Страница 106 из 144
Иван засмеялся.
— Не бойся, не вернётся.
— Я не боюсь. А так всё-таки вернее. Не знаю, как могут быть люди такими нахальными? Жить с нею вместе… Да я куда глаза глядят убежала бы…
Христя произнесла эти слова, гневно сжимая кулаки, возмущаясь всем своим маленьким сердцем. Ей уже скоро будет четырнадцать, она выросла, стала высокая и тоненькая, как тростинка. Руки у неё большие и красные, привычные к мытью пола, ко всякой работе. И когда Христя стискивала кулак, то это был настоящий кулак, крепкий, как чугунная гирька. Наступало время, когда из девочки вырастает девушка. Лицо её становилось тоньше, выразительнее. Очень высокий лоб и большие — наверно, ещё больше, чем у Сани Громенко, — живые, блестящие глаза надолго запоминались.
— У тебя глаза, как у кошки, — сказал Иван. — Не свети ими так сильно, а то пожар наделаешь.
Христя не улыбнулась, только опустила ресницы. Пауза длилась недолго.
— Скажи, зачем она приходила? — вдруг заинтересовалась девушка.
— Во всяком случае, не для того, чтобы к нам переселяться, — ответил брат. — Это она на зуб нас хотела попробовать, узнать — решимся отказать или нет. Подразнить хотела.
— Только за этим и приходила?
— Конечно, не только за этим… ты понимаешь, Христинка, — закручивая пальцами несколько волосинок на густой брови, ответил Иван, — и я вот не могу догадаться, зачем она приходила. Вертелась она, как овца перед обухом, ходила вокруг нас и кругами и спиралями, а до самого главного так и не дошла. Это была разведка. Но что ей тут разведывать?
Распахнулась дверь, и в комнату вбежал Андрейка. Он уже совсем забыл о своей болезни, и, если бы можно было забыть о разговоре с Иваном, жизнь была бы прекрасной.
— Выиграли два — один, только что по радио передавали. Теперь наш «Шахтёр» на восьмом месте, — торжественно объявил он. — Кто это у нас был?
— Бабка Анастасия, — ответила Христина. — Хотела тебя к себе в Дружковку на постоянное жительство взять.
— Что? — Андрей вдруг побледнел и стал хватать воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. — Меня?!
— Да, тебя, — улыбнулся Иван. — Но не бойся, мы не отдадим.
И тут же неожиданно мелькнуло подозрение, волновавшее его.
— Слушай, Андрейка, — сказал он, — а бабка Галчиха — это не она, не Анастасия?
На младшего Железняка эти слова подействовали как удар. Он съёжился, притих и вдруг разрыдался.
— Что ты? Что ты? — испугался Иван.
— Если ты мне ещё раз скажешь про бабку Галчиху, я убегу из дома! Убегу! — рыдая, проговорил мальчик.
— Ладно, ладно, перестань, — успокаивал его не на шутку взволнованный Иван.
— Успокойся, — обняла брата Христя, — и хватит говорить про эту святошу.
А «святоша» в это время ехала в автобусе в Дружковку. Двадцать километров промелькнули быстро, вот уже и улочка, где стоит домик Анастасии Петровны. Шофёр любезно остановил машину — старость надо уважать. Бабка быстро сошла, крикнула шофёру: «Благослови тебя господь», — и зашагала домой.
На улице уже совсем стемнело, окна в домике Анастасии Петровны ярко светились, словно висели врезанные в густую, непроницаемую темноту донбасской ночи.
— Опять ставни не закрыл, — сердито сказала старуха, подошла к окнам, навела порядок и только тогда вошла в сени.
— Ну? — послышалось навстречу, когда Анастасия открыла дверь.
Кирилл Сидоренко лежал, растянувшись во весь рост, на бабкиной постели. В комнате вместо благостного запаха ладана и сушёных трав стоял запах крепкого табаку.
— Ты меня ещё не запряг, так и не понукай! — огрызнулась бабка Анастасия. — Опять в комнате курил? Во двор ему лень выйти. И ставни не закрыл. Лежебока!
— Хватит! — сказал Кирилл. — Рассказывайте, что там?
— А чего рассказывать, голубчик? Нечего рассказывать, все на своих местах в Калиновке, завод дымит, магазины торгуют, Железняк смеётся, а ты, как дурак, на кровати вверх животом валяешься и ждёшь, пока тебя позовут. Не надейся. Не остановился без тебя завод. Крутится.
— У Железняков были? Марину видели?
— Была у родственничков моих дражайших, — снова сбиваясь на елейный тон, заговорила бабка. — Была и чаёк попивала. Марины не видела, в школе она. Зато другая сестричка у них — ну чисто тебе кошка! Глаза светятся, только когти прицепи — и кошка кошкой, прости, господи, меня, грешную!
— Значит, никаких новостей на заводе нет и меня никто не вспоминает? — не слушая бабкиных присказок, опять спросил Кирилл.
Ему казалось невозможным, чтобы Калиновка так быстро его забыла. То хвалили, восхищались, на доску Почёта заносили, а потом — раз, и выбросили, словно мусор. Вот и лежи теперь в этой осточертевшей комнате, думай, как дальше жить.
На первый взгляд было трудно понять, каким путём очутился в этом доме Сидоренко. Попрощавшись с начальником цеха, получив расчёт и прочитав в справке, что он увольняется с КМЗ по собственному желанию, Кирилл на другой же день договорился стать через месяц на работу в Дружковскую авторемонтную мастерскую. Месяц он хотел отдохнуть, погулять, пока ещё водились в кармане заработанные на заводе денежки.
А жить где? Кирилл подумал об этом и засмеялся: у старых знакомых.
В тот же вечер, уже не пачкая лица углём, он появился в доме Анастасии Петровны и неожиданно договорился, что будет жить у неё месяц, а может, и полгода, и основательно устроился на бабкиной постели.
Анастасия Петровна сначала перепугалась, а потом заломила за постой сумасшедшую цену. Кирилл согласился, не моргнув глазом заплатил за месяц вперёд, и старуха успокоилась.
А для Сидоренко начались дни безделья. Каждый из них казался длиннее недели. Однообразные и бесцветные, они тянулись бесконечно, и чем их заполнить, Кирилл не знал.
Он несколько раз ходил на автобазу, смотрел, как там работают, и станки ремонтных мастерских казались ему жалкими, когда он вспоминал первый механический цех.
Временами ему становилось нестерпимо тоскливо, и он напивался, собирая вокруг себя компанию незнакомых подлипал. Утром после таких подвигов болела голова, и было до тошноты противно вспоминать пьяные, опухшие лица новых «друзей».
В такие дни злоба на Ивана разгоралась в сердце Кирилла с особенною силой. Ведь это он, Иван Железняк, был причиной всех несчастий Сидоренко… Нет, не стоит делать людям добро, коли за него платят злом.
Но о Марине он думал без вражды, почти с нежностью. Хорошая девушка и, уж наверно, не похожа на своего братца.
День проходил за днём, и, не в силах больше терпеть, Сидоренко послал на разведку в Калиновку бабку Анастасию. Хитрая старуха, хорошо всё понимая, ринулась исполнять поручение.
В душе Кирилла ещё тлела надежда на достойное возвращение в цех. Вот приходит срочный заказ на очень сложную, ещё невиданную в Калиновке машину, все бьются-бьются над нею и никак не могут заставить её работать, всё что-то не так, тут заело, там перекосило. А срок на носу. Уже звонят из Москвы, справляются о машине, директор волнуется, сам не выходит из цеха, а сделать ничего не могут.
И вот тогда вспоминают о нём, о Сидоренко, приходят к нему, просят собрать машину. Он идёт в цех и первым делом выгоняет из бригады Железняка… Нет, нет, он выгонит его не сразу, он сначала покажет, как должны работать настоящие слесари, а выгонит потом, когда акт на машину уже подпишут.
Итак, он берётся за работу, и все вокруг удивлены: как это не сумели собрать машину, а Сидоренко сразу всё сообразил…
Так мечтал парень, лёжа на постели, прикуривая папиросу от папиросы. Но появилась Анастасия Петровна и развеяла честолюбивые мечты Кирилла. О них даже стыдно было вспоминать.
Нарисовал, дурак, себе картину, хоть в кино снимай. Не только не зовут в первый механический, а никто и не вспоминает о нём в Калиновке.
Он не знал, что ему делать, но ненависть к Железняку отстаивалась, становилась всё тяжелее, ощутимее, твёрдою корою обрастала вокруг сердца и беспрерывно о себе напоминала.
Сидоренко закурил новую папиросу. Она показалась горькой, как полынь. Бросил её в печь, посмотрел, как старуха, чавкая, ест жирный, наваристый борщ, и повернулся лицом к стене, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете.