Страница 28 из 144
Толпа бросилась к поместью Зандера. Там не осталось даже и сторожа.
— Где же мы возьмём нотариальные планы угодий?! — с отчаянием в голосе воскликнул Лешнер.
Этот возглас вызвал смятение среди крестьян. Теперь, когда они наконец осмелились делить землю, такая мелочь могла сорвать всё дело.
— А может, мы сами разыщем эти планы? — крикнул Вальтер Шильд, быстро направляясь к дому Зандера. Остальные нерешительно двинулись за ним.
Крестьяне проникли в большую приёмную, куда не раз хаживали к управляющему с разными просьбами. На большом столе посреди приёмной расстилался план всех земельных участков Гротдорфа. В центре был воткнут большой нож: он пригвоздил к столу клочок бумаги с жирной чёрной надписью:
«Кто возьмёт землю, тому смерть!»
Эрих Лешнер оглядел присмиревших товарищей, усмехнулся, подошёл поближе и смело выдернул нож. Он понял, что управляющие хотели хоть напоследок запугать крестьян. Нет, запугать себя они не дадут! С чертежом в руках Лешнер пошёл искать приехавшего тем вре-менем и поджидавшего сю землемера. Теперь можно было начинать.
— А кому нужны ваши чертежи? — удивился землемер. — Ландрат, уполномоченный магистрат но всем крестьянским делам, ещё вчера передал мне планы земель, подлежащих распределению. Скоро он и сам приедет.
В толпе облегчённо вздохнули. Значит, всё предусмотрено, значит, никакая сила теперь уже не может приостановить реформу? И всё-таки как-то боязно…
А землемер торопил: сколько же можно собираться?
Когда вбили в землю первый межевой колышек и Вальтер Шильд назвал первую фамилию, из села прибежал запыхавшийся мальчонка. Он подошёл к Лешнеру, передал ему письмо и спрятался в толпе.
Письмо прибыло по почте в адрес Эриха, и Марта решила немедленно доставить его мужу. Оно было от самого господина Фукса. Помещик обращался к Лешнеру и ко всем крестьянам Гротдорфа. Он призывал их не верить большевистским выдумкам. Бог-де никогда не простит им такого беззакония. За угрозами и проклятиями следовало обещание вернуться, как только Америка и Англия выгонят из Германии большевиков. А и Соединённых Штатах, писал он, об этом серьёзно поговаривают. Уж тогда-то он, Фукс, сдерёт шкуру с каждого, кто осмелится взять хоть бы один морген его земли!
Лешнер нарочно отошёл в сторонку. Он догадывался о содержании письма и ничего хорошего от него не ждал, но то, что ему довелось прочесть, поразило его. Ведь о войне Америки против Советского Союза так мечтал Гитлер в последние дни своей поганой жизни! Это было единственной надеждой умирающего нацистского строя. А теперь та же идея выплыла снова, но уже совсем с другой стороны.
Крестьяне, увлечённые делом, не замечали переживаний Лешнера. Работа шла полным ходом. Из Дорнау приехал ландрат. С его приездом народ повеселел. Теперь уж никто не сомневался в законности раздела земли.
Один Лешнер ходил мрачнее тучи и неохотно отвечал на вопросы. Зато как он обрадовался, когда наконец маленький синий автомобиль майора Савченко появился на дороге, а через минуту и сам майор в сопровождении Вали пришёл к ним на межу!
Эрих Лешнер подошёл к Савченко. Он отвёл майора в сторону и показал ему письмо от Фукса. Валя для точности перевела его. Майор задумался, потом усмехнулся и сказал, что ведь его заранее предупреждали о возможности подобных угроз. Этого ведь и следовало ожидать, И пусть он будет спокоен: раздел земли проводится на вполне законных основаниях.
Они вместе подошли к группе крестьян. Шильд рассказал о воткнутом в стол ноже, о зарезанной скотине, о поломанных машинах. Майор помрачнел.
— Тут уж вы сами виноваты, — с упрёком сказал он. — Не уследили.
Распределение участков, составление актов и записей заняло весь день.
Уже под вечер Лешнер взялся делить скотину — то самое стадо, которое управляющие пытались потихоньку угнать.
Было постановлено раздать коров безземельным крестьянам. Лешнеру по жребию досталась худая, неказистая коровёнка. Он представил себе недовольство Марты, но не сказал ни слова и утвердительно кивнул головой. Соседи даже удивились: Лешнер, председатель комиссии, мог выбрать себе скотину и получше.
Уже смеркалось, когда майор и Валя покинули деревню. Они ехали вдоль только что разделённого поля. Кое-где ещё маячили фигуры людей — его новые хозяева осматривали свои участки.
Савченко улыбнулся и подумал, что отныне эту землю можно отнять у немецкого крестьянина только вместе с его жизнью.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В комнате царила полутьма. На город уже опускался вечер, но комендант всё ещё не зажигал света. Он стоял у окна и смотрел на широкую улицу, на невысокие горы, освещённые заходящим солнцем, на неторопливых, сосредоточенных людей, идущих по тротуарам. Многих из них Чайка знал в лицо. Это были люди, благополучие которых вверено ему, коменданту города.
В особнячке, стоявшем наискосок от здания комендатуры, зажгли электричество. Полковник увидел в окне чёткий профиль Любы Соколовой, опускающей штору.
Профиль мелькнул и исчез, а полковник всё стоял, не отрывая взгляда от маленького домика.
Приезд жены капитана неожиданно навеял на Чайку грусть. Отчётливее, чем когда бы то ни было, по чувствовал он, как тяжела ему разлука с семьёй.
Полковник смотрел на темнеющую улицу и думал о жене, о сыновьях. Большие стали: один кончает десятилетку, другой уже поступил в университет!
Сначала Чайка хотел хотя бы на год забрать всю семью сюда, в Германию, но потом поразмыслил и понял, что из этого ничего путного не получится. Преступлением было бы отрывать детей от учёбы, а Марию от работы.
— Мария… — Полковник вполголоса произнёс это имя и тихо улыбнулся. — Если бы она была здесь!
Нет, ничего не выйдет из этих мечтаний… Скоро Мария будет защищать диссертацию, станет кандидатом наук. Она уже и без того известный в Москве врач по детским болезням. Может быть, приедет, в отпуск?..
На улицах зажглись фонари, и тени пересекли мостовую. Полковник отошёл от окна.
Он сел в кресло и включил лампу с зелёным абажуром. Мягкий свет залил стол, на пёстром ковре обозначился круг от абажура.
Из кармана кителя полковник достал синий, сложенный вдвое конверт. Это письмо от Марии. Три-четыре раза в месяц приходят из Москвы конверты, надписанные таким родным, неуверенным, похожим на детский, почерком. Сыновья тоже пишут часто. Он развернул слегка смявшийся листок бумаги и углубился в чтение. Сейчас-то уж никто не помешает!
«Ты знаешь, — писала Мария, — я теперь как-то удивительно остро ощущаю тишину и мир. Вот уже сколько времени прошло со Дня Победы, но до сих пор, просыпаясь, я чувствую, что в жизни произошло нечто необыкновенно хорошее — нет войны! И вся Москва, да нет, не только Москва — вся страна живёт охваченная этим чудесным чувством. Люди четыре года работали не жалея сил. Казалось, вот придёт победа — и они захотят отдохнуть. А вышло наоборот. Все трудятся ещё более энергично. Солдаты возвращаются из армии, и я никогда в жизни не видела такой жажды мирного труда, как у них. Люди истосковались по настоящей работе.
Недавно меня назначили консультантом в большой детский дом. Здесь воспитываются преимущественно дети погибших партизан. Живут они хорошо. Это скорее даже не детский дом, а очень большая и дружная, хотя и несколько шумная семья. И вот каждый раз, когда я туда прихожу, у меня горько на душе становится. Как нам нужно беречь мир, чтобы никогда больше не мог появиться у пятилетнего ребёнка скорбный взгляд взрослого измученного человека!
Есть ту! одна маленькая девочка Люся. Если бы ты только видел, как она ко мне привязалась! Для меня всякий раз мученье прощаться с ней. Я так хочу взять её к нам! Очень нужно бы поговорить с тобой обо всём этом.
Что вы там, в Германии, делаете? Чувствуете ли и вы, что уже наступил мир, или для вас всё ещё продолжается война? Как вы там живёте, о чём думаете, о чём говорите?
После защиты диссертации я постараюсь приехать к тебе. Ты мне покажешь эту страну, которую отсюда, из Москвы, я понять не могу…»