Страница 171 из 189
Гёте рисует сцены будущего, представляя, что еще эпоха модерна может сделать с человеком. Например, она может создать человека в лаборатории. Сцены с Гомункулом – вклад Гёте в философское осмысление антропотехники. В конечном итоге не Фаусту, а его ученику, обладателю многих ученых знаний Вагнеру удается создать в пробирке нечто чудовищное. «Чу! Колокол звонит! От звона // Приходят стены в содроганье»[1694] – этими словами открывается сцена в лаборатории, и Вагнер, дойдя до решающей стадии своих экспериментов, шепотом признается Мефистофелю, что занимается «созданием человека». Первоначально Гёте задумывал сделать экспериментатором самого Фауста, но затем изменил свое решение в пользу Вагнера, однако и Фауст, и Мефистофель должны были находиться в лаборатории и наблюдать за происходящим, а самое главное – опыт должен был удаться. «Химический человечек <…> в мгновение ока разбивает светящуюся реторту и оказывается подвижным, хорошо сложенным коротышкой»[1695]. В окончательной редакции Фауст в этот момент лежит без чувств, и в комнате находится лишь Мефистофель, который не просто наблюдает, но и участвует в происходящем. Главное же отличие от первоначального замысла заключается в том, что Гомункул рождается на свет как бы наполовину – к обычной жизни он непригоден, поэтому так и остается в колбе. Однако в своей любви к существу, его породившему, он – человек. Сделанный искусственно, он хочет, чтобы с ним обращались как с рожденным, хочет, чтобы его любили. Любовь – это условие, без которого невозможно его дальнейшее существование. Поэтому он говорит, обращаясь к Ваг неру: «А, папенька! Я зажил не шутя. // Прижми нежней к груди свое дитя!»[1696] Но это невозможно, их разделяет стеклянная стенка колбы – так жизнь преподносит Гомункулу первый урок:
Гомункул остается в колбе – пока искусственное может существовать лишь в искусственной среде, однако этому обитателю летающей колбы позволено сопровождать Фауста и Мефистофеля в их путешествии в Древнюю Грецию в «классическую Вальпургиеву ночь».
Гёте обращается к алхимической мечте о создании человека в тот исторический момент, когда современные ему естественные науки совершают эпохальный скачок: ученым впервые удалось синтезировать мочевину, т. е. получить органическое вещество из неорганического, что дало повод для смелых спекуляций относительно возможности искусственного создания более сложных организмов и в конечном итоге, быть может, даже человека! Так что эпизод с Гомункулом, написанный в 1828 году, отсылает читателя не только к алхимии Парацельса, но и к этим современным опытам. Как заявляет Вагнер:
Впрочем, как объяснил Гёте его информант в области химии, профессор Йенского университета Иоганн Вольфганг Дёберайнер, все эти новейшие идеи о создании человека – лишь бесплодные фантазии. Гёте вздохнул с облегчением и поручил эту затею не самому Фаусту, а многоученому, но так и не поумневшему Вагнеру. Тому позволительно высказывать идеи, в которые и сегодня упорно продолжают верить узколобые специалисты:
Нельзя не заметить иронии Гёте, когда в конце «классической Вальпургиевой ночи» Гомункула снова поглощают стихии. Искусственный человек возвращается в эволюционный котел природы, где ему приходится начинать свое развитие с самого начала. Так сотворенное учится быть рожденным. Колба разбивается, и Гомункул растворяется в «первичном бульоне».
Несмотря на то что фактически Гомункул – творение Вагнера, он является частью взаимодействия фаустовской метафизики и мефистофелевской физики. Еще один пример этого взаимодействия – изобретение бумажных денег, также идея, появившаяся в новейшую эпоху. Для Фауста и Мефистофеля это еще один шаг к покорению мира. Напомним: в первую Вальпургиеву ночь главную роль еще играли алхимические и магические практики. Здесь Фаусту поднесли «жидкое золото» – волшебное зелье, которое вернуло ему молодость и сделало его привлекательным в глазах женщин, что в конечном итоге помогло ему завоевать сердце Гретхен. Но лишь в сцене с бумажными деньгами достигается уровень современного колдовства, а именно создание добавленной стоимости из ожиданий, т. е., по сути, из ничего. Казалось бы, идея самая простая, однако до нее еще нужно додуматься. Императорская казна опустела, государственный долг достиг космических масштабов. Что делать? Фауст и Мефистофель находят решение. Возможно, золото есть в недрах земли – как в виде природного ископаемого, так и в виде закопанных кем-то сокровищ. Принадлежащую ему землю император должен использовать в качестве гарантии или эквивалента для увеличения денежного оборота. И вот по приказу императора печатают бумажные деньги. Надпись на банкноте гласит:
Этот же метод, к слову, был применен после инфляции 1923 года, когда была введена так называемая рентная марка, ценность которой основывалась на ценности земельных владений Германского рейха.
Императору в сцене с бумажными деньгами это уже тогда показалось наилучшим решением. Повышается денежный оборот, а гарантией служат земельные владения. Кроме того, возрастает подвижность денежных средств. Теперь нет необходимости таскать за собой золото и тяжелые монеты, чтобы расплатиться наличными.
Чтобы метод сработал, необходимы две вещи: во-первых, фантазия, чтобы представить себе те реальные ценности, на которых основана ценность бумажных денег, а во-вторых – доверие, чтобы не сомневаться в том, что пересчет ценностей произведен без обмана. Поэтому банкноты должны быть заверены авторитетной инстанцией, в данном случае – императором. Сам император в восторге от этой идеи:
1693
СС, 2, 418.
1694
СС, 2, 257.
1695
MA 18.1, 810.
1696
СС, 2, 259.
1697
СС, 2, 260.
1698
СС, 2, 259.
1699
Там же.
1700
СС, 2, 311.
1701
СС, 2, 227.
1702
СС, 2, 228–229.