Страница 8 из 133
— Нельзя так.
— Почему? — не согласился тот.
— Хотя бы потому, что мы работаем вместе.
Но в мыслях смотрел на Нелю почти такими же глазами. Потому и рассердился. «Хорошо было бы провести с нею неделю в палатке у реки… Или поехать к морю…»
Словно почувствовав, что они говорят о ней, да, пожалуй, она и не могла не почувствовать, ведь прошла мимо них и они смотрели ей вслед, Неля, выйдя из воды, присела возле них. Сняла купальную шапочку, и по плечам рассыпались волосы. Они у нее очень светлые, струящиеся, как чистая речка, густые — она откидывала их красивым и, наверное, заученным движением полной руки, — к удивлению Борозны, были свои, не тех медноватых, платиновых или еще каких-то там цветов таблицы Менделеева, а соломенно-белые, так и отливали солнечным светом. Она носила их в тугом узле, и это тоже было красиво — смуглое лицо строгого, почти римского профиля и тяжелый узел светлых волос. Глаза у нее большие, зеленые, губы чувственные, властные, властность и чувственность как-то удивительно сочетались, и это тревожило. А вот ресницы, длинные, пушистые, не гармонировали со строгостью губ и всего лица, она их тоже не красила — может, раньше красила, а потом поняла, что теряет от этого. На ее лице в разлете серпастых бровей, в уголках губ лежала суровость, Борозна расценил ее как ненастоящую, чтобы отпугивать всяческих уличных и второсортных поклонников, — видимо, она знала себе цену. Да, она была уверена в себе, в своей красоте, в своем месте в жизни, может, немного и переоценивала себя, но, как грубо подумал он, переоценивать было что. Правда, он тогда так и не разгадал Нелю. Ему казалось, что в ее характере действительно было что-то острое, может, чуть умышленно наструненное, натянутое, что эта острота у нее во всем: в порывах сердца, может быть, наибольшая наструненность и глубина, именно строгость и глубина, а может, и еще что-то — безудержность, несдержанность, и это тоже влекло и волновало. Но справедливы ли его догадки, он так и не узнал. И не пытался узнать. Им как-то не выпадало познакомиться ближе (он преимущественно пропадал на строительстве установки, в институт наведывался редко и почему-то не делал попытки приблизиться). Что-то словно бы сдерживало его. Может, именно то, что он не знал ее, боялся какой-то неожиданности… Этот ее смелый, даже дерзкий взгляд, этот прищур опытной женщины, в котором и понуждение, и предостережение. Тогда зачем он пошел сегодня на вечеринку? Зачем там из кожи лез, чтобы ей понравиться? Она, видимо, догадалась, что весь этот его фейерверк ради нее, потому что несколько раз взглянула на него — не то поощряя, не то насмехаясь. Ну и пусть догадывается. Разве не этого он хотел?
И Борозна ускорил шаг.
И еще одно ему подумалось, и еще одно вспомнилось, пока догонял Нелю. Он знал, что она была замужем. Ее замужество оказалось неудачным. Муж не защитил диссертацию, его за что-то выгнали из Института нефти, он пошел сменным мастером на завод, но и там что-то не заладилось, и наверное же не ладилось и в семье… Пока и не поломалось окончательно. Теперь она будет осторожнее. Выйдет замуж за того, кто защитился.
Именно поэтому он и назвал ее мысленно хищницей. Она будет охотиться на крупную дичь. То, что сейчас становится дичью он сам, рассмешило его. Но он будет дичью хитрой… Возможно, как только разгадает замыслы охотника, так и улепетнет в кусты…
Как и у каждого старого холостяка, у Борозны было преувеличенное представление о поползновениях женщин на мужскую свободу и о коварных, расставленных на всех стежках силках, он настораживался и крался там, где другой прошел бы, напевая во весь голос. Ну, подумал он, там будет видно. Из него не бог знает какой ухажер, но ведь не только константы и механизмы реакций изучал он двадцать лет… Доучился до тридцати шести лет. Старый холостяк. Возраст, когда стыдно признаваться, что ты не женат. Начинаются всяческие подозрения. Ему, впрочем, на них наплевать. И на все наплевать. Но жениться сейчас и впрямь не просто. Не пойдет же он в общежитие пединститута на танцульки, не станет объясняться в любви восемнадцатилетней девушке. Она просто убежит от него. Да и о чем бы он с нею говорил? Они были бы словно из двух разных столетий.
В это мгновение Борозна догнал Нелю. Он шагал широко, в голове слегка шумел хмель, и он чувствовал какую-то легкость в теле, от чего рождалась еще большая уверенность в себе, и настроение было легкое, игривое.
— Одинокий идальго, рыцарь печального образа просит у очаровательной незнакомки ласкового и милостивого разрешения сопровождать ее в опасном следовании к общественному транспорту… — сморозил и покраснел от досады, почувствовав несоответствие этих слов настроению Нели — задумчивому и сдержанному, несоответствие всему — этому вечеру, их возрасту, положению в институте. Ему стало стыдно, что он так низкопробно, неразумно навязывал себя, что не подошел непринужденно и просто. Он и сам не понимал, как это произошло. Пока обмозговывал эту встречу, думал о ней — все получалось хорошо. А вот раскрыл рот, и вылетела такая глупость. А он же думал, что все будет легко, красиво… Только легко и красиво: с девушками, с женщинами лучше всего завязывать знакомство именно так. В полушутливом разговоре легче выяснить, на что можно надеяться, в таком разговоре, на случай неудачи, легко отступить. И вот в последний момент он растерялся. Какая-то неуверенность, какая-то холодная мысль сбила его, толкнула в крайность, извлекла откуда-то эти бессмысленные слова.
Неля Рыбченко и в самом деле посмотрела на него как на сумасшедшего, хотя ему показалось, что удивление ее преувеличено, наиграно. Однако ответ ее был слишком трезвый, прозаичный и даже оскорбительный:
— Тот, под кого вы хотите сработать, был рыцарем печального образа потому, что много страдал, мало ел и безустанно думал о даме сердца, а самозваный идальго лишь читал о страданиях в книжках, одной краковской съел за вечер полкилограмма и бежит за юбкой, оказавшейся ближе других. К тому же идальго был очень непрактичен, он не выращивал свеклу.
Эти слова можно было воспринять как пощечину. Пощечину ни за что ни про что, так — за здорово живешь. Однако бесцеремонный и опытный Борозна так не подумал. Конечно, было неприятно слышать такое. Но эти слова относились больше к ней, чем к нему. Она выставляла наивысшую цену. Давала понять, чтобы не надеялся на легкий флирт и ни на что временное вообще, давала возможность оскорбиться и уйти. Кроме того, она растерялась сама, сказала так из инстинкта самозащиты.
Уходить ему не хотелось, и он стал искать какой-то середины. Поэтому уже нельзя было сразу оставить взятый тон, каким бы неуместным он ни был.
— Ну, а все-таки, может, и есть какое-нибудь сходство… — произнес он и погладил густую, черную клинообразную бороду.
— Ее хватило бы на семерых идальго, — улыбнулась Рыбченко. — Знаете, на кого вы больше похожи? Вам никогда не говорили? На древнего ассирийца. Что на рисунках в учебниках четвертого класса. Помните, идут один за другим, с луками…
— Но разве не может быть сходства внутреннего? — не сдавался он. — Например, аки защитника слабой половины…
— Теперь такие защитники, — махнула она рукой, — удирают впереди Дульсиней…
Она сказала это без конкретного адресата, незлобиво, просто так, и напряженность спала. Неля как бы переводила разговор в иной регистр, а поэтому и его коварная мысль, ему же на радость, не находила подтверждения.
Они вошли в трамвай, но теперь, при электрическом освещении, в полупустом вагоне, Борозна почувствовал себя глуповато. Он даже не знал, домой ли едет Неля, где она живет, может, вообще мешает ей, — он ведь так и не попросил разрешения проводить ее домой. Знал, что она киевлянка, родители ее проживают в собственном доме на Куреневке, а трамвай шел в сторону Дарницы, — видимо, у нее была комната где-нибудь в Гидропарке или в Березняках. Наверное, получили вместе с бывшим мужем, и тот оставил комнату ей.
В трамвае было несколько свободных мест, однако Неля не садилась, прошла в конец вагона, прислонилась к металлическим прутикам.