Страница 24 из 131
— Готовьтесь к эвакуации группы армий «Юг» из Запорожья в Кировоград, — тихо, почти шепотом произнес Манштейн.
13
Вечерело.
На опушке, которую пересекала извилистая лесная дорога, за шаг от молодой рябины, усеянной гроздями красных ягод, трое копали яму. Возле насыпанного холмика песка и земли лежали три автомата — два ППШ и ППС, планшет, три солдатских вещмешка, фуфайки и каски. На двух мужчинах — вылинявшие гимнастерки без погон. С ними девушка, одетая в темно-синюю юбку, свитер и жакет, на ногах — кирзовые сапоги.
— Отдохни, Леся, сами управимся, — сказал Устин Гутыря, вытерев ладонью пот со лба.
Он выпрямился и, казалось, стал в два раза выше. Провел рукой по волнистому чубу, уже поседевшему, хотя Устину еще не было и тридцати лет.
Лесин взгляд задержался на подбородке Гутыри. Когда она два года назад впервые встретилась в Харькове с инструктором-минером, ей очень понравилась ямочка на его подбородке. А сейчас эта ямочка казалась почему-то лишней на хмуром, почерневшем лице Гутыри.
В лучах заходящего солнца блеснуло лезвие лопаты. Солнечный зайчик на миг ослепил Устина. Он закрыл глаза. И с ужасом подумал: «Вот так же утром блестели траки гусеницы «тигра»…»
Устину вспомнился бой на плацдарме, отвоеванном у немцев бойцами партизанского соединения.
Нападение партизан было для врага неожиданным. Гитлеровцы около часа приходили в себя и только потом пошли в контратаку, выслав вперед пять танков — «пантер» и «тигров». Но у партизан были и противотанковые орудия, и противотанковые ружья.
Бронебойщиком — первым номером расчета — к этому времени стал и партизанский минер Устин Гутыря. Двумя выстрелами он заклинил башню «пантеры». Другие партизаны стали бить по ведущим колесам, каткам, в борта вражеских машин, где находились бензобаки. Была пущена в ход и «западня», придуманная Гутырей, — доска с тремя прикрепленными минами. Ее клали на вероятном направлении танков, а потом пододвигали с помощью проволоки к гусеницам.
Танки на флангах были подбиты, а центральный шел прямо на Гутырю. Рядом разорвался снаряд. Устина подбросило взрывной волной, и он упал в нескольких метрах от «тигра».
Гутыря уже не слышал ни выстрелов, ни рева мотора — оглох. Он лишь видел, как перекатываются гусеничные траки, поблескивая на солнце.
Бежать было поздно. Да Устин и не знал, сможет ли он вообще встать, сделать хоть несколько шагов. Казалось, все тело было парализовано.
Перед глазами Устина блестели в лучах солнца отшлифованные траки гусениц «тигра», а ему мерещилось большое красное яблоко, которое когда-то, давным-давно в детстве, дала ему крестная мать. Никогда раньше не вспоминал он об этом яблоке. И вот вдруг всплыло оно с глубокого дна памяти.
«Все, конец, — подумал Устин. — Это смерть в образе яблока явилась ко мне. И это не траки гусениц, а ее оскаленные зубы-клыки…»
Но смерть в этот раз пощадила Устина. Когда он открыл глаза, то увидел, что блестящие траки гусеницы висят неподвижно над его головой. А «тигр» окутан дымом, борта его лижут языки пламени.
— Я еще живой! — закричал Устин и услышал свой голос, треск пулеметов. Слух вернулся к нему.
Гутыря встал, увидел своего побратима — осетина Шмиля. Тот держал на руках девушку. Золотистые волосы ее ниспадали до земли, со спины струйками стекала кровь. В крови были и руки Шмиля.
— Таня! — вскрикнул Устин.
Он понял, что случилось, пока лежал без сознания. Это она, Таня, остановила его смерть своею смертью…
Весь день партизаны отбивали атаки врага, начинавшиеся после артиллерийского и минометного огня. Как ни трудно было, партизаны выстояли: помогло противотанковое оружие и боеприпасы, доставленные им самолетами с Большой земли.
Командование партизанского соединения давно готовило бойцов к таким боям, особенно бронебойщиков, расчеты противотанковых орудий, минометчиков и минеров. Партизаны хорошо знали, что все предыдущие схватки с немцами — это лишь пролог к теперешним боям, своего рода подготовка к осуществлению операции «Днепр». Последней операции в тылу врага. Ведь как только на правый берег, на взятый плацдарм, выйдут взводы и роты регулярной армии, партизаны станут уже красноармейцами. Об этом говорил и генерал Шаблий, и его заместитель полковник Веденский, когда прилетали в партизанские отряды и соединения.
Немцы продолжали стрелять из орудий и минометов, снова и снова налетали «юнкерсы» и «хейнкели» на партизанские позиции, на левый берег Днепра, куда уже подходили отдельные взводы еще разрозненных воинских частей и начинали готовить средства переправы через реку.
Очень жестоким, кровавым был день 22 сентября для партизан на захваченном плацдарме севернее Киева. Хорошо, что сюда не смогли прорваться пятьдесят танков Гота. Если бы это случилось, возможно, партизаны и не смогли бы удержать отвоеванный у фашистов плацдарм. Не случилось! Советское командование удачно скоординировало единство действий танкистов, мотопехотинцев и стрелковых частей на левом берегу Днепра с действиями партизан на правом.
…День клонился к закату. О нем долго будут помнить и Манштейн с командующим 4-й танковой армией Готом, войска которого занимали позиции на Днепре севернее и южнее Киева, а до сегодняшнего дня еще и восточнее Киева. Им и в голову не могло прийти, что русские займут один из плацдармов севернее Киева ударом не с левого берега Днепра, а с правого.
На плацдарм начали переправляться пехотинцы и артиллеристы с противотанковыми орудиями. Заговорила снова вражеская артиллерия. В небе снова появились самолеты — вода в Днепре закипела от взрывов бомб и снарядов…
Лишь к вечеру партизаны выкроили время, чтобы похоронить Таню.
— Не обрубай, Шмиль, корень у рябины, — сказал тихо Гутыря.
Шмиль бросил на него недоуменный взгляд. Зачем такое говорить? Он и не собирается этого делать!
Шмиль что-то буркнул и стал осторожно, словно колдовал над минным взрывателем тончайшей конструкции, разравнивать пальцами корешки рябины, свисавшие в яму. Его так поразила гибель девушки, что с самого утра и он не произнес ни слова, замкнулся в себе.
Шмиль вылез из ямы, вытер лоб рукавом гимнастерки, посмотрел на солнце, изрезанное широкими лезвиями-стволами деревьев на красно-золотистые ленты. Молча подошел к сосне, возле которой лежал гроб.
Гроб раздобыл Устин Гутыря в селе. Какой-то старичок приберегал его для себя на чердаке. Но, узнав о смерти восемнадцатилетней девушки, отдал партизанам.
Леся Тулина воткнула в песок лопату, одернула жакет, поправила коротко подстриженные темные волосы, прядями упавшие на вспотевший лоб, задержала взгляд на красных, покрытых пылью гроздьях рябины. Вздохнула.
— Жаль, не смогли найти белое платье, венчальную фату…
— Зачем это белое платье и фата? — нарушил наконец молчание Шмиль. — Таня — воин. Мы положим в ее гроб автомат с диском патронов. Предки осетин — богатыри-нарты всегда хоронили воинов с оружием.
— Но ведь она мечтала стать чьей-то суженой. Может, даже Артура Рубена, с которым хотя и встретилась лишь один раз, но так взволнованно, тепло рассказывала мне о нем.
Шмиль и Устин переглянулись. О том, что Таня встречалась с пленным Артуром, привезенным штурмбанфюрером Вассерманом на допрос в село под Белой Церковью, они знали. Знали и то, что ни Артур, ни Таня ничего не сказали Вассерману и Перелетному о запорожской сабле. Но о любви Тани к Артуру они слышат впервые. Возможно, это просто плод Лесиной фантазии.
Осторожно опустили в яму гроб, в котором вечным сном будет спать Таня. И вечно ей будет восемнадцать. И ее золотистые, как рассыпанный сноп пшеницы, волосы никогда уже не покроет седина.
Глухо застучали комья земли, брошенные на гроб Лесей.
Шмиль и Гутыря стали засыпать яму.
Леся смотрела на красные кисти рябины и всхлипывала.
Подбежали партизаны, закончившие бой. Замерли у могилы, склонили головы.
— Как там? — спросил их шепотом Устин Гутыря.