Страница 53 из 144
— Надеюсь, ты отказалась?
— Да.
— Правильно, Эдит!
В эту минуту вернулась фрау Ранке.
— Эрих, ты стал совершенным невежей! — раздражённо начала она. — Что сказала бы твоя покойная мать?
— Она сказала бы: «Браво, Эрих! Гони отсюда в шею всех этих фуксов и штельмахеров!»
— Ты неисправим! — ужаснулась старуха.
— А меня и не надо исправлять!
Громкий автомобильный сигнал послышался на улице, и Лешнер засуетился:
— За мной приехали. Это наши парни из деревни. Я тебе скажу, Эдит, нам совсем ещё не так хорошо, как может показаться. Весна выдалась трудная. Мы уже и комитет взаимопомощи организовали. А всё-таки трудно. Непривычная это для нас штука — по-новому жизнь строить.
— Да, Эрих, это трудно, — подумав о себе, согласилась Эдит.
На улице снова прозвучал автомобильный гудок.
— Ну, надо идти. До свиданья, тётя Криста! Скоро я вам ещё чего-нибудь привезу в подарок. До свидания, Эдит! Голову выше! Наша берёт!
Улыбнувшись на прощание, он быстро вышел. Фрау Ранке пошла закрыть за ним дверь. Эдит всё ещё сидела в своём кресле, когда мать вернулась с конвертом в руках.
— Посмотри, Эдит, — сказала она. — Нам письмо. Странно, когда же его принесли? Ведь я уже выходила, и в ящике было пусто.
Эдит спокойно взяла белый конверт, разорвала его, вынула листок бумаги и словно онемела.
— Что там? — заволновалась фрау Ранке.
— Не волнуйся, мама, это всё пустяки, — изменившимся голосом сказала Эдит.
Старуха вырвала бумагу из рук дочери.
«В день премьеры вы умрёте», — прочитала она и тут же вскрикнула тонко и пронзительно.
— Тише, мама! — пыталась успокоить её Эдит. — Ты заперла дверь?
Теперь опасность мерещилась им в каждом углу, в каждом шорохе.
— Я боюсь, мне страшно, Эдит! — прошептала фрау Ранке.
— Мне тоже страшно.
Криста Ранке медленно опустилась на колени:
— Эдит, родная моя, я старая женщина, пожалей меня! Умоляю тебя, пока ещё не поздно, откажись от этой проклятой пьесы! Пусть они сами играют, пусть кто угодно выходит на сцену, только не ты! Дочь моя, на коленях умоляю тебя: откажись!
— Мама, да встань же! — пыталась поднять старуху перепуганная Эдит.
Но фрау Ранке, не подымаясь, испуганным, застывшим взглядом уставилась в большое окно, где на стекле шевелилась едва заметная тень.
— Смотри, смотри, на окне, вон на окне, оно движется, оно убьёт нас!
— Да успокойся, мама! — Эдит наконец подняла её с пола. — Это тень от дерева. Успокойся, пожалуйста!
Но у неё у самой было тревожно на душе. Она неотрывно, настойчиво думала о том, каким образом в такую позднюю пору попал этот конверт в почтовый ящик. И вдруг ей пришло в голову, что именно Штельмахер и Гильда могли опустить его, выходя из квартиры.
А фрау Ранке всё ещё причитала:
— Откажись, Эдит, умоляю тебя, откажись!
— Нет, мама, — сказала Эдит, — даже если меня и правда собираются убить в день премьеры, отказываться уже поздно.
— А может быть, всё-таки не надо, Эдит? — всё ещё не теряла надежды старуха.
— Нет, мама, — нашла в себе силы улыбнуться Эдит, — за долгие годы я впервые почувствовала себя на сцене человеком и уже не могу не играть. Это сильнее страха, сильнее смерти, мама. Это — настоящее, большое искусство, и тут уже ничего не поделаешь.
Взгляд матери снова упал на зловещую записку, и ужас опять охватил всё её существо.
— Но как же это? Ты только подумай об угрозе!
— Эрих тоже получал такие бумажки. Но они не помешали ему разделить землю. Это писали люди, а не духи. Против людей я ещё могу бороться.
Упоминание о борьбе с неведомым врагом, конечно, не успокоило фрау Ранке.
— Эдит, прошу тебя, не надо! — молила она.
— Нет, надо, мама! Сейчас у Эриха, у меня, у всех нас один общий враг. Но мы теперь не одиноки.
Она подошла к телефону, дрожащими пальцами набрала номер комендатуры и, узнав голос капитана Соколова, сразу почувствовала себя уверенней.
— Господин капитан, мне нужно немедленно поговорить с вами, — взволнованно сказала она.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
После общего собрания аварии на заводе «Мерседес» не прекратились. Сотни насторожённых глаз лишили злоумышленников возможности действовать с прежней, вызывающей дерзостью. Тем не менее почти каждый день из строя выходили станки и моторы. Завод напоминал тяжелобольного: неровное дыхание, прерывистый пульс. Долго так продолжаться не могло.
А тут у Бертольда Грингеля появились ещё новые заботы. Ему было приказано вне всякой очереди отремонтировать большую партию тракторов для комитетов крестьянской взаимопомощи. Задание чрезвычайно важное, от этих машин зависит уборка урожая, а значит, и продовольственное положение округа.
Грингель подумал, что для него и для всего завода это самый настоящий экзамен. Вместе с инженером Грилем он отправился на соседний пустырь, куда за последние дни успели стянуть немало поломанных тракторов. Это было печальное зрелище, настоящее кладбище искалеченных машин.
— Как же мы будем их ремонтировать? — спросил Грингель своего главного инженера.
Тот только покачал головой, осматривая тракторы.
— Очень трудно, — наконец сказал Гриль. — Но раз это необходимо для такого большого дела, мы постараемся сделать.
Грингель полагал, что именно инженер будет упираться больше всех. А Гриль как-то нерешительно, будто смущаясь, предложил, кроме того, после гудка собрать на несколько минут всех рабочих, чтобы разъяснить им важность предстоящего задания.
— Я читал, что в России поступают именно так, — сказал он, с доброй улыбкой посмотрев на директора.
Они покинули пустырь и направились в контору. В ту минуту, когда дверь проходной открылась перед ними, из цеха ремонта моторов послышался громкий крик.
Предчувствуя новую аварию, по всей вероятности даже с жертвами, Бертольд Грингель бросился вперёд. Он вбежал в цех, уже готовый увидеть поломанные механизмы и санитарные носилки, но ничего подобного не обнаружил.
Перед его глазами предстало хотя и странное, но вовсе не страшное зрелище. Посреди длинного прохода, как раз там, где раньше находился станок самого Грингеля, столпились рабочие. Они смотрели, как Дидермайер гаечным ключом лупил по спине Мюллера.
Мюллер кричал, изворачивался, пытался как-нибудь вырваться, но, очевидно, выскользнуть из рук Дидермай-ёра было не так-то легко. Одной рукой тот крепко держал Мюллера за ворот, а другой методично и неторопливо бил толстяка, что-то, приговаривая при этом.
Грингель бросился к Дидермайеру и прежде всего отнял у него ключ. Он не мог понять, как это степенный и выдержанный Дидермайер мог решиться на такой поступок — бить товарища!
Но Дидермайер и не собирался каяться. Наоборот, он посмотрел на Грингеля покрасневшими от ярости глазами, затем перевёл взгляд на Мюллера и снова замахнулся на него кулаком.
— Он хочет меня убить! — пронзительно кричал Мюллер.
— И стоило бы! — сплюнув в сторону, сказал Дидермайер. — Руки пачкать не хочется!
— Дидермайер, что здесь произошло? — воскликнул Грингель.
А Мюллер, воспользовавшись тем, что общее внимание переключилось на Дидермайера, сделал несколько шагов по направлению к выходу из цеха.
— Нет, так просто ты у меня не отделаешься! — закричал Дидермайер и снова схватил Мюллера за ворот. — Тебя надо сейчас же арестовать! Теперь-то я знаю, кто тут у нас вредит!
— Что ты знаешь? — спросил Грингель.
Дидермайер, убедившись, что Мюллер уже не убежит, заговорил более спокойно:
— Я его на месте преступления накрыл. Вышел я закусить в обеденный перерыв, да вернулся назад в цех: забыл соль в ящике. Смотрю, Мюллер что-то уж очень поспешно отошёл от моего станка. Ну, я ничего не сказал. Взял свою соль и пошёл. А через окошечко стал наблюдать. И вижу, как этот подлец подходит к моему станку и сыплет что-то из бумажки в коробку передач. Ну, ясно — наждак. Потом быстро отходит, а бумажку, в которой был наждак, засовывает в карман моего же пиджака. На всякий случай, значит, чтобы легче было на меня свалить. Мол, Дидермайер сам свой станок испортил. Ох, негодяй!