Страница 4 из 93
- Я не дразнюсь, малыш. Есть шрамы - и шрамы. - Он говорил так серьезно и грустно, что я поднял голову; и его глаза сверкали слишком ярко, как будто увлажненные. Он пожал плечами и кашлянул, и посмотрел вниз. - Эти, на руках, просто... эй, погляди лучше сюда.
Он изогнулся, оттягивая воротник туники с шеи, и на плече был настоящий шрам, извитой, будто след молнии, волнистый, но чудесно гладкий и белый как плевок.
- Вау. - Я не мог оторвать глаз. - Как вы его получили?
- Один парень ударил топором.
- Взаправду? - Я не мог и вообразить. - Это же так круто!
- Не в тот миг.
- Он же мог отрубить вам руку!
- Только целился он в шею. Да ладно. Но смотри... - Он вытянул руку и сделал круг, показывая, что мышцы работают. - Это один вид шрамов. Они просто напоминают тебе о прошлом. Кажется, он и ключицу мне сломал. Теперь она толще, чем вторая. Много есть таких шрамов. Исцеляются, и ты крепче прежнего.
- Круто.
- Но если бы он, как ты сказал, отсек мне руку... - Он покачал головой. - Это иной вид шрамов. Ты можешь выжить и научиться обходиться без руки; но остаток жизни ты будешь сломан. Немного - или сильно.
Я уловил идею, но не понял, при чем тут я. Так и сказав.
- Не все шрамы остаются на теле, малыш. Но они оставляют тебя сломанным. Моя мама... умерла, когда мне было лет, вот как тебе. Такое дерьмо не перешагнешь. Просто... слушай, малыш. Не упусти шанса поцеловать ее на прощание. Никогда не поймешь, который раз будет последним.
- Враль вы не из лучших.
- Ха?
- Ваша мама умерла, когда вы были как я? Почему же она сейчас здесь? А?
Он неуютно пошевелился. - Это сложно.
- Папа говорит, если врешь, лучше помни, когда что соврал.
- И он прав. Но еще лучше помнить правду. - Он снова качал головой, малость резко, недовольный собой, как папа, понявший, что говорит совсем не о том, о чем хотел.
- Вот тебе хрящик. Однажды ты снова меня увидишь. Спустя долгое время. Такое долгое, что ты забудешь о встрече и нашем разговоре... пока снова не увидишь меня. Я вернусь. Когда это случится, хочу, чтобы ты вспомнил. Одну вещь.
Я оглянулся на дверь. Почему-то казалось, будто я попал в сказку, из тех, что папа читал мне в сети. В ту, в которой вы соглашаетесь и тем самым попадаете в ловушку. Но я не мог унять любопытства. Я хотел знать. - И какую же?
- Что мне жаль, малыш. - Голос был медленным. Тяжелым. - Что я сказал: мне жаль.
- Чего?
Он смотрел вниз, будто гадая, что я такого вижу на полу. - Всего.
- Не понял.
- Успеешь. - Он качнул головой, губы стали прямой линией. - Я поступал бы иначе, если бы мог.
Я нахмурился. - Когда иначе?
- Никогда. Всегда. Да на хрен это. - Он тяжко вздохнул и встал на ноги. - Забудь, что я сказал.
Мои уши запылали. - Не думаю, что это правильно.
- Ага, угу. Всё равно.
Он двинулся к дальней двери, а я вскочил, кулаки дрожали у бедер.
- Да что это значило?! Вы как будто извинились, но ничего не сделали! - Я понял, что покраснел, как бывало всегда в припадках злости. Румянец полз вверх по шее, будто я стал бутылкой, в которую лили ярость. - Все извиняются и всем похер!
Он замер, будто я хлестнул кнутом. Но не оглянулся. Я был в беде, ведь слово "похер" не годится говорить даже сверстникам, а особенно взрослым. Но ведь я уже был в беде, так что не испугался второй беды. Стоял и орал.
- Людям было жаль, когда папу слили социкам и было жаль когда нас выкинули из дома и маме жаль что я дерусь и папе жаль что он лупит маму и она может лишь лежать на полу в крови и никто никогда не делает ничего, чтобы всё изменилось!
Теперь на нас смотрели все в приемной, а я трясся и слезы текли по лицу, ведь я был так зол, что мог лишь плакать, и плакал, потому что ничего не мог сделать.
- Если вам реально жаль вам даже не нужно говорить и если вы говорите жаль то потому что вам не стыдно что вы ничего не делаете! Слово жаль ничего не дает кроме чувства что вы не такая уж сраная погань которой похер похер похер!
Я почувствовал, как папа шевелится рядом - будто вернувшаяся к жизни скульптура. Рука нашла мое плечо. - Хэри? - Голос был как-то смазан, словно я разбудил его среди ночи и ему трудно понять, что к чему. - Что не так, Убийца?
Но я уже залился слезами по самое горло и не мог ответить, даже дышать не мог. Просто стоял и трясся и вопил и желал стать большим и побить старикана как папа бьет маму.
И тогда папа поднял глаза и увидел старикана, и лицо стало белее пены. - Ты...
Старикан кивнул ему. - Дункан. Полагаю, не стоит спрашивать, как дела.
У отца было такое лицо, будто он встревожился, испугался и взбесился одновременно. - Ты не смеешь... ты не можешь быть здесь!
- Но я здесь.
- Тебя считают мертвым.
- Слышал.
Рука отца так сильно сжала плечо, что я оборвал рыдания; затем, быстрее любого человека, отец вскочил и поволок меня за собой. Встав между мной и стариканом.
- Чего тебе здесь нужно? - зарычал отец тем своим голосом, типа "объясни, или измолочу в фарш", и он был выше старикана и моложе старикана и сильнее, чем дано человеку, с руками как кирпичи... и старикан вовсе не казался испуганным, скорее печальным. Снова.
- Что, если... - произнес он медленно. - Что, если бы ты смог забрать назад худшее, что сделал?
- Чего?
- Ты стал бы? Если бы ты мог отзвонить один удар колокола? Ты отзвонил бы?
Отец подался к нему, сгибая колени. - Стой подальше. Стой подальше от моей семьи. - Я слышал, как скрипнули зубы. - Если увижу снова...
Он не сказал "убью", но и не надо было.
- Я не то чтобы ожидал наткнуться на вас двоих. Больше не повторится.
Старикан поглядел за плечо отца, ища мои глаза. - Помни мои слова. И всегда целуй маму на прощанье, малыш. Не забывай. Всегда.
- Твои слова? - Голос отца густел, словно он обезумел так быстро, что слова душили его. - Ты... ты говорил? С моим сыном?!
Руки его полетели к воротнику туники старикана и я знал, что будет дальше: папа поднимет его и встряхнет, жестко, и этого ему будет мало. Одна рука будет держать тунику, вторая бить старикана до крови, ведь так бывало всегда, когда отец злился настолько, что распускал руки.
Но не в этот раз.
Не успел папа схватить воротник, старикан сказал: - Не надо.
И папа не стал.
Старикан казался настолько безвредным, насколько может быть старикан, еще умеющий ходить; но была какая-то магия в его тихом слове, ибо папа застыл - реально застыл, оледенел, руки перед грудью, еще готовые хватать и душить. Но он ничего такого не сделал.
- Дункан. Сгреби свое дерьмо, - сказал старикан. - У тебя проблемы серьезнее, чем я.
Когда я думаю об этом мгновении...
Папа и социальная полиция. Папа и Студия. Папа и Управляющий Совет. Папа и праздножители с инвесторами, что правят Землей, бизнесмены и администраторы, которые ее крутят. Папа и мама. Папа и я.
Папец.
Ведь сейчас, все годы спустя, я понял, что видел в тот день.
В книге Криса Хансена обо мне есть слова, которыми Тан'элКот советовал, как меня побить. "Нужно приучить его думать о себе как о побежденном".
Мой отец был более чем побежден. Он был сокрушен. Высунул голову из травы, и сапог человеческой цивилизации растоптал его в блин.
Не спеша.
И во время всего процесса нейродегенеративное заболевание неумолимо превращало его в тот тип человека, борьбе с которым он посвятил жизнь: в тупого и склонного к насилию безумца. И он понимал это.
Все годы... каждый раз он смотрел на меня и вспоминал, как бил меня. Каждые побои. Вспоминал, как душил меня. Вспоминал, как лупил меня руками или всякими предметами. Книгами. Стулом. Сковородой. Однажды (помню особенно ярко) это был газовый ключ.
Иногда он совсем помрачался. Нечасто.