Страница 129 из 144
— Спасибо, Максим Сергеевич! — Где-то в глубине души Комаров ещё побаивался своего старого учителя.
Зазвенели рюмки, Половинка выпил, Матюшина тоже, Железняк пригубил и поставил свою рюмку.
— Э, нет, — запротестовал Половинка, — так не годится.
— Правильно, — поддержал гость, — поднял рюмку, — значит, пей.
— Это я знаю, — ответил Иван, — но у меня завтра тренировка, и пить мне не следует.
— Тренировка? — переспросил Комаров, и ему показалось, что Иван намекает на несовместимость значка первого разряда с полной рюмкой. — Какая? Бокс?
— Да.
Любовь Максимовна метнула в сторону Ивана удивлённый взгляд и опустила глаза.
— Тогда, может быть, и не следует, — согласился Комаров. — Бокс штука серьёзная.
— А у тебя что за значок? — спросил Саша Бакай.
— Это дела давно минувших дней. Бегал… Сейчас перестал.
— Почему?
— Да неприятность с ногой вышла… Боже, какие красивые помидоры!
Он с аппетитом выпил свою рюмку, закусил. Некоторое время за столом слышался стук ножей и вилок.
— Великая тишина рубки, — сказал Саша Бакай, и все засмеялись.
Налили ещё по одной, выпили за старую дружбу. Иван опять только поднёс рюмку к губам.
— Железный характер, — засмеялся Комаров.
— О-о! Характера у нас хватает, — сказала Любовь Максимовна.
Железняк промолчал. Стол был накрыт в комнате Матюшиной, и ему пришлось сидеть как раз против симеизского фото хозяйки. Может быть, именно поэтому глаза юноши не отрывались от стола.
— Ну, теперь, Сергей, — объявил Половинка, — слово предоставляется тебе, рассказывай, как жил эти пять лет, чему учился, чего добился, где бывал и что видел.
— Честное слово, — медленно выговаривая слова, ответил Комаров, — нечего рассказывать. Обычная жизнь, как у каждого из нас,
— А всё-таки рассказывай.
— Рассказать могу. Приехал на Уралмаш, стал работать, увидал, что семи классов, чтобы стать хорошим сборщиком, мало, и пошёл в вечернюю школу рабочей молодёжи. Окончил в пятидесятом. Стал бригадиром. Сначала хорошо бегал. Но когда мне упал на ногу домкрат — бегать перестал. В позапрошлом году женился. Дочку зовут Галка, Галина. Жена в техникуме учится. Зарабатываю хорошо, не хуже ваших бригадиров. Недавно в Польшу ездил, на внешний монтаж, пресс один капризничал. Ну… правда, больше ничего вспомнить не могу. Обыкновенная жизнь.
Комаров умолк, и несколько минут все ждали продолжения, но гость молчал.
— Да, обыкновенная жизнь, — сказал Половинка
— А помнишь, как мы семилетку кончали? — расчувствовавшись, спросил Саша Бакай. — Как нас Вера Михайловна иногда распекала?
— А как же! — Мысли Комарова невольно обратились к минувшему детству. — А ты теперь комсомольский вождь в первом цехе?
— Да.
— Хорошая она была женщина, Вера Михайловна… А в школу учиться ты не пошёл?
— Нет.
— Напрасно.
Саша Бакай выдержал паузу, потом сказал:
— Я на втором курсе вечернего института учусь.
— Вот здорово! — подскочил Комаров. — Ишь хитрый, молчал, выжидал, мы, мол, отстали. Товарищи, я предлагаю выпить за то, чтоб не стоять на месте, идти вперёд, вот так, как мы сейчас идём, я хочу выпить за моего друга, Сашу Бакая, и за его успехи, за его жену…
— Таковой ещё не имеется.
— Ничего, за будущую! — не сбился с тона Комаров.
Он одним глотком выпил рюмку, засмеялся — крепка — и принялся закусывать. Ивану нравился гость, приятно было смотреть, как он смеётся, говорит, ест — весело, от души. И почему-то, когда Комаров говорил о вечерней школе, вспомнилась Саня Громенко. Она тоже поступила и учится. Недавно он заходил в мартеновский цех и видел девушку. Она стояла за своим пультом управления электропечи, освещённая ослепительным сиянием расплавленного металла. Из соседнего мартена как раз выпускали сталь. И даже чёрные, как вороново крыло, её волосы в это мгновение казались золотыми. Восхищённый этой картиной, Иван долго смотрел на девушку, как будто увидал её по-новому, с неизвестной стороны. Перед нею дрожали и колыхались на циферблатах с десяток стрелок, сухо щёлкали автоматические регуляторы, а она стояла спокойно, понимая всё, что творится перед нею на пульте и в чреве беременной тяжёлой расплавленной сталью электропечи.
Теперь эта картина появлялась перед глазами всегда, когда Железняк вспоминал Саню Громенко, и иною представлять её не хотелось.
— О чём это вы так задумались, Иван Павлович? — прозвучал над самым ухом голос Любови Максимовны. — Так можете весь ужин прозевать.
Иван опомнился, встрепенулся.
— Наливайте ещё, хлопцы, — попросил Половинка.
— За нашу хозяйку! — вежливо предложил Комаров.
— Как раз вовремя! — засмеялась Любовь Максимовна. — Сейчас я вам под этот тост колбасы принесу.
Она вышла и тут же вернулась, неся большую домашнюю, в несколько раз свёрнутую колбасу на горячей чугунной сковородке. Колбаса зло шипела, словно удивлялась, как могли люди, которые хоть что-нибудь понимают в закуске, так долго заставлять её ждать на кухне, и пахла так, что хотелось глаза закрыть от наслаждения.
— А ну, отрезать каждому миллиметров по двести! — скомандовал Половинка и первый выполнил свою команду.
— Ваше здоровье! — повторил Комаров и выпил.
За столом воцарилось то хорошее настроение, когда люди ещё не пьяны, но уже веселы, и хочется говорить о своих самых затаённых мыслях, о своих желаниях и надеждах. Даже Ивану, который ничего не пил, не было скучно в этой компании. Он слушал, как Бакай с Комаровым вспоминают годы, проведённые вместе в школе, какие-то случаи из детства, и всё это казалось ему очень весёлым и интересным.
Волна воспоминаний захватила и старого Половинку. Блестя глазами, он стал рассказывать о давних буденновских боях с беляками, о тех незабываемых минутах, когда уже занесён для удара тяжёлый, словно оловом налитый клинок, а конь скачет, тоже охваченный азартом боя, и ветер тихо поёт на остром лезвии блестящей стали.
Слушая его, Иван сначала восхищался, потом замолк, задумчивый, словно смущённый.
— Романтичная вещь была кавалерия, — мечтательно сказал Комаров. — Жалко, устарела.
— Да, — согласился Половинка и, чтобы скрыть грусть, вызванную замечанием гостя, обратился к Ивану — А почему ты такой молчаливый сегодня?
— «Ой, скажи, скажи, серце козаче, а що в тебе на мислі…» — пропел Саша Бакай.
Теперь, когда внимание всех обратилось на Железняка, молчать стало уже неудобно.
— Я вот думаю, — сказал он, — когда-то были люди, революцию делали, в гражданскую войну голодные, ободранные, босые от четырнадцати государств отбились, потом первые пятилетки проводили, голодные-холодные на болотах, на пустырях тракторные и танковые заводы строили, а затем воевали, собственными телами амбразуры закрывали, «Молодую гвардию» организовали, знамя победы над рейхстагом ставили. А на нашу долю выпало тихое-претихое время, ничего, кроме работы. Ничего ни сложного, ни тяжёлого — всё ясно.
— Романтики хочется? — спросил Комаров.
— Да, и романтики, но, главное, хочется трудностей, чтобы стало перед тобой огромное задание, а ты его одолел и почувствовал себя настоящим человеком, вот я о чём говорю.
Максим. Половинка в глубине души удивился, услыхав эти слова: у кого, у кого, а у Железняка трудностей хоть отбавляй. Но старый мастер хорошо понял мысль юноши и сказал:
— А через двадцать лет вот такие, как ты, будут говорить о вашем времени: «Они свою родину, разрушенную войною, из руин подняли, они, работая, школы да институты кончали, они своих братьев и сестёр в люди выводили». И никто не подумает, что вам легко и спокойно жилось.
— Я его понимаю, — помолчав, сказал Комаров, — и не только понимаю, а не так давно сам так думал. Только это уже прошло.
— А по-моему, — сказал Саша Бакай, — человек как мотор, и тяжесть надо давать по силе. Вытянешь больше — клади больше. Кто тебе мешает?
— Мальчишка чёртов! — не то рассердился, не то про себя улыбнулся Половинка. — Мало ему трудностей! Да перед нами такая гора, что взглядом не окинешь. Коммунизм строим, а он в муках, в величайшем напряжении рождается, — чего-чего, Иван, а трудностей в жизни я могу ещё много пообещать. Подожди, будет и тебе чем свою жизнь вспомнить. Не бойся.