Страница 89 из 144
Бабушка Анастасия пришла как раз к обеду, внимательно оглядела тарелки, покачала головою, дала каждому по маленькой, словно стеклянной, конфетке, поплакала, глядя на мамин портрет, с аппетитом поела супу и пшённой каши со шкварками, потом спросила:
— А пальтецо-то Марусино уже продали?
— Нет, — насторожённо ответила Христина, — Оно через год как раз на Марину придётся, только чуть-чуть ушить.
— А моль его не тронет?
— Нет, мы хорошо бережём, — заверила Марина.
— Так, так, — покачивала головой бабушка Анастасия, — так, так.
Пообедав, бабка пошла по комнатам и всё разглядывала. Расспрашивала, как похоронили Марию, очень жалела, что её не известили. Она сразу приехала бы.
— А про меня Мария не вспоминала? — спросила она так, между прочим.
— Нет.
— Вот ищи правду на свете!
— Вы надолго в Калиновку? — простодушно спросила Христина.
— Нет, доченька, я пришла только на вас взглянуть. Родные всё-таки, — ласково улыбнулась бабушка и хотела погладить девочку по голове, но та отшатнулась, словно из бабушкиных пальцев бил электрический ток.
Старуха взглянула на неё недоуменно, даже перекрестилась.
— Свят, свят, свят… Уж ты не порченая ли?
Наконец бабушка всё оглядела. Сухоньким пальчиком поманила Ивана в кухню, аккуратно прикрыла дверь и сказала:
— А пальтецо-то мамино, сынок, я у тебя заберу.
— Как заберёте?
— Заберу, сыночек, заберу, потому что пропадёт и денежки мои пропадут.
— Какие денежки?
— Триста рублей, сыночек, триста, как одна копеечка, триста. Маруся-покойница, царство ей небесное, у меня заняла.
Иван вспомнил, мать говорила ему когда-то про эти деньги. Она заняла их, когда нужно было купить ему костюм. Бабушка Анастасия говорила правду. Иван Железняк скорее умер бы, чем отказался от маминого долга. Но неужели придётся отдать пальто, синее пальто с таким хорошим каракулевым воротником, ещё отцовский подарок, вещь, которую так любила и берегла мама?!
У Ивана было триста рублей. Сегодня он получил пенсию. С каким удовольствием он бросил бы сейчас эти деньги бабке Анастасии, чтобы только не видеть благостного лица святоши, чтобы не слышать её елейного голоса. Но отдать деньги легко, а что потом есть? Эта мысль удержала руку, которая уже потянулась к карману. Иван сказал:
— Я вам в течение трёх месяцев отдам деньги, бабушка Анастасия. Я уже поступил на завод.
— Э, нет, сыночек, ты куда-нибудь уедешь, малышей в детский дом возьмут, ищи тогда бабушка Анастасия ветра в поле!
— Я их никогда в детский дом не отдам. Мне мама так наказала. Последнее её слово было…
— Отдашь, сыночек, отдашь. Сам не захочешь, так добрые люди помогут. Если захочешь, так и мамино слово забудешь…
— Никогда!
— Забудешь, сыночек, а бабушка Анастасия ищи тогда свои денежки. Лучше заберу я у тебя пальтишко, а как разбогатеешь, принесёшь три длинненьких, я тебе пальтецо и отдам. У меня целее будет.
«Получишь у тебя, старая святоша!» — подумал Железняк, а вслух сказал:
— Подождите, бабушка Анастасия, я с сёстрами посоветуюсь.
— А посоветуйся, сыночек, посоветуйся. Это хорошее дело — с сёстрами посоветоваться. Уважай родню, сыночек, и она тебя будет уважать. А как же! И квартирку вам поменять надо, эта не по вашим доходам.
Иван больше не мог слышать елейно-сладкого голоса, его уже начало тошнить от этой смеси жадности и ханжества… Он быстро вошёл в комнату к сёстрам, крепко закрыв за собою дверь.
— Быть не может! — сказала Марина, когда Иван всё рассказал.
— Нельзя отдавать, это мамино! — сказала Христя.
Андрейка молчал, только так насупился, что лоб совсем наехал ему на глаза.
— Отдай пенсию, пусть уходит, и чтоб мы её никогда, никогда в жизни не видели! — воскликнула Марина.
— А есть что будем?
— Ничего, я жирный, — сказал Андрейка.
— Выгнать легче всего.
— А что ж, мамино пальто отдавать? — высоким голосом спросила Христя.
— Отдай ей деньги, и пусть уходит! Воздух будет чище, ладаном от неё пахнет! — прибавила Марина.
Иван мгновение поколебался.
— Чёрт её возьми! Отдам.
Шелестя длинной юбкой, бабка Анастасия уже вплывала в комнату. На лице её лежало выражение благостности.
— Ну, детки, посоветовались?
Иван опустил руку в карман, отсчитал деньги. Сколько планов было связано с ними! Сколько сытых вечеров должен был он сейчас отдать!
— Возьмите, бабушка Анастасия.
Глаза старухи подёрнулись масленым глянцем.
— Да ты богатенький, сыночек! Мама, видно, наследство оставила. А бабушку Анастасию забыла… Все бабушку вспоминают, когда денежки нужны.
Приговаривая так, она быстро и привычно шевелила пальцами, считая бумажки, и в тишине было только слышно, как шелестят деньги. Посчитала раз — сошлось. Посчитала другой — всё правильно, спрятала деньги в карман широченной юбки и поднялась.
— Вот так, сыночек, всегда живи по-честному, родных помни, уважай старость, — снова заговорила Анастасия Петровна. — А теперь, детки, благослови вас господь, я уж пойду. Я уж пойду, детки мои.
Марина коротко, зло вздохнула и отвернулась.
Христина давно смотрела в окно. Бабка взглянула на девочек, покачала головой, потёрла ладонью о ладонь — словно змеиная чешуя зашуршала, — повернулась к дверям и вышла.
— До чего я этих святош не люблю! — сказала Христя.
— Хватит о ней!.. Беритесь за уроки, — ответил Иван и первым развернул книгу под названием «Измерительный инструмент».
Все послушно сели к столу. Несколько минут думали каждый о своём. А тут в дверь снова постучали, и директор ателье Шаронов собственной персоной явился на пороге.
Увидев его кругленькую аккуратную фигуру, Иван насупился, наклонил голову и прижал к груди сжатые кулаки, как боксёр, готовый к бою. Директор ателье не обратил никакого внимания на его настроение. Он быстро взглянул на детей, на Марину, потом обратился к Ивану:
— Извините, что я непрошеный вторгаюсь в ваше жизненное пространство, — сказал он, — но мне непременно хотелось иметь с вами небольшой и, я надеюсь, приятный для нас обоих разговор.
— Говорите, — не очень вежливо бросил Иван.
— Извините, но я хочу поговорить с вами как мужчина со взрослым мужчиной.
Шаронов особенно подчеркнул слово «взрослым» и опять взглянул на Марину — красота девушки поразила его.
— Ну что ж! — сказал Иван.
Они прошли в другую комнату. Взгляд Шаронова оценивающе прошёлся по стенам.
«Опять про квартиру заговорит», — подумал Железняк и не ошибся.
— В прошлый раз произошло роковое недоразумение, — начал Шаронов. — Начальник коммунхоза ввёл меня в обман и чуть не поссорил нас. Но с того времени обстоятельства изменились, и я думаю, мы с вами прекрасно можем договориться без вмешательства начальства.
— О чём?
— О том же самом — о квартире.
— Не понимаю.
— Сейчас поймёте. Я предлагаю вам поменяться. У меня одна комната в большой квартире, и никто не может помешать нам произвести обмен на взаимно выгодных условиях.
— Я меняться не буду.
— Вы уже взрослый, но, безусловно, ещё очень неопытный молодой человек, — мягко улыбнулся Шаронов. — Так или иначе, ваша семья всё равно рассыплется, в ней нет стержня. Ваша красавица сестра скоро выйдет замуж, другая тоже не замедлит. Остаётся мальчик. Он тоже будет искать свой путь, и вы его не удержите, потому что вы не отец, не мать, а только брат.
— Брехня! — ответил Железняк.
— И квартира всё равно кому-нибудь достанется, — не обратил внимания на резкое слово Шаронов, — так уж лучше, если она достанется мне, а не кому-нибудь другому. Согласитесь, что в моих словах есть логика.
— Нет, — упрямо ответил Железняк.
— Нет есть, и вы это прекрасно знаете. Только не хотите согласиться. Я предлагаю вам добровольно обменяться на совершенно законных основаниях, а чтоб меняться было легче, выкладываю на стол три тысячи полноценных советских рублей. Вы можете сейчас не решать, но, когда вам будет трудно с деньгами, вы вспомните о моём предложении. А я время от времени буду заходить и узнавать, не изменилась ли ваша позиция.