией записей сохраненных лагманами правовых обычаев, возникшей в первой половине или середине XII в.25 Уже в то время эти записи были известны под названием «Законов Олава Святого». При короле Магнусе Эрлингссоне, в период между 1164 и 1174 гг., сборник подвергся переработке, в результате которой в него были включены закон о престолонаследии и церковное право архиепископа Эйстейна, известное под названием «Золотое перо» (Gullfjöör). Однако во время последовавших затем гражданских войн противник Магнуса Сверрир, пользовавшийся поддержкой верхушки населения Трандхейма, отверг как закон о престолонаследии, так и церковное право Эйстейна; вследствие этого при Сверрире и его преемниках «Законы Фростатинга» существовали в двух разных редакциях: принятой королевской властью (и известной под названием Grágás)26 и той, которой придерживался католический клир, пока в 1244 г.27 король Ха-кон Хаконарсон (внук Сверрира) не пришел к соглашению с архиепископом Сигурдом относительно единого официального текста судебника. В основу легла редакция Магнуса Эрлингссона (с некоторыми структурными изменениями). Наконец, в 1260 г. состоялась последняя, третья по счету, официальная обработка «Законов Фростатинга»; при этом была заново составлена VI глава (о вергельдах)28 и написано новое введение. В этой редакции судебник и известен современным исследователям; от редакции же 1244 г. сохранились лишь небольшие фрагменты.
Однако, несмотря на несколько пересмотров, которые претерпел судебник в XII и XIII вв., основные его постановления переходили в более поздние редакции из предыдущих, по-видимому, без существенных изменений29. Даже тогда, когда в него вносились новые постановления, находившиеся в противоречии со старыми и отменявшие их, эти ранние постановления не исключались из текста30. Объясняется это отчасти неизжитостью старых порядков в тот период, когда королевская власть предпринимала попытки внести правовые новшества, отчасти же — традиционализмом средневекового права, которое воспринималось как «исконное», освященное седой стариной и именно в ней черпало свою добротность.
Относительно судебников восточной и южной частей Норвегии имеются очень скудные сведения вследствие того, что они утрачены целиком, за исключением церковного права Боргартинга и Эйдсива-тинга. Время их записи неизвестно, предполагают, что они относятся к концу XI — началу XII в. В них перемежаются постановления сравнительно позднего времени с фиксацией архаических порядков. Церковное право здесь переплетено с народными обычаями31.
Областные законы применялись вплоть до 70-х годов XIII в., когда были заменены первым общенорвежским законом короля Магнуса Ха-конарсона. В этот «Ландслов» — наиболее ранний общегосударствен
ный свод права во всей Европе — были включены многие положения судебников, прежде всего из «Законов Гулатинга».
Как можно видеть из изложенного, в областных судебниках наряду с позднейшими наслоениями и нововведениями обнаруживаются более ранние пласты, восходящие зачастую к периоду, очень отдаленному от времени их редактирования по приказу короля. Изучение судебников не оставляет сомнения в том, что в них отражаются (и несравненно более подробно и широко, чем в варварских Правдах) старинные народные обычаи. При осторожном изучении этих памятников и выделении в них разных редакций, а также путем сопоставления судебников можно не только обнаружить следы чрезвычайно архаичных отношений, но в какой-то мере и наметить этапы эволюции общества. Областные судебники — важнейшие источники по социально-экономической истории Норвегии в раннее Средневековье32.
Однако здесь возникает вопрос о соотношении норм права и действительности, за ними скрывающейся, — вопрос исключительно сложный и, я бы сказал, каверзный. Судебники и сборники законов говорят в первую очередь не о том, что существовало в жизни, а о том, что должно быть. «Зазор» между первым и вторым может быть весьма велик. Сошлюсь на наблюдения А. Хойслера, который предпринял анализ порядка уплаты и получения вергельдов в Исландии «эпохи саг», сопоставляя нормы юридических памятников с сообщениями нарративных источников. Хойслер обнаружил кричащие противоречия между древнеисландским судебником «Грагас» и сагами. Размеры возмещений, установленных судебником, как правило, не соблюдались семьями, которые искали примирения, ибо за убитых сородичей стремились получить максимально возможные виры. Судебник запрещает родовую месть, тогда как саги свидетельствуют о широком процветании кровной вражды, не только не изживавшейся с течением времени, но, наоборот, получившей в XII и XIII вв. новые стимулы в связи с ростом могущества знатных родов. На основе материала родовых саг Хойслер подсчитал число случаев, когда было достигнуто примирение враждовавших семей, случаев обращения в суд, но без доведения процесса до законного приговора, и случаев, когда спор решался насильственным путем. Оказывается, судебное решение было достигнуто в 50 случаях, тогда как в 9 случаях процесс был прерван его участниками, а в 60 случаях привел к примирению сторон; зато в 297 случаях спор решился силою оружия без обращения на тинг. Таким образом, противозаконное поведение спорящих и кровная месть являлись наиболее распространенной нормой поведения героев саг, отвечавшей, без сомнения, их идеалам и этическим требованиям, тогда как соблюдение предписаний права было исключением33.
К выкладкам и выводам Хойслера нужно относиться с оговорками. Саги об исландцах, естественно, рассказывали прежде всего о распрях, драматических коллизиях. Видеть в них прямое отражение действительности X—XI вв. было бы ошибкою. Сравнение «королевских саг», повествующих о Норвегии, с предписаниями норвежских судебников также обнаруживает глубокие различия между правом и жизнью. Эти различия необходимо постоянно иметь в виду. Но, разумеется, нельзя их и абсолютизировать, ибо правовые записи все же — в нормативной, идеализованной форме — выражали реальные отношения. Кроме того, следует учитывать особый характер древнескандинавского права как продукта законоговорения лагманов: систематическое оглашение положений судебников на тинге, в присутствии народа, должно было приводить правовые нормы в известное соответствие с действительностью34. Даже в тех случаях, когда лагман добросовестно старался воспроизвести правовую традицию, он, помимо своего сознания, мог внести в нее кое-какие новшества: в устном воспроизведении текст менялся непроизвольно.