Страница 53 из 158
Для решения указанных задач необходимо разработать такую методику анализа источников, которая позволила бы максимально приблизиться к пониманию норвежской социальной действительности в эпоху раннего Средневековья. На современном этапе развития наук наиболее плодотворными обещают быть исследования, использующие приемы ряда наук. В работе, посвященной Норвегии, это диктуется еще и тем соображением, что в связи с запоздалым (по сравнению с другими странами) появлением письменности у скандинавских народов изучение их раннего развития на материале одних лишь письменных памятников или какой-либо одной категории последних вообще затруднено. Неправильно было бы и ограничиваться исследованием только правовых источников, ибо существование многочисленных литературных памятников (саги, скальдическая поэзия, песни «Старшей Эдды») открывает перспективу рассмотрения таких сторон общественной жизни, которые не поддаются изучению на материале судебников и законов. Я имею в виду осознание общественного бытия средневековыми скандинавами, их социальную рефлексию, тот «образ мира», который вырабатывался у них в процессе общественных отношений и составлял неотъемлемую сторону последних. Находящиеся в руках историка тексты подсказывают путь подобного изыскания. Исследователь древнескандинавского материала, как мне кажется, располагает в этом отношении уникальными возможностями, упустить которые было бы большой ошибкой.
Итак, источники многообразны и богаты содержанием, но в силу своей специфики трудны для изучения и весьма неполны.
Первая и основная трудность, с которой мы сталкиваемся, заключается в том, что большая часть письменных источников относится к XII и XIII вв. Иными словами, они возникают в то время, когда дофеодальный период в Норвегии уже завершался. Письменность (оставляя в стороне руническое письмо) появилась на скандинавском Севере лишь в конце XI в., а дошедшие памятники письменности восходят самое раннее к XII в. Вследствие этого возникает вопрос, в какой мере эти памятники могут быть использованы для изучения более ранней истории?
Другая значительная трудность состоит в том, что многие из источников по истории Норвегии указанного периода не норвежского происхождения: саги о норвежских конунгах (или «королевские саги»), «Старшая Эдда», поэзия скальдов — произведения по преимуществу исландской литературы, и лишь небольшая их часть возникла в Норвегии. Но в таком случае необходимо ответить на вопрос: отражается ли в этих памятниках — и как именно — история Норвегии?
Следующая трудность — это полное отсутствие для периода с IX по XII в. актовых материалов. Как известно, грамоты, формулы, полипти-ки считаются наиболее достоверными и конкретными источниками при изучении социально-экономических отношений раннего Средневековья. Их отсутствие в норвежских архивах объясняется скорее не плохой сохранностью, а своеобразием развития норвежского общества в тот период: надобности в составлении подобных актов, по-видимому, не возникало. Напомню, что римского влияния норвежское общество не испытало; церковь полностью утвердить свои порядки в то время еще не успела. Актовый материал появляется в Норвегии не ранее ХІИ—XIV вв. Отсутствие гаких источников в изучаемый период — факт, значение которого необходимо осмыслить, но в то же время и серьезное препятствие для познания исторической действительности.
С другой стороны, вследствие позднего появления письменных источников выдвигается задача привлечения других памятников: археологических, материалов топонимики, а также иностранных источников, в которых имеются данные по истории Норвегии10.
Остановимся на характеристике основных видов исторических источников11.
Памятники права. Среди памятников права на первом месте по их значению как источников по социальной истории Норвегии раннего Средневековья стоят судебники, или областные законы. Судебники применялись на народных собраниях — тингах в отдельных областях страны12. Известны четыре судебника: «Законы Фростатинга», запись права, которое применялось на тинге в Фросте — месте собраний представителей населения Трандхейма, или Трёндалага, северо-западной области страны; «Законы Гулатинга» — тинга Юго-Западной Норвегии (Вестланда); «Законы Боргартинга» для Вика (Южная Норвегия, с местоположением тинга в Сарпсборге, или Борге) и «Законы Эйдсиватин-га» для Уппланда (Восточная Норвегия, тинг в Эйдсведлире). От последних двух сборников остались небольшие фрагменты, регулирующие церковное право. Первые два судебника сохранились в более или менее полном виде.
И по форме и по содержанию областные законы напоминают варварские Правды. Подобно им, норвежские судебники в основном отражают народное обычное право, характеризуются большой казуистично-стью и пестротой постановлений. Однако в нескольких существенных пунктах они отличаются от leges barbarorum. Во-первых, норвежские судебники написаны на родном для норвежцев древненорвежском языке, а не по-латыни, как большинство германских Правд, что открывает перед их исследователем возможность ближе познакомиться с социальными отношениями и соответствующей им правовой терминологией. Латинский язык, употребляемый в Правдах континентальных народов, не мог адекватно передать понятий и институтов разлагавшегося варварского общества. Древненорвежский язык записей обычного права (как и древнеисландский язык других источников, отражавших историю Норвегии) позволяет глубже проникнуть в мышление средневековых скандинавов, развивавшееся вместе с их языком13. Поэтому анализ терминологии норвежских областных законов займет в исследовании большое место. Этот анализ открывает, по-моему, немалые возможности для постижения более архаических пластов социально-правовой системы, нежели те, которые непосредственно запечатлены в судебниках.
Во-вторых, поскольку в Норвегии в тот период не происходило ни завоеваний, ни переселений и состав ее жителей был этнически однородным (в отличие от германских королевств на территории завоеванной варварами Римской империи), обычное право имело силу применительно ко всему народу, а не к одной его части. Следовательно, норвежские судебники являются источниками по истории норвежского народа (по отдельным областям), тогда как варварские Правды, преимущественно регулировавшие отношения лишь в среде части населения соответствующего государства (например, племени-завоевателя), односторонне отражают его социальное развитие14.
В-третьих, познавательная ценность норвежских областных законов еще более возрастает вследствие необычайной их подробности и полноты охвата различных сторон общественной жизни. «Законы Гулатинга» и «Законы Фростатинга» состоят из ряда глав, посвященных всестороннему рассмотрению таких вопросов, как порядок наследования, порядок уплаты — получения вергельда, преступления против собственности, владение, раздел, отчуждение и выкуп одаля, сдача земли в аренду, организация военного ополчения и охраны побережья, посещение и созыв тингов и т.д.; особые разделы отведены церковному праву и закону о престолонаследии, включенному в судебники в 1164 г.15
Таким образом, познавательное значение норвежских судебников чрезвычайно велико.
Но для правильного использования их материала необходимо выяснить историю их возникновения. Здесь приходится разграничивать два вопроса: о времени, когда сложились и действовали отражаемые в них правовые нормы и обычаи, и о времени записи судебников и возникновения той редакции, в которой они сохранились.
«Законы Гулатинга» дошли до нас в редакции, относящейся ко времени правления короля Магнуса Эрлингссона (1163—1184 гг.)16. Тем не менее в них можно выделить, (хотя и не во всех частях с одинаковой уверенностью) два текста: «текст Магнуса» и «текст Олава»: Olavs-tekst принадлежит к более ранней редакции, часть его постановлений была дополнена или отменена при составлении Magnus-tekst, но и в новой редакции были сохранены эти старые, уже утратившие силу постановления. Первая запись обычаев, положенная в основу «Законов Гулатинга», была произведена в конце XI или в начале XII в.17 Исследователями обнаружен ряд указаний на составление судебника при короле Ола-ве Спокойном (1066—1093 гг.). Некоторые добавления были сделаны при короле Сигурде Крестоносце, около 1120 г. (установление десятины в пользу церкви), и в более позднее время1,4. Однако ссылки на конунга Олава в Olavs-tekst подразумевали не Олава Спокойного, а Олава Харальдссона (Святого, 1015-1028 гг., умер в 1030 г.). Это приписывание ранней редакции судебника Олаву Святому19 не следует понимать буквально. Ко времени его правления, по-видимому, восходит церковное право20 (в XII в. видоизмененное и дополненное). Существовавшее в XIII в. мнение, что автором всего судебника был Олав Святой — наиболее популярный и канонизированный церковью король (покровитель норвежских государей, perpetuus rex Norvegiae), означало лишь то, что постановления судебника уже в то время считались чрезвычайно древними и потому авторитетными21.