Страница 85 из 144
Вдруг Иван почувствовал на плечах маленькие худенькие ручки, и над самым ухом послышался горячий шёпот:
— Ваня, Ваня…
— Ты чего не спишь, Христинка? — Иван обнял сестру, посадил на колени. В тоненькой рубашонке она была совсем лёгонькая и на диво худенькая, одни косточки. — Ты чего не спишь?
— Не могу… Я знаю, о чём ты думаешь. Думаешь, как дальше жить? Думай, только никуда нас не отдавай… Мы и на пенсию проживём, мы меньше есть будем… Мы с Мариной всё будем делать: и стирать, и обед варить, и огород… Не отдавай нас никому. Поклянись! Мы все вместе жить будем, здесь» как с мамой.
И тут Иван Железняк, который все эти страшные дни ни разу не проронил ни слезинки, не выдержал и разрыдался.
Да, Христя сказала правду: они будут жить тут, как жили с мамой, они повесят рядом с папиным её портрет, и будет так, как будто старшие уехали только в гости и скоро, очень скоро вернутся…
Слёзы лились, Иван не вытирал их, и вместе с этими слезами кончалось его детство, раньше времени начиналась суровая молодость. Он в последний раз коротко, по-детски, всхлипнул и вытер глаза.
— Мы ещё пять соток огорода попросим, завод даст, — послышалось с кровати, где лежала Марина.
— Ну, вот теперь только не хватает, чтобы Андрейка высказался, чтобы и он не спал! — деланно сердито сказал Иван.
— А я и не сплю, — раздалось из угла, где стояла Андрейкина кровать, — я только не знаю, что сказать.
— Всё! — сердито сказал Иван, подхватил на руки Христину и отнёс к Марине. — Приказываю всем спать! И прежде всего ложусь сам. Не знаю, хорошо ли мы будем жить, но жить будем вместе. А теперь всё! Спите, чёрт возьми, спите!
Он лёг в постель и едва коснулся головой подушки, как степной орёл на широких негнущихся крыльях полетел перед глазами, широкими спиралями забираясь вое выше и выше, пока не пропал в синеве неба.
Утром Иван проснулся от какого-то шороха в комнате, вздрогнул и сел на кровати. Казалось, что сейчас кончится страшный сон, в комнату войдёт мама и всё пойдёт заведённым порядком, как шло долгие годы.
Но в дверь вошла не мама, а Христина с мокрой тряпкой в руках. Из кухни послышался плеск воды — девочки уже принялись убирать квартиру.
Нет, всё это не сон, и не бывает чудес на свете, Иван хмуро поднялся, пошёл умыться и снова вернулся в столовую. Был седьмой час — они всегда вставали рано. Погода изменилась, низкие, серые тучи плыли над Калинов-кой. Вот-вот пойдёт дождь — сентябрь.
Марина принесла варёную картошку, помидоры и чай. Сели к столу. Говорить не хотелось. Ели не поднимая глаз. Иван, отодвинул в сторону пустую тарелку, сказал:
— Сегодня все пойдёте в школу.
— А ты?
— А я пойду к Алексею Михайловичу. Ясно?
— Ясно. — Андрейка вздохнул откровенно и разочарованно. Идти в школу совсем не хотелось.
— А может, мы подождём, пока ты вернёшься? — спросила Марина.
— Нет, уже и так три дня пропустили.
Иван сказал эти слова так уверенно, что никому и з голову не пришло его ослушаться. Говорил старший в семье, глава.
Сразу после завтрака стали собираться.
— Мне тетради в косую линейку надо купить, — тихо, словно виновато, сказал Андрейка.
— Купим, — ответил Иван. — Всё, что надо, купим.
Он не имел представления, на какие деньги они купят, но ответил не задумываясь и так твёрдо, что у детей не осталось никаких сомнений — всё будет хорошо. Ночной разговор ещё звучал в ушах, и хоть вслух о нём никто не вспоминал, все думали одно и то же.
Они вышли втроём, сказав на прощание, как говорили при маме:
— Мы пошли.
Прежде Иван и сам произносил эти слова…
Комната сразу стала удивительно просторной. Иван сел к столу, накрытому старой, хорошо знакомой клеёнкой, и задумался.
Что скажет Ковалёв? Как ему самому нужно говорить с парторгом? Школу придётся бросить, это ясно. Нужно идти работать. Ничего страшного. Многие из ребят начинают работать ещё раньше, а ему через полгода уже восемнадцать. Только обо всём этом нужно посоветоваться с Ковалёвым, хорошенько посоветоваться.
Из задумчивости его вывел сильный стук в дверь. Иван поглядел удивлённо: кто бы это мог так барабанить?
Встал и открыл.
В переднюю вошёл невысокий человек, лет тридцати, в модном сером костюме. Редкие волосы его были старательно зачёсаны на косой пробор. Круглое лицо с небольшими, узко прорезанными глазами улыбалось приветливо и в то же время насторожённо.
— Вы товарищ Железняк? — спросил гость.
— Да, — ответил Иван не очень вежливо. — В чём дело?
— Я директор ателье индивидуального пошива Шаронов, — отрекомендовался гость. — У вас мама умерла, какое горе, какое горе!
Ивана передёрнуло.
— В чём дело? — повторил он.
— Извините, я пришёл посмотреть квартеру… О-о, как давно не делали ремонта! Всё придётся расфасонить заново. Работы много…
— Какой ремонт?
— Извините, — лицо Шаронова неожиданно стало злым и даже не круглым, — я не понимаю вашего тона. Конечно, у вас большое горе, но я бы посоветовал вам разговаривать повежливее. Теперь это уже не ваша квартира, а моя, коммунхоз ещё вчера выдал мне ордер. Пожалуйста!
И он вытащил из карманчика пиджака вчетверо сложенную бумажку и ткнул прямо в нос Ивану.
У парня подломились колени. Показалось, что он опять падает со скалы.
— А мы? — растерянно спросил он.
— Вы — в детский дом и ремесленное училище Это уже решено общественными организациями.
— А меня и не спросили?
— Вас ещё рано спрашивать.
— Выйдите отсюда!
Глаза Ивана стали наливаться кровью, и, чтобы скрыть это, он медленно опустил веки.
— Как это выйти? Это моя квартира. Вот ордер! Я её три года ждал! — высоким фальцетом выкрикивал Шаронов.
— Вон! — не в силах сдерживаться, крикнул Иван.
Шаронов выскочил за дверь.
— Я позову милицию! Ваше место не в ремесленном училище, а в тюрьме! И вы там будете! Будете!
Иван с грохотом закрыл дверь, и голос Шаронова замер. Послышались быстрые шаги по лестнице.
Значит, в те дни, когда мама была ещё в больнице, когда она ещё лежала в гробу, нашлись люди, которые делили квартиру Марии Железняк, думали, куда спровадить её детей? Не слишком ли самоуверенно пообещал он сёстрам, что никогда их не бросит? Не слишком ли большую тяжесть взял на свои плечи? Сможет ли он выполнить свою клятву, если на свете есть такие люди?
Нет, он выдержит. Он найдёт управу и на начальника коммунхоза, и на Шаронова, и на сотни таких, как они. Не на них держится мир!
Юноша встал, взял щётку, внимательно, не спеша почистил штаны и пиджак, вышел и запер за собою дверь.
Взглянув на ключ, спрятал его в карман, спустился в подвал, нашёл кусок мела, вернулся и написал на двери: «Иван Железняк».
В приёмную парторга он вошёл с сильно бьющимся сердцем. Ковалёва ещё не было, пришлось ждать.
— Как же вы теперь будете жить? — сочувственно спросила его секретарша, которая хорошо знала всех на заводе.
Ответить Иван не успел — пришёл парторг.
— О, ты уже тут? Ранняя пташка! — приветливо сказал он. — Заходи.
Они вошли в кабинет. Иван почувствовал всю ответственность минуты, и это неожиданно успокоило его. Даже сердце в груди стало биться ровнее, даже дышать стало легче. Тут, рядом с Ковалёвым, он чувствовал себя уверенным и сильным.
— Ну, рассказывай о своих планах, — предложил Алексей Михайлович.
— Нас уже из квартиры выселяют, — ответил юноша.
— Что?! — Ковалёв сощурился, словно не веря.
Железняк рассказал.
— Та-ак… — сказал Ковалёв и позвонил секретарше. — Попросите-ка начальника коммунхоза. Немедленно! Ну, а всё-таки, как мы будем жить дальше?
— Общественные организации уже всё решили, — зло сказал Иван.
— Жить придётся не общественным организациям, а тебе и твоей семье. Я хочу знать твои планы. Отдать вас в детский дом и училище проще всего.
— План такой — я пойду работать на завод. Первые пять месяцев, пока буду учеником, двести шестьдесят рублей, с вычетами двести тридцать, плюс пенсия триста — пятьсот тридцать. Проживём. Когда получу разряд, будет легче.