Страница 2 из 94
Медведь заплачет горькими слезами, закрыв глазки ладонями, и веер не поможет ему, лишь нахально посмотрит на него и уйдёт обратно в измерение брюк. И от зноя станет зверь соломой, сухой такой, страшной, едва различимой от пыли – вяленым мясом – вся вода испарилась с него, и превратится медведь в мумию. Индейцы найдут животное у мёртвого кактуса, где плакал медведь и на том месте вырос кактус, и подумают, что это им оставили люди из соседнего города, чтобы те не голодали. Накинут на спину, обвяжут верёвкой, закинут в рюкзаки, и, уйдут к водопаду. Сядут у водопада испить водицы от жажды, после долгого путешествия по дюнам и лесам, а тут… страшное дело произойдёт, и как громом средь белого дня сушёное мясо впитает брызги от водопада и начнёт танцевать и плеваться слюнями, рычать и жадно глотать воду. Встанет оживлённый зверь на лапы могучие и оторвёт ими голову индейцам, с одного взмаха. И скажет медведь тем, скорчив довольно счастливое лицо так:
— Не хотел. Извините, коли добрые! Будьте благоразумны! Будьте людьми! Человечны будьте!
Ну как же это не хотел, раз оторвал, очень даже хотел, уверяю вас, хотел он всё это, вот же врушка, скажите? Ну не скажете, так и быть, но вас я запомнил и обиделся. Я выставлю на вас счёт.
А индейцы эти... краснолицые. Что могу поведать о них?
Индейцы всегда любили испытывать судьбу, потому давным-давно ещё придумали обряды, которые делали их бессмертными, сущими демонами на небесах и на земле, так гласит библия индейцев, и потому…
Индеец, которому оторвали голову лежал смиренно, тихо, как талая вода под гнилым пеньком, прислушивался, затем схватившись за шерсть белого медведя подтянулся и встал. Подошёл к черепу, взял голову с земли. Стряхнул песок сначала с колен и груди обратной стороной головы, волосами, затем почистил её об одежду, вытер одеждой сопливый нос, высморкался. Дыхнул паром на рукавицу, и до блеска вытер лоб, и вставил голову в позвоночник. Два с лишним гнома вылетели из шеи и схватив голову, бубня что-то, прикрутили дрелями на место. Затем вышли из уха, выкурили несколько сигарет, и спустились по лестнице обратно в барабанную перепонку индейца. Видимо у них там была комната с инструментами, и дверь вела их вниз по органам.
Индеец похлопал по лицу, вставляя подобранные с земли глаза выбитые медведем как можно глубже в череп, на законное тому место и, протянул приветственную грязную руку. Улыбнулся, но так, будто готов был загрызть гостя. Индеец он человек не опасный, честно - добрый. Подружится, лишь хотел. Медведь схватил индейца могучей, острой, — ну как и полагается всем медведям, — лапой, и сжав беднягу, несколько раз ударил краснолицего по камню. Размазались внутренности индейца повсюду. Медведь был доволен, показал кто здесь хозяин и кого нужно боятся. Правда, недолго. Индеец регенерировал…
Краснолицый вцепился в мизинец правой лапы медведя зубами и выгрыз того до костей, словно какая-то пиранья. С полминуты скелет зверя стоял с выпученными глазными яблоками, пока не рухнул на скалы и не разлетелся в разные стороны – на костяшки. Выбежали из-под камней крабы отшельники и разобрали того по домам: на сервант, на полки, на стулья и тарелки, а уходя показав большой палец одобрения. Немногие из них катили тележки, чтобы унести больше, чем их соплеменники по подземной жизни.
Всего несколько месяцев не ели индейские зубы до прихода медведя и не ощущали крови, не впитывали мясо впалые животы и не ощущали вкус настоящего мяса. И глисты, обитавшие в теле каждого краснолицего радовались так же сильно, как и индеец. Сидевшие на диете глисты поглощали надежду и веру, строили в кишечнике человека храмы и молились, а когда к ним попало мясо обрадовались такому подарку судьбы.
Медведь пал в бою с равным себе по силе. С могущественным героем, коих только в былинах можно и встретить! Индеец в два счёта его убил, а глисты после ещё две недели плевались шерстью и чесались. А на протяжении двух-трёх дней временами превращались в маленьких, крохотных белых медведей.
Видевшие индейцы говорят, что ходят глисты совсем без трусов, потому что шерсть покрыла их сзади. Позабыли о стыде. Вот бы их мама узнала, то таких тумаков бы дала… а мама бегает с ними за ручку бок о бок, тоже голая.
Пингвин каркал через раз, а через другой квакал, смотрел на это со своего облака и смеялся. Подбрасывал сардинки. Пока рыбы летели вниз — тухли. Часть из них оживала и улетала сама по себе. В тот день, бывалые люди говорят, что возле каньона была дискотека, их устроили мухи свингеры и диджеи мокрицы. Выпивали выдоенные из гусениц настойки, ели, отшелушенные от путешественников кожу.
Индейцы отмывались от мух два дня, пока сами не стали мухами от того, что прибывшие крылья сделали их летучими. Летели индейцы ночи напролёт, искали то и это, находили не то, что искали, а потом и, что искали тоже находили. Одним из них был старый дуб, они его ещё с прошлого воскресенья ищут, здесь они оставили друга «Белого Мангуста», они все любили называть друг друга именами животных, они верили, что, если взять имя орла, после смерти станешь орлом. Так, Мангуст, стал мангустом после смерти, правда, он был привязан к цепи, дуб то тот был на златых цепях, кот учёный на той цепи круги делал и песни пел, на ветвях русалка сидела, только они не спасли «белого мангуста» ставшим обыкновенным мангустом, и тот высох, стал украшением корня дуба. На него пожалели слова и не сделали бессмертным. Русалка была высокого мнения о себе. Она сидела, и сама то очень высоко и волосы илом красила в розовый цвет. Наступить никак на ветки не могла, всё время мешала отсутствие второй ноги. Кот учёный, хоть и умён был, как не знаю, как крот, или, как четырёхпалый варан, но не додумался подать руку. Потому что он знал: «руку подаст добрый страдающему», а у него то у самого лапы. Ну не судьба значит было руку подать. Так и умер в тот день «белый мангуст». Никому бы такого не пожелал медведь, да и пингвин, славу всем царям зверей, не был сентиментальным и жалостливым к другим зверям, тем более к тем, кого не знал. Считалось так, что так и быть должно, и умирать положено им также, ну никак иначе. Пингвин пил лимонад из груш, чесал ласты клювом, и выкрикивал нецензурные слова, самые гнусные, какие только могут быть на свете:
«Все вы говно!», «Никто вас не спасёт, мир обречён!», «Смерть всем ракушкам!», «Подлые белки захватили власть!», «Коронавирус — это потому 5G сетей!». Конечно, ничего в этом плохого не было, но пингвин очень сильно хотел верить, что он очень плохой пингвин. Он ведь королевский. Только короля он давно не видел, кто его знает, где сейчас этот король. Королевский пингвин был без своего короля, отшельником, ненужным. С тех пор, как он улетел, хотя, короля он никогда не видел, но все кричали ему об этом, он считал себя самой прекрасной птицей во всей земной полосе молочной реки.
— Смотрите, королевский пингвин летит! — кричали люди, орангутанги и коалы. Пингвин разворачивался, сракал на них, и улетал дальше. Так им надо. Покормил он их, и доволен собой был.
— Я уже свободный совсем! — кричал пингвин, скрываясь за облачком.
В тех краях жил ещё один странный зверь, кенгуру его звали, всё время любил прыгать через камни, взбираться на деревья и чирикать. Чирикал он, мама не горюй. На его чириканья прилетали соловьи, дрозды, чайки, пчёлы, и давай, как говорится, мудохать его скалами, табуретками, малышами зебры и костями старика, который пил молоко неподалёку — пока тот, кенгуру, не сваливался с дерева и не убегал плакать в пещеру, где он забивался в угол и дрожал. Индейцы давно знают, что лучше не чирикать, когда не просят. Как-то раз, находясь на грани жизни и смерти, «Жирный морж» чирикал, что прилетели все те же птицы и дали ему, в простонародье — пи*ды и волю к бегу, тогда «морж» не ел неделю, и сил у него не было, но съев пару пиздюлей, сразу обрёл силу. Говорят, индейцы до сих пор так и делают, когда голодны. На том все легенды и заканчиваются. А редко, конечно, редко, часто бы ещё было, птицы поедают самих индейцев. Помнится, из уст в уста ходили мифы о том, что дрозд, одинокий и голодный, убил на своём веку семь девственных девушек пятидесяти лет, изнасиловав их мозги, да и не только, а и другие дыры, какие только нашёл. В этот раз, полагаю, крича в ухо, мозги вытекли наружу, и съел он тогда девушек бедных, молодых, совсем беспомощных. А когда есть совсем ничего не оставалось, строил гнёзда в животе, и чирикал до утра, пока не приезжали врачи, дятлы. Дятлов дрозд особо не любил, он вырывал рёбра из трупа, и пронзал дятла насквозь, надевал его на себя, и притворялся дятлом. По уму он был дятлом, но по обычаю, вовсе нет. Но все врачи ведь знали, где человек или зверь какой страдает, и сразу летели туда дятлы. Так, дрозд этот, прилетал первым и выедал бедняжек. Но это только легенды такие, было ли на самом деле такое, выжившие не скажут. Об этом сам я узнал случайно, слава всем зверям, особенно льву, что он съел меня первым, когда этот ублюдок дрозд напал на моего друга и изнасиловал его и убил. А я вот в безопасности внутри льва. Я здесь чищу ему живот, убираюсь, подметаю, выношу мусор через люк сзади. Впрочем, ничего особенного. Все убираются там, где живут, издревле так положено ещё. Так я стал последним свидетелем преступлений птицы. Говорят, он нанял мафию, чтобы меня найти, гангстеров зазвал со всех стран и обещал им несметное богатство.