Ключ

«Киевская газета» от 13 июля 1900 года № 210.

«Во вторники в 9-30 утра, как читателям известно из объявлений киевских газет, была произведена «проба» огнеупорности изделия недавно созданной здесь мастерской несгораемых касс «Саламандра». С разрешения местной администрации, под личным наблюдением киевского бранд-майора г. Козловского и в присутствии экспертов и многочисленной публики был сложен на Софийской площади костер из целой сажени дров. Сверху поместили одну из несгораемых касс, куда на глазах у всей публики вложили ценные бумаги в конверте, запечатанном несколькими сургучными печатями, портфель с торговыми документами фирмы, несколько десятков рублей кредитными билетами, термометр, часы и пр. После этого касса была заперта, и ключ был вручен одному из экспертов. Дрова облили керосином и подожгли. Сила пламени была настолько велика, что стоять на расстоянии 50—60 шагов было невозможно. Горел костер часа два с половиной, и затем в 7 часов вечера, когда касса остыла, приступили к ревизии бумаг и ценностей, которые находились внутри ее. Проба дала во всех отношениях самые благоприятные результаты: все содержимое кассы оказалось в целости и сохранности, лишь немного побледнела краска кредитных билетов да пожелтела бумага торговых документов. Часы шли. Сургучные печати, конечно, расплавились, но нисколько не повредили находящихся в пакете бумаг. Нужно заметить, что мастерская несгораемых касс г. Штильмана в Киеве является пока единственной на юге России. До сих пор такие мастерские существовали лишь в Варшаве и в обеих наших столицах. В мастерской работает до 25 рабочих под управлением опытного мастера, иностранца, проработавшего 20 лет в мастерской «родоначальника» несгораемых касс в России — Г. Боте. Средним числом Киевская мастерская вырабатывает до 15 касс в месяц. Все выпускаемые кассы новейшей конструкции».

Демид дочитал вырезку из газеты, ясно представил себе высоченный костер на площади около памятника Богдану Хмельницкому… Вот уж поистине, чего не повидала эта площадь на своем веку: от парадных выходов князя Святого Владимира до рекламы сейфов.

— Весьма интересно, — сказал он.

— Мне тогда еще интереснее было, — сказал старый Вовгура, остро наблюдая за выражением лица Демида, словно от этого зависела его жизнь. — Тем более что вскоре такая касса и у нас в доме появилась. Только купил ее отец не в «Саламандре», а в мастерской Звершковского, что помещалась на Большой Васильевской, семь, около костела. В Киеве Штильман и Звершковский были два конкурента. Ну, разумеется, отец в этой кассе хранил свои деньги, и потому она стала не только центром нашего дома, но и всей нашей жизни. Деньги… Не было в моем представлении большей силы на свете, да и сейчас нет.

— Не самая главная сила, — задумчиво проговорил Демид, и старик посмотрел на него остро, встревоженно, словно хотел заглянуть в сокровенные глубины души.

— Спорить с тобой не собираюсь, — прохрипел Вовгура, — потому что прав я. Эту истину я понял очень рано. Зачем надрываться, обливаться потом, зарабатывая деньги, если они просто лежат в кассе: протяни руку и возьми.

— Но касса-то стальная.

— То-то и оно. Захотелось мне узнать, как эти кассы устроены, какие в них поставлены замки, какими они открываются ключами? И стал я собирать все, что было можно: данные и расчеты, стал бегать и к Звершковскому, и к Штильману (его мастерская была на Крещатике, четырнадцать) и все, что узнавал, записывал. Время шло, я уже стал студентом политехнического, а страсть моя к деньгам росла, потому что знал: все покупается и все продается. Так вот, рос я, рос мой интерес к этим кассам, стал я своим человеком у Звершковского, а потом и у Штильмана, познакомился там с Василием Федосеевичем Журавлевым. Величайшего таланта был мастер, только характер имел словно злая оса. Всех жалил. То от Звершковского к Штильману переходил, то наоборот — от Штильмана к Звершковскому. Придет — целуется, прошло три месяца, глядишь — разругался. И, любуясь на работу Журавлева, как он эти кассы клепает, как замки ставит, я понял, как можно любить свое дело. Эта любовь рождает подлинный талант, как у актера. Он и умер, как артист, Василий Федосеевич Журавлев. Были у него необыкновенные ножницы для двадцатимиллиметрового железа. Любил он их со всей нежностью. И вот однажды в компании дружков выпил, показалось мало, выпили еще, снова мало. А денег уже нет. Вот один из дружков и говорит: «Продай ножницы. Больно они у тебя хороши». Журавлев спьяна возьми и продай, деньги, конечно, пропил, а на утро, уже трезвый, — к дружку: «Отдай ножницы!» — «Нет, — говорит тот, — не отдам, я тебе за них заплатил». Ну, Журавлев и повесился с горя, такая, выходит, в нем любовь к инструменту жила, такой это был мастер. И многое из того, что сам знал о замках и сейфах, он мне передал. Я же все это записал. Все до мелочей, до миллиметра, до винтика. Только Журавлев думал, как сделать сейф более мощным и сложным, а я, наоборот, как его легче открыть.

Один раз, уже окончив политехнический, уже инженером став, попробовал. Был в Киеве богатый купец Гальперин; пароходов его по Днепру ходили десятки, если не сотни. В доме на Банковой, где он жил, сейчас разместился Союз писателей, а контора его была на Подоле, неподалеку от пристани. Вот ему в ту контору Звершковский и продал кассу, сделанную Журавлевым. А я эту кассу знал как свои пять пальцев, можно сказать, видел ее не то что при рождении, при зачатии и открыл ее, не ломая, ключом, сделал три варианта, вот один и подошел. Взял одиннадцать тысяч — тогда это громадные деньги были, — поехал за границу, в Париж, и промотал их, просто пропил в хороших компаниях. Дурак был. Отец одобрил мою поездку за границу и со своей стороны немного подкинул, письма к своим деловым знакомым дал. Полиция, конечно, крик подняла: касса цела, а денег нет! Никого не нашли…

А я вернулся в Киев спокойно, только новая думка меня осенила. Не забывай, я тогда уже инженером с высшим образованием был. А мысль такая: заиметь универсальный ключ, которым можно было бы открыть любой сейф! Ведь в больших отелях (и за рубежом и у нас) каждому жильцу дают свой ключ от комнаты, а у горничной есть такой, который все комнаты открывает, он паспортом называется. Правда, не так уж много комнат на каждом этаже, значит, и замков немного. Ну, а если собрать много данных, то нельзя ли, пусть не для всех сейфов, а только для какого-то определенного их класса, подобрать ключ? Можно, наверняка можно! Только не знал я тогда, что мысль эта ко мне постучалась рановато, не доросла еще до нее тогдашняя техника, и продолжал собирать все данные о сейфах и ключах.

Старый Вовгура закрыл глаза, застонал, долго молчал, отдыхая, а потом вновь ожег горячечным взглядом и сказал:

— Не бойся, я пока не помру!.. Ну вот, настала революция. Отец мой, Остап Семенович Вовгура, когда пришли к нам реквизировать ценности, взял да и помер. Или от горя, или от страха, сказать трудно. Комиссия сейф открыла аккуратно, ключиками, но ничего интересного, кроме николаевских денег, обесцененных и аннулированных, не нашла. А я похоронил отца и вот тут-то, можно сказать, и развернулся на полную катушку. Власть чуть ли ни каждый день меняется, буржуазия сбежала, а сейфы остались. Конечно, буржуи, кровопийцы народные, убегая, главные ценности с собой захватили, но кое-что все же осталось. А некоторые и просто не успели убежать. И стоят пустые особняки или конторы с сейфами. Вот тут я поработал! Сколько я их открыл — и сосчитать невозможно. И не думай, что я их «медвежьей лапой» ломал или «гусиной лапкой» резал. Для «медвежатников» это черная работа, а я работал по науке, интеллигентно, хорошо зная, как замок устроен, где и сколько надо дырочек просверлить, где молоточком стукнуть, куда щупом залезть. Щелкал я сейфы, как орехи. Когда сейф открыт, то о его ключе можно составить полное представление, это не трудно, ежели ты специалист с высшим техническим образованием. И вот ключ от каждого взятого мной сейфа я детально описывал, со всеми размерами, точно. Я еще даже не знал, для чего это делаю, думал так, для практики, а на деле вышло — для тебя.