Страница 88 из 88
— Стоит ли считать свои деньги перед какой-то там… — небрежно сказала она. — Брось! — И, чтобы не расхохотаться окончательно, быстро ушла с видом оскорбленного достоинства.
Сашко охотно с нею согласился. Он застегнул пиджак, словно опасаясь, что из карманов могут посыпаться червонцы, и поспешил ретироваться.
Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
Ситуация сложилась безнадежная. Ясно, что Мотя не преминет рассказать все капитану и его помощникам и у них будет отличный повод повеселиться над незадачливыми пассажирами. Кроме того, нас, безусловно, не оставит теперь ее всевидящее око, и каждое наше движение будет обсуждаться там, наверху, в сопровождении ее колких, а главное, справедливых комментариев. Не сговариваясь мы пришли к единому выводу: спасти нашу честь может только борьба. Сложить оружие и проглотить оскорбление означало признать, что Мотины подозрения не лишены основания. Для меня и Сашка это было совершенно ясно. А вот как поведет себя Оксана? Я ей не очень доверял. Но, приглядевшись к выражению ее лица, понял, что мы можем рассчитывать по крайней мере на ее невмешательство.
Мозг мой лихорадочно работал. Какую бы найти зацепку, к чему придраться, чтобы начать борьбу при гарантированном выигрыше?
На сей раз счастливая идея осенила Сашка.
— Послушай, — сказал он, — она обязана была продать плацкарту. Ты платил деньги.
Это был аргумент. Она могла думать что угодно, могла даже выгнать нас из каюты, коль скоро мы бы туда явились… Но отказать в плацкарте, когда все места свободны…
— Где книга жалоб? — Сашко решительно поднялся с чемодана, на котором сидел, и, не ожидая ответа, подался на палубу.
Не знаю, о чем он говорил с капитаном, но через несколько минут с верхней палубы спустилась Мотя. Лицо ее было непроницаемо спокойно. Она подошла и, будто впервые видя нас, спросила:
— Кому тут плацкарту?
Я вынул из кармана злополучные полтора рубля и, стараясь не встретиться взглядом с проводницей, протянул деньги Оксане. Та в свою очередь молча передала их Моте.
— Вторая каюта, третье место, — раздался бесстрастный голос, и девушка пошла по коридору.
Щелкнул замок, дверь распахнулась. Не глядя в нашу сторону, проводница молча удалилась. Оксана взялась за узел.
— Пошли?
— Будь она неладна! — ответил я, имея в виду Мотю, и в досаде швырнул окурок за борт. На фоне темной воды он описал искрящуюся траекторию и скрылся в волнах.
Я проснулся от пронизывающего холода. Мы лежали с Сашком на верхней палубе, плотно прижавшись друг к другу. Вокруг разверзлась беззвездная ночь, густая и черная, и казалось, что за бортом не вода, а бездонная пропасть…
Руки и ноги окоченели. Только спиной я ощущал скупое тепло, которым со мной делился здоровяк Сашко. Вот так ночка, нечего сказать! Спросонок я никак не мог вспомнить, почему мы оказались здесь, на палубе, а не внизу, у машинного отделения, где все-таки значительно теплее. Скорее всего свалились там, где застал нас сон, как это бывает с маленькими детьми после хорошей взбучки.
Я прижался ближе к своему верному товарищу, чтобы хоть как-нибудь согреться. Палуба была пуста: вероятно, пассажиры сошли на маленьких пристанях или же укрылись в более уютных местах. Сон постепенно улетучивался, я представил себе картины вчерашних баталий и чувствовал, что раздражение мое улеглось и мною овладевает веселое оживление. Перебирая в памяти сцены воинственных стычек, я уже готов был признать, что Мотя все же молодчина. Теперь, когда заодно с онемевшим от холода телом охладел и мозг, я неожиданно обнаружил в себе склонность к беспристрастным и справедливым оценкам.
Вдруг из люка показалась какая-то фигура, затем послышались шаги. Я увидел Мотю, она шла к нам, шаркая сапогами и хватаясь за поручни, словно начиналась качка и трудно было устоять на ногах.
Приблизившись, она остановилась. Сквозь петельку в пиджаке, которым укрывался, я следил за каждым ее движением. С минуту она смотрела на нас, потом наклонилась и коснулась моего плеча. Я не пошевелился. Она взяла меня за руку. Я не отвечал.
— Товарищ… Слышите, товарищ? — она дергала меня за рубашку. — Будет вам… Ну, товарищ, идите в каюту… позамерзаете…
Меня так и подмывало спросить: «А промфинплан?» Но, видя, что я не подаю признаков жизни, она пробормотала, как бы читая в моих мыслях:
— Так и так горим. Оттого, что вы замерзнете, план с места не сдвинется…
Я молчал.
Тогда она принялась за Сашка:
— Да вставайте же! Вот наказание! Я уже всех пассажиров разместила, только вас двое и осталось.
Но добудиться Сашка было невозможно: он спал, должно быть, так же крепко, как я…
Мотя выпрямилась, мгновение постояла возле нас.
— Ну и замерзайте, ежели такие гордые!
И сердито зашагала прочь.
— Сашко! — шепнул я другу. — Слышишь, Сашко!
Он не отозвался. Но теперь я хорошо понимал душевное состояние человека, которого с холодной палубы приглашают в теплую каюту, а он притворяется, что спит, и делает это по принципиальным соображениям…
1969
Перевод Т. Стах.