Позиция

Картина и впрямь была замечательная: красная вода и гнедые, огнистые кони, которые выплывали из нее. Василь Федорович залюбовался, даже забыл о том, о чем думал с самого обеда. А потом его взгляд упал на тополя в конце двора и погас. Ему показалось, что думает он про работу, а в памяти все время стояли эти два тополя, и он с удивлением заметил, что мысли его странные, неестественные. Наверно, Иван Иванович давно заметил его настроение, только делал вид, что ничего не видит, и, небось чтобы развеять Грекову печаль, «закрутить» его новым водоворотом, сказал:

— Хочу я вас, Василь Федорович, перевести на другую должность.

Грек поднял на него удивленные, затуманенные глаза.

— Какую должность?

— В профессора. В колхозные профессора, по совместительству. Есть замысел открыть в вашем колхозе школу передового опыта. Будете учить коллег.

— Мне самому впору учиться, — буркнул Грек.

— И сами поучитесь.

— Что ж, если надо… — Василь Федорович опять смотрел себе под ноги. — Только не теперь. Позже. Завтра я вылетаю… я вылетаю в Самарканд.

Широкие ровные брови Ратушного высоко поднялись, в глазах засветилось изумление, словно Грек собирался лететь на Луну.

— В Самарканд?

— Да. Если не возражаете.

— Это… важно?

— Сейчас важней всего.

Ратушный на минуту задумался, наверно, о чем-то догадался.

— Что ж… если надо… Хочу вам пожелать, чтобы… — И, не найдя нужных слов, внезапно разволновавшись, закончил: — Чтобы вы всегда были таким, какой вы есть.

Василь Федорович кивнул, и они попрощались. Грек еще заехал в контору и по телефону заказал через город билет на самолет.

Дома он помог Зине решить задачку, поиграл с нею в шахматы, а когда она уселась перед телевизором, по которому дед Панас как раз стал рассказывать вечернюю сказку, вызвал жену в спальню.

— Фрося, что у нас там имеется на книжке?

— На «Жигули» еще не наберется, — пошутила она.

— Завтра заберешь все.

Она поглядела на него, догадываясь и уже пугаясь своей догадки.

Грек показал телеграмму…

Василь Федорович, собираясь в дорогу, управился быстро. Дальше делать было нечего: разговор с женой не вязался, идти к соседям не хотелось. Долго сидел в задумчивости, понимая, что вернется из Самарканда с другим ладом в душе и мысли будут под стать этому. Наверно, он никогда не ухватит главного, основного. Может, так оно и надо. Каждый считает, что именно им найденная суть и есть основа всего. Как хлеб, подаренный каждым новым днем. Свежий хлеб. А еще? Конечно, сухари верней, их в дорогу брать лучше. Засушенные краюхи из мыслей древних мудрецов — вечная пожива в долгой дороге людям, иногда их размачивают в воде и пережевывают беззубыми ртами, теряя крошки, а молодые зубы разгрызают их, глотают, даже не жуя. Но для нынешнего человека нет ничего душистей хлеба. И каждый день свежего. В этом тоже есть смысл. Наверно, потому Грек и не может уловить основного. Сегодня оно не такое, как вчера… Вот и совсем он запутался. Оно такое же. Во все времена. Все на свете меняется. Нетленным остается только труд. И крестьянина, и художника, который нарисовал свою картину. Труд тоже разрушают время и войны, по ним учат историю, но по-настоящему чтут тех людей, которые умеют и любят работать. Не истлевает в прах и любовь. Она как бы каждый раз исчезает, но каждый раз и возрождается. И именно она правит миром. Он это увидел своими глазами. Миром движут и зло и жестокость, но они живут только потому, что живет любовь. Иногда она приводит к убийству, такова ее сила. Эта любовь — и к детям, и к природе, и к другим страдающим людям, к жизни, которая порой так коротка, даже страшно. Он только теперь понял, как надо уметь уважать чужие страдания. Нынче на свете много таких, кто не умеет. И сумеет ли, когда будет нужно? Вот он снова запутался. А может, и не запутался. Нетленна еще совесть. Только о ней надо чаще напоминать. Недаром этим словом рядом с двумя другими, равными ему, великий Ленин определил нашу партию.

Итак, все наше в нас, только в неодинаковых пропорциях, и меняются те пропорции, и из-за этого не всегда понимаешь кого-то, а кто-то не всегда понимает тебя. И ты сам до конца не постигнешь себя. Совсем недавно Греку казалось, что он замер на одной точке, на одной грани, а теперь снова что-то изменилось. Потому что все дни он думает еще о двух судьбах. А кому оно нужно, твое маленькое самопознание? Кто ты такой? Человек — и все. Занимаешь как раз то место, на которое тебя определила судьба, и не хочешь лучшего. Есть люди, которые боятся занять много места в мире, а есть такие, что прут за чужим, как за своим, ты их бьешь по лапам, а они лезут. Вот тут тебя и начинает ломать надвое. Как быть, верить или не верить людям? Верить, а сколько обманов, обид? Ведь для того, чтобы решить это о других, ты должен решить это касательно самого себя. Веришь в себя, в свою чистоплотность, в свои силы? Веришь, что не перепашешь чужого поля ради собственной маленькой корысти, не возвеличишься ценой чужого унижения? Можешь поверить в это только тогда, когда поверишь, что другие не сделают так. Наверно, ты еще не умеешь делать все как следует. Приносить столько пользы, сколько нужно. Пройдет немного времени, и на твое место придет другой хозяин. Более мудрый, более спокойный, умелый. И тоньше душой. Таких людей нынче много. И если подбивать последний баланс, то надо людям верить. И тогда они поверят тебе.

ЧЕЛОВЕК «ОТ ЗЕМЛИ»

Обращение украинских писателей к проблемам современного села вызвано многими причинами, среди которых и то, что современное наше село находится на ответственном рубеже, от преодоления которого зависит в известной мере судьба многих ценностей, и прежде всего — идейного и морального порядка.

Уже отошло в прошлое любование старым патриархальным селом, когда многие писатели пускались в пространные рассуждения о том, что именно оно, патриархальное село, и есть те устои — нравственные, культурные, психологические, — которые призваны формировать в человеке любовь к родной земле, к нелегкому крестьянскому труду, к хлебу, который всему голова, а значит, и к Родине. Да, село, откуда уходил и куда возвращался вновь, познав гораздо более обширные просторы своей страны, — это та самая почва, с солью которой в душу и сознание впитывается патриотизм. И низкий поклон им: и дому, и полю, и саду, и мохноногой лошадке, без которых ты так и не познал бы настоящей любви!.. Но… Нынешнее село, весь, деревня, аул, кишлак — это и десятки сложных забот и проблем, которые необходимо разрешить, и разрешить в сжатые сроки, конструктивно, избегая навязшего в зубах метода «проб и ошибок», которым по горло сыты люди, чтобы ныне живущие поколения в полной мере могли ощутить жизнетворное дыхание прогресса, дающего возможность, не ломая коренным образом сложившийся за века крестьянский уклад, облегчить в то же время труд земледельца, приблизить его быт к городскому, с тем чтобы слагаемые Продовольственной программы из понятия цифрового превратились во вполне зримые и осязаемые пуды, гектолитры, в тот самый каравай, приварок, которым и определяется изобилие.

Психологическая и моральная основа этих сложных процессов, происходящих на селе, играет необыкновенно важную роль, и литература, владеющая весьма тонким, чутким и пытливым инструментом, каким является слово, берется исследовать эти глубинные процессы.

Юрий Мушкетик, чей литературный стаж насчитывает почти три десятилетия, чье умное и чуткое перо с одинаковой глубиной касалось самых сложных проблем — от исторических до сугубо интимных человеческих, — после нескольких произведений, посвященных нравственным исканиям интеллигенции, вновь обратился к близкому для него селу, откуда начался его путь в литературу и жизнь. И потому, видимо, не случайно действие романа «Позиция» происходит на черниговской земле в местах, хорошо знакомых автору по предвоенному детству, суровому отрочеству времен военного лихолетья, послевоенным юности, мужанию, зрелости. Герой романа Василь Грек, председатель колхоза «Дружба» — руководитель не только новой формации по своему подходу к методам ведения сельскохозяйственного производства, но и представитель нравственно-этических начал. Мне думается, что и само название «Позиция», являющееся любимым словцом Грека, призвано определять несгибаемый, творческий, не признающий компромиссов с совестью характер героя. Не случайно в разных местах повествования, то в беседах, то в раздумьях, то в бдениях над страницами своеобразного дневника председателя колхоза, мы встречаем это слово — совесть. Совесть, которую Василь Грек ставит на такую недосягаемую высоту, на которую ставил это понятие Владимир Ильич Ленин, называя партию: «…ум, честь и совесть нашей эпохи».