Страница 3 из 94
На другой стороне, в Эскимосии, в огромнейших юртах и иглах жили киты. Их мир был странным, но занимательным. Занимателен он был тем, что здесь, юрты были под водой, свыше километра длиной, во как, даже сказать, отель для подводных жителей. Конечно, сперва там жили люди, ещё на поверхности, когда всё это было, пока как-то раз кракен не ударился головой об остров, и остров не встал с ног на голову и не перевернулся. Дно стало верхом, верх низом. Впрочем-то, ничего на самом деле и не поменялось, ещё бы! Ещё бы немного, могло бы и поменяться. Так вот, жили в том иглу киты, киты те были художниками, они хвостом размазывали краску из зада кальмаров и вырисовывали прекраснейшие узоры. В тот день, как-то странным образом, из-под дна поднялся мальчик, совсем не такой, каким мы привыкли его видеть. Шрам в виде молнии только и отличал его от китов, сам он тоже был китом, можно сказать совсем как игрушка, которую тушили семь ночей на огне, и жарили в кислоте тринадцать. Колдуном он назвался и как, ей богу, всем сердцем молю, чтобы меня за это не казнили, махнёт своим ебучим плавником на картины, те тотчас становились живыми, и можно были зайти внутрь художественного произведения. Если бы киты сами не видели всё это, они сочли бы это магией!
Да это ещё только начало. Оказалось, то, кит нарисовал картину, а в той картине, за скалой ракушек, был мальчик этот, он как-то создал в картине проход, вернулся со дна и оживил себя. Во как! Там ещё был корабль, странный правда, с щупальцами, они крутились, как вентиляторы и обдували мачту корабля красотой. Корабль светился, да так сильно, что придуман был праздник рождества в тот день. Ну не чудо ли? Конечно, вам кажется, ничего вы тут не понимаете, уверяю вас, многие не понимают, что вообще происходит. Сами киты колошматят себя веслом, смеются, как окаянные, а потом, вспоминают, что так и должно быть на самом то деле. Они ведь и живыми быть не должны, не положено было так. Но рады конечно, что живы, впрочем, мало того, что они умели думать, прибавилась беда такая, какая-то странная, они испытывали боль и сострадание, плакали песком, и страдали. Особенно страдали они тогда, когда, а ведь они уже совсем разумные, не могли сесть на человеческие унитазы, плакали они там днями, бывало, неделю! Кто же их разумными то такими сделал, и стыд им придумал, раньше ведь, как было, плывешь себе, плывёшь и испражняешься, а тут, видите ли, совесть мучает, что воду загрязняют они. Мол, дышать испражнениями вредно для организма. А вдруг это их стало заботить, после тысяча лет покакушек в море, ну как так вообще. Но, с другой стороны, так и быть должно было. Разумным их сделал он, потому и пользовались те дарами своими.
Конечно, вот придумали их такими, боги ли, да кто их знает, они сами не знали об этом, эволюция, наверняка. Да только не могли же они вот так взять и сразу же осознать, что они лишь тексты тонны на бумаге, а мира их нет вовсе. Но они жили, не подозревали, что пешки в игре слов, куклы какие-то. Но были они живее многих. Один из них, Китрисий, морской отшельник, гений в их мире, создал самолёт, метров с тысяча Пизанских башен, они садились на них и взмывали высоко в облака, через океаны наружу, к пингвинам. Их языки свисали со рта, они радовались, словно получили отфильтрованную воду в свой аквариум. Взмывали до облаков, и там и оставались жить. Воды тут предостаточно, можно сказать, как в океане. Киты спрыгивали с самолета, тот взрывался снизу, убивал дюжину гномов, что чертили для Белоснежки карту злого королевства, и плавали там, радуясь новым приключениям. Редко можно было видеть двух китов, они то и дело кричали, трезвонили, гудели, как пароход, и скрывались подле заката, а на рассвете, они зависали на облаках, и смотрели, как солнце поднимается высоко вверх. Они как-то даже пытались долететь до солнца, но падали обратно на облака, отскакивали и плюхались на брюхо. Стая пингвинов подхватывало их и переворачивало на обратную сторону, чтобы глаза на лоб не полезли, а как же иначе. Так оно и бывает, когда пытаешься дотянуться до мест, куда не положено вовсе дотягиваться.
Попугаи тоже летали, только вот, в отличии от китов, что пытались взмыть выше всех, попугаи любили строиться на земле своими домами, особенно в джунглях, ниже остальных. Они сражались с анакондами, сворачивали им голову, откусывали язык, а потом притворялись сами анакондами, зазывая только что вылупившихся малышей, чтобы съесть их. Попугай тем не любим был животными, что часто не был собой. Самим же, им не помогала их особенность, знать особого себя и кем он был создан, мозгов не хватало, потому он искал себя во многих других звуках миров и джунглей. Как-то раз, подлетая к своему дому, его поджидали коллекторы — горилла и буйвол, потому что черепаха не оплатила счета за траву у бунгало номер семь, которую взяла в кредит, а так как единственным, кто был ближе всего, попугай, разумеется, доверенное лицо, обязан был оплатить счета. Попугай не испугался вовсе, он притворился собакой, и коллекторы сразу же ушли, извинившись, что искали черепаху, и не признали в нём собаку. Хитрый был жук этот разноцветный птиц, то и дело обманывал даже богов. Выкрикивал, что он Посейдон, и двумя крылами плевался, образуя цунами для всех жуков под деревом.
Как-то раз, в который уже раз, сколько их ещё будет, ради всего спелого, пришли к его дому какаду и фламинго, ай красавцы же они были, такие розовые, жёлтые, павлин позавидовал бы, и потребовали от попугая места для уединения. Подумаешь, любовь и все дела такие птичьи, дал им он место, в дупло, в домик то свой, такой нарядный, зелёный, везде побрякушки. Вот зашли фламинго и какаду, и уединились. Дай, думаю, говорит себе попугай, посмотрю шоу, первый же раз такое в жизни его, может чему научится. А видит он следующее: «Сидят фламинго и какаду и курят. Да не ахти что, а банан, без огня, глотают и высовывают изо рта». Подлетел рёвом льва попугай, распугал птиц, те тотчас снесли яйцо, и потребовал долю из их состояния. Ну какое же это состояние, они же птицы. А они закашляли, вынули пару золотых монет, кольцо и ожерелье, подарили попугаю. Попугай обожает всё цветное и с блеском. Одним словом, лишь они обмолвились, чтобы попугай не рассказал другим зверям о их игре с какаду. Попугай обещал, разумеется, и через пять минут как те ушли, разболтал всё. И теперь всем хотелось подуть в бананы. Да, некоторые, вообще, знаете ли, кроме зада и не имели рта, но и они тоже хотели подуть. Так и дули они, пока все обезьяны поголовно не вымерли. Кроме банана они ничего не ели, бедные макаки на самом-то деле. А есть то, что уже кто-то, где-то и куда-то ел, ну уж тут нет. Обезьяны были гордыми. Так и померли, и были занесены в чёрную книгу. Чернее была лишь глотка, где были обречены сгинуть бананы с кожурой. Дефицитом стал банан в мире. Чёрные рынки продавали свежие, но достать их было крайне никак.
Ещё в тех джунглях жил гиппопотамус, жирнее его был только остров Мадагаскар. Ну был он и был, что тут такого, не так ли. А он нырял в болото, и вылетал из чёрной дыры в космосе, и снова влетал в чёрную дыру, и разинув рот выпрыгивал через болото обратно. Он был астрономом, изучал звёзды вокруг земли. Видел он, конечно, не очень хорошо, потому носил очки. Он засунул их прямо в глаз, как линзы. А кто его вот учил надевать их, никто, сам он научился. С тех пор, он много звёзд увидел, но лапы у него были не те, и так быть тому и дело, завел он себе чибисов, маленьких птиц, что записывали мир космический по их словам. Гиппопотам говорил:
— Круглый, белый!
Чибис записывал круглый белый. Ставил белую точку.
— Чёрный везде! — выпрыгивая из болота шептал зверь, и улетал снова.
Чибис записывал:
— Белый, везде чёрный вокруг. Круглый. Ты чы ка. Точка.
Так много он ставил точек, что все белые были белыми, все круглые были круглые, и имён у них не было. Но зато потом, смотря ночью, и сравнивая звёзды на листке, со звёздами на небе, гиппопотам кивал, что чибис записал правильно до каждой точки.
— Белые и круглые.