Позиция

ГЛАВА ВТОРАЯ

Володя волновался, когда входил в этот двор. Волновался и робел он здесь перед всеми, начиная от Василя Федоровича и кончая котом, черным с белой грудкой, — перед ее котом, который, казалось, при его появлении начинал помахивать хвостом слишком быстро и как-то непочтительно. Сильней же всего он робел перед председателем, Лининым отцом; ему казалось, что серые, под тяжелыми бровями глаза встречают его на этом пороге только иронически; терялся и перед Фросиной Федоровной и перед Зинкой, которая всякий раз кричала: «Линка, к тебе снова этот, в сметану окунутый», — будто у него не было имени или не было здесь его самого, — а потом время от времени заглядывала в Линину комнату и рассматривала его, словно вещь, которую они все вместе должны приобрести. Только это, последнее, и нравилось ему в Зинке.

Но сейчас Владимир волновался сильнее, чем всегда. Позавчера в газете был опубликован указ о награждении его орденом, и хотя он догадывался — это ничтожно мало, а то и совсем не приближает его к Лине, все-таки на что-то надеялся, ждал первых слов, которыми девушка встретит его. Может, и пошутит, но и ее шутки ему приятны.

В кухне у плиты возилась Фросина Федоровна, — она заменила Лине мать; ей самой кажется — заменила с лихвой, все трое детей одинаково ей милы и не обойдены лаской, по крайней мере она старается, чтобы Лина не ощутила разницы в отношении к ним. Лина — племянница Василя Федоровича, родители погибли: возвращались в воскресенье на колхозной машине с базара, подвыпивший шофер забуксовал на железнодорожном переезде и не успел проскочить перед тяжелым товарняком. Лине тогда было два года…

В ком Володя встречал искреннюю приязнь, так это во Фросине Федоровне. Она и сейчас улыбнулась ему от плиты, показав синими глазами на дверь:

— Заходь, Лина сейчас вернется.

Она смотрела на него как на зятя, на возможного зятя, на неплохого зятя. Конечно, ей, современной матери, хотелось бы зятя иного, ученого и почему-то из других краев. Чтобы явился — и все заохали, и приехали бы сваты: сваха, конечно, пышноватая и гордая, но ведь и они не лыком шиты, и у них дочь как цветок, и есть где принять гостей, чем угостить, чтоб знали — здесь любят девушку, как родную. Это была не мечта, а нечто такое, что она сама назвала бы фантазией, материнской фантазией, но Фросина Федоровна давно примирилась и с Володей, парень он сам хороший, работящий, вырос на беде и на воде, до смешного влюблен в Лину. А она, Фросина, не такая, как разные пышные да гордовитые родители… Сколько они сейчас разлучают детей! Вон в газете, где все для точности переводят на цифры, как-то писали — двадцать пять процентов разводов. И пускай Володя — тракторист, окончил только десять классов, да и то с горем пополам, вечерних. Не за кем ему было учиться, отец умер от фронтовых ран, мать хворая, у Фросины Федоровны и посейчас в памяти: едет по дороге бестарка и все думают, пустая, лошади сами ушли от амбара, а как поравняется — белеет в ней головенька, как сметаной облитая: Володька едет за зерном. Нынче можно прожить и без учености, работящими руками, небось и еще лучше, чем с этой куцей инженерской зарплатой и длинными хлопотами.

Лина — девушка не простая, она тоже с «фантазией», собирается поступать в институт на заочное, Володя любит ее тихо и преданно, значит, помехой ее учению не станет и вообще будет под ее началом. Оно, может, и рановато Лине замуж, пускай бы погуляла, но ведь в хате еще две девки, и старшей из них, которая пошла по материнской линии — заканчивает медицинское училище, — восемнадцать. Всего годом моложе Лины. Тем не менее Фросина Федоровна твердо избегала судачить с соседками про Линино замужество, чтобы не подумали, будто торопится выпихнуть из хаты неродную дочку. И вправду, чего ей торопиться? Лина — девушка послушная, способная к работе, хорошее дитя. В глубине души Фросина Федоровна не могла не признать, что Лина и трудолюбивей, и способней ее родных дочерей, и дальше их заглядывает в жизнь, чуткая и зоркая Лина.

Фросина Федоровна не смела на нее прикрикнуть, поругать даже за дело: боялась людской молвы и вовсю демонстрировала единство и сплоченность семьи, дружной и на самом деле. Она не могла не заметить и привязанности Лины к младшей, Зинке («Уж так ее ласкает, такая меж ними дружба!»), это была ее особая гордость, особая радость. А Зинка так и липла к названной сестре. Соединяя в мыслях Владимира с Линой, Фросина мало надеялась на счастливый итог своих стараний. И не только потому, что Володя невидный собой — длинный, худой, громадные ноги (чего Лина даже стыдилась), большие руки, чересчур большие, и, если бы не его сила, он был бы смешон; Лина, наоборот, почти красавица, и мать это хорошо понимала: высокая и статная, ноги у нее стройные, сильные и по-крестьянски сильное и налитое тело, а головка маленькая, больше подходит к сложению хрупкому, деликатному; эта вот маленькая, изящная головка с черными волосами и черными бровями удивительно сочеталась с ее твердой походкой, грациозной уверенностью, решительной повадкой, выраженной и четким рисунком рта, и открытым взглядом больших темно-синих глаз. Есть в ней что-то притягательное, парни и боятся спугнуть ее покой и мечтают об этом. Но, наверно, не Володе смутить этот покой и эту уверенность. Слишком уж он… размазня, теряется и робеет перед нею. Не хватает характера? Нет, Фросина Федоровна угадала его особую деликатность, даже стыдливость, которая по большей части живет в таких больших, сильных людях. Они словно стесняются своей силы, чтобы ненароком кого не обидеть, и на них часто ездят людишки мелкие и хитроумные. Сильные взрываются, если их довести до края, и тогда не помнят, что делают, давят и крушат все на своем пути. Их легко обмануть, но если они разгадают обман, ничто не спасет обидчика. Они, как правило, женятся по любви, во всем потакают женам, а когда их допечет, берут шапку и отправляются дело делать.

Если бы Лина вышла за Володю, он бы пылинки сдувал с нее, носил бы на руках, почитал тещу да тестя, и не было бы для Фросины с Василем Федоровичем более желанного зятя.

Фросина Федоровна слегка даже сочувствовала Володе в его безответной любви. За дочкой ходило немало парней. Были среди них и опытные кавалеры, один даже разведенный, некоторые соседки стали было нашептывать ей, матери, по секрету всякое, но Фросина Федоровна почему-то не боялась за девушку. Может, потому, что с иронией и пренебрежением рассказывала Лина про ребят, которые ее провожали, она как бы изучала их, исследовала и хоть и была живой да доверчивой, но недоступной. «Ох, будет кому-то морока… — вздыхала мысленно Фросина Федоровна. — Кому-то и мне тоже. Разве что… такой, как Володя… Этот будет терпеть».

— Ты ей не потакай… и в подкидного когда играете, и вообще, — говорила она. — Такой парень, такой трудяга… Вон, орден дали. И правильно дали. Заслужил. Не поддавайся ее капризам. Будь посмелей… Чего глазами хлопаешь? Я тебя не нахальству учу. А только… Пусть зауважает. Верь мне, я знаю. — И поглядывала заговорщицки.

Володя краснел, опускал глаза. Наверно, тетка Фросина подсказывает ему от чистого сердца. Помнит все это по своей молодости. Говорят, крутила парням головы. Она и теперь еще хороша, хоть и раздобрела в последние годы, и кто знает, от чего, — вертится с утра до ночи, как муха в кипятке. Но… ей легко говорить. У него прямо застряли в голове сказанные сегодня дядькой Климом слова: «Врезался наш Володька в звезду, узнает почем фунт лиха». «Врезался в звезду…» Почему в звезду?.. Дядька Клим — бывший моряк, и все у него моряцкое. Тревожат Володю его слова, в которых и особая красота, и особый намек.

Володе и приятно слушать Фросину Федоровну, и чуть неловко, хочется что-то сказать и не знает что. Он молчит, трудно вздыхает, переступает с ноги на ногу. И Фросина Федоровна выпроваживает его в «залу».

Сев у окна, которое выходит на улицу, он старается не пропустить Лину. Мороз разрисовал стекла причудливыми папоротниками, виданными только в книжках тропическими растениями, он продышал в этих джунглях дырку и следил за улицей. На яблоне напротив окна висела кормушка (наверно, от Зинкиных щедрот, а может, и Лининых), возле нее вились голодные птахи. С полдесятка синиц тюкали тонкими клювами в мерзлый кусок сала, потом прилетел воробей, толстый, нахальный, устроился возле харчей, хищно разинул крепкий клюв, и синицы, даром что разбойницы, порхали вокруг, жалобно и панически пищали, но подступиться к салу не смели. Налетали сверху, дрожали крылышками, угрожающе топорщили перья, но воробей был не из пугливых. Володя так засмотрелся, что не заметил прихода Лины, и вскочил уже от стука дверей и от ее возгласа: