Страница 4 из 8
К слову, Параша достигла своей цели. Добралась до Петербурга, познакомилась с княгиней Татьяной Васильевной Юсуповой (урожденной Энгельгардт, племянницей самого Светлейшего князя Потёмкина-Таврического, что был так люб императрице Екатерине II), и через нее, добрую женщину, была представлена императрицам Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне – матери и супруге Александра I. А поступок девушки так потряс современников, что дело отца Параши было пересмотрено! Луполлову разрешили вернуться из Ишима, а глубоко верующая Параша, исполнившая свой обет, приняла монашеский постриг. И умерла в монастыре.
В сени уходили перемолвиться парой слов, если надо было, чтобы никто не слышал. В сенях сваты обсуждали невесту, к которой приехали. Помнила Ульянка, как приехали вечером посланники от Арефы, как с отцом разговор держали. А потом вернулись в горницу, да поднесла им Ульянкина мать полную чарку меда. И выпили эту чарку до дна… Тогда и решили, что дело свадьбой завершится. Это ведь тоже одна из традиций! Если бы сваты от меда отказались, значит, не понравилась невеста.
К слову, в Илимском краю, далеко от родных мест Ульянки, если сватовство не удавалось – никто не расстраивался. Запрягали заново и ехали к следующему дому. Коли там получали отказ, то отправлялись к третьему, пока не находилась невеста. Иногда женихам приходилось изрядно поколесить по округе, прежде чем удавалось сговориться…
Мерцают огоньки. Лучина – ненадежный источник света. Слабый, да что поделаешь. Умаялись все домочадцы от повседневных забот. Уже и скотина накормлена, и вычищено все, и каша в печи стоит-дозревает, чтобы наутро едоков накормить.
Ох, печь-матушка – без нее пропали бы! Русская печка – центр дома. Она и греет, она и кормит, она и постелью служит.
Сложил печку еще дед Арефы, известный мастер был в деревне. Была как-то Ульянка в Изборске, еще с отцом покойным, и удивили ее глиняные печки, совсем не такие, как у них дома. У них-то, у ладожских, печки-камени, надежные, крепкие. А вот изборские показались девушке смешными, ненастоящими.
Ставили печку так, чтобы по диагонали от красного угла. Подле нее все бабье хозяйство, тут и горшки, и ухваты, всего не перечислишь. Печка-матушка, так ее величали. Вот и новорожденного младенца испокон веков подносили к печке, словно показывали живому существу, и просили от нее тепла да добра. А домочадцы спрашивали: «В лес пойдет малой или у печи останется?» То есть какого пола ребенок. А если родился он слабым, то следовало его «перепечь»: клали на широкую печную лопату да отправляли в теплое нутро три раза. «В утробе не допекся, теперь тут допечется», – говорили в старину. Ульянкин сын был малыш крупный, сильный. А вот старший брат Арефы не дожил и до трех лет. Смахивала свекровь иногда слезинки, вспоминая о нем. Как-никак первенец. Тогда даже печка не помогла…
Весело трещат дрова в печке – значит, к морозу. А если воют, будто песню протяжную поют – быть тогда ветру сильному. В некоторых местностях при растопке строго следили, чтобы использовалось нечетное число дров. Тогда и огонь займется хорошо, и все, что приготовлено, добром обернется. А иные, для привлечения в дом богатства и удачи, при закладке печи обязательно клали в ее основание хлеб или какие другие припасы.
Коли отправлялся молодец на войну, так отколупывал от печки кусочек на память и как оберег. А если взрослые уходили далеко в лес или еще куда по каким делам, а дети оставались дома одни, то бежали к печке, к заслонке, и просили у нее: «Как заслонка жар в печи бережет, так и Бог пусть меня бережет».
Даже крещеная Русь оставалась верна старым традициям и обрядам. Верили, что дурной глаз способен семье навредить. Особенно детям! И тогда приглашали на помощь знахарок. Обряд снятия сглаза тоже проводился у печи. Сначала доставали три уголька, а потом чашку непитой воды. То есть той, что набрали из колодца, но никто к ней еще не прикоснулся. А дальше творился заговор: в чашку с водой бросали угольки, щепоть соли, потом произносили заветные слова да ставили на печь. Этим же средством пытались помочь больному: или спрыскивали его заговоренной водой с угольками, или давали выпить три глотка. А то, что осталось, нельзя было ни сохранить, ни просто так вылить. Выплескивали воду в строго отведенном месте – где дверной косяк располагался.
Бывало такое, что ребенок вдруг становился беспокойным, плохо спал. Без всякой на то видимой причины. «Демоны ночные мучить стали», – решали домочадцы. В этом случае убрать наваждение вызывалась сама мать малыша: вставала пораньше, засветло, шла к печи, растапливала, а потом к ее теплому дыханию подводила малыша. «Испуг, уйди в трубу печную, – приговаривала мать, – и не возвращайся к нам больше!»
Ох, русский дом! Без печки и представить себе невозможно! И в сказках она, и в стихах, и в былинах, и в романах. Всем рядом с ней хорошо – и человеку, и домашним животным. Кошка устраивалась поближе к печке, в особо студеную пору грелись подле матушки куры и гуси. Там же просушивали одежду, там же с наслаждением вдыхали ароматы готовой еды. Царица дома, кормилица и центр вселенной для русского человека.
Глава 2. Что нам стоит дом построить?
Шумит зеленый лес-богатырь. Густой, высокий, богатый на открытия – тут и сосну встретишь, и ель, и клен, и дуб. С древнейших времен лес был главным строительным материалом для русских домов. Богатства лесные не перевелись ни от стройки, ни от корабельных проектов Петра I, ни от пожаров. До сих пор леса – наша гордость. Британия, например, от своих лесов избавилась еще в Средневековье. Роскошные дубравы, подступавшие вплотную к Лондону, вырубали нещадно. Дело в том, что в начале XIV века подобралась к острову лютая зима, да так и не выпускала его из своих объятий на протяжении нескольких столетий. Этот период в истории даже называют Малым Ледниковым. Разом вымерзли зеленые английские луга, не было всходов во Франции, погибли итальянские виноградники… Сгорели дубравы в каминах, чтобы не мерзли англичане. Высочайшим позволением, величайшей милостью одаривал король особенно приближенных лесом или перелеском. Например, в 1260 году лекарь королевы Элеоноры Прованской, итальянец Джузеппе Бариамундо, получил от государя Генриха III в личную собственность полдюжины дубов. А другой врачеватель при том же правителе, Томас Везехем, стал управляющим лесами в графстве Стаффордшир. На долгие годы забыло семейство Везехем о такой проблеме, как дрова и холод.
Оттого придумали в Европе кровати-шкафы, где можно было закрыться со всех сторон, запереться на ключ и согреться в одиночку или вдвоем. Ни крыса не залезет, ни сквозняк не помешает, ни вор не прошмыгнет. Частенько, укладываясь спать, буржуа брал с собой в шкаф кошелек с деньгами, а его супруга прятала украшения под подушкой. Очень удивляли в конце XVII века нашего государя Петра I такие европейские спальные шкафы. Тесно, душно, не повернешься лишний раз, но зато тепло! Голландская кровать-шкаф нашего императора, к слову, сохранилась до сих пор.
У нас лесов несравнимо больше, чем в Европе, – да и территории хватает. Но далеко не все деревья шли на строительство. Знал русский человек с древнейших времен, что береза красива, бела, да только быстро гниет. Рубили ее на бревна, только если ничего другого не было. Да еще пойди отыщи ровную, стройную, как на картинах живописцев! Подходящего охвата береза обязательно вкривь пойдет.
Недолговечна и липа, так что из нее могли складывать бани, а вот дома для жизни предпочитали из другого дерева. Крепкий, надежный, практически вечный – дуб. Из него строили дома еще во времена первых Рюриковичей. Правда, срубить и обработать его было крайне сложно: плотный, что железный. А ведь продольной пилы в Средневековье у нашего мастера не было! Топор – главный помощник.
Помаяться приходилось плотнику и с лиственницей. А ведь всем хороша: крепкая, за полвека не сгниет. Из такой бы строить да строить, но ведь поди подготовь ее в достатке для сруба! Десяток раз придется топор точить, чтобы пару деревьев до ума довести. Осина стояла особняком – из нее бани да сараи хорошо получались. К тому же в христианской традиции осина – дерево с сомнительной репутацией. Якобы из нее был сделан крест для Иисуса, да и Иуда повесился на ней. В колдовских обрядах – как говорили друг дружке в деревнях – тоже применялись осиновые дровишки. Так что наш человек охотнее всего брался за сосну.