Страница 159 из 164
— Молчи! Все, что обещал,— выполню. Я никогда не представлял, что женщина может быть такой сладостной, как ты, Гильдхен!
«Финк!—подумала она с ужасом.— Финк говорил так же! Неужели все возвращается? Неужели никогда нельзя убежать от того, что было?»
— Есть прекрасное индийское слово — скво. Это означает: женщина. Ты будешь моею скво! Согласна? Зачем придуманы мужчины и женщины? Чтобы мужчины были муж-чинами, а женщины — скво!
— У тебя ведь была невеста в Штатах,— сказала она вслух.— Не могло не быть у тебя невесты!
— Невеста? Ха! — Он еще крепче сжал Тильду.
Невеста в Штатах! Почему он должен жениться на какой-то там Сюзи или Мерлин? Только потому, что фермы их родителей стоят по соседству с фермой его отца? И, вероятно, так оно и было бы, не будь этой войны да еще если б американские ребята не рассыпались по всему миру. Теперь конец! И Сюзи, и Мерлин, и всему конец! Хвала богу! Американцы могут связать свою судьбу с кем пожелают и могут жить где захотят. Пока сидели дома, видели только своих девушек и свою Америку — довольствовались этим. А нынче увидели широкий свет — и уже Америки им мало. Мало американских девушек, и ему, Юджину Вернеру, тоже, оказывается, мало.
— Мы обвенчаемся здесь! — воскликнул он.— Не ехать же для этого в Штаты. Поженимся здесь, а домой поедем уже как муж и жена. Согласна?
Она перевела взгляд на стол и увидела мельничку для кофе.
— А ребенок?
— Заберем с собой.
— А что скажут у тебя дома?
— А ничего не скажут.
— И кроме того... я должна... видишь ли, тут не обойдется без этого... нужно поехать к господину Скибе...
— К Скибе? А чего ж, поедем. Я еще должен извиниться, что не смог быть на открытии памятника.
— Но как он посмотрит на это?
— На что?
— Ну, на наш брак?
— А как он должен смотреть? Разве он не желает мне счастья? Да и тебе тоже?
— А ребенок?
— Едем, вот и все! Не терплю откладывать!
— Но ведь Дори спит.
— Бери спящую. Давай я возьму!
Он бросился в спальню, схватил ребенка, схватил так, что Тильда испугалась, как бы он не разбудил девочку, но та спала крепким сном.
Скиба был не один. В той самой комнатке, где еще совсем недавно так неожиданно сошлись Михаил, Юджин и покойный пан Дулькевич, сидели Вильгельм и женщина.
— Знакомьтесь,— сказал Михаил,— это Маргарита, жена Вильгельма.
«Ничего кусочек оторвал,— подумал Юджин.— Вот тебе и узник фашизма!» — Он засмеялся своим мыслям, хлопнул Скибу по плечу и воскликнул:
— Ты не можешь жить без интернационала! Всегда вокруг тебя новые люди, новые племена! И неизменно ты в центре! Как член верховного суда, к которому все апеллируют.
— Такова уж моя судьба,— усмехнулся Михаил.— Вспомните, как было до войны. Моя страна была одинокая, одна во всем мире. Стояла, как скала, а вокруг — океан капитализма. Теперь моя страна уже не одна. Появились новые социалистические страны в Европе. И я, выходит, не один. Веселее на свете жить. Верно ведь?
— Верно, черт побери! Между прочим, я приехал извиниться перед тобой за то, что не был на открытии памятника. Не мог. Служба!
— Понимаю.
— Мы с Тильдой повезем цветы на могилу Дулькевича. Хороший был человек! Веселый и задорный! Я полюбил его, как отца. Ну, да что теперь толковать! А мы с Тильдой... знаешь... решили пожениться. Благословишь?
Михаил усмехнулся:
— Если и это входит в мои функции, то благословляю.
— Гильдхен! Подходи скорее, пока наш лейтенант не раздумал.
Тильда, счастливо смеясь, передала ребенка Маргарите, стала рядом с Юджином, покорно склонила голову. Скиба подошел к ним, шутя насупил брови, помахал в воздухе руками, сказал:
— Живите и плодитесь!
— О-го-го! — засмеялся Юджин.— Америка богата. Выкормим всех: и маленькую Дорис, и новых, если будут...
Михаилу вспомнилось: красное солнце, красное пламя от гречишной соломы, песня «Червонi лави, червонi лави...» Чужбина. Вырастет эта девочка, не знавшая ни отца, ни матери, ни родной земли, вырастет и вдруг узнает, что вокруг все чужое, что земля чужая и люди чужие... И будет тогда пустота у нее в душе, пустота, которую ничем не восполнишь. Как бы отвечая на слова Юджина и на свои мысли одновременно, он продекламировал стихотворение Шевченко:
I виpic я на чужині,
I cивiю в чужому кpaї:
Та одинокому мені
Здається — кращого немає
Hiчого в бога, як Дніпро
Та наша славная країна...
Никто ничего не понял. Только женщины, должно быть, уловили грусть в строках стихотворения, но Тильда была слишком увлечена своей радостью, чтобы придать какое- нибудь значение этой грусти, а Маргарита не решалась вмешиваться в разговор, чувствуя себя немного чужой среди этих людей, давно знакомых, связанных меж собой тяжкими испытаниями военных лет.
— И Дори заберете? — спросил Михаил.
— А как же! Прокормим и ее! Америка богата.
— Что ж, воевать за нее, пожалуй, не буду.
— А с нами воевать теперь трудно! Невозможно даже! — Юджин расхохотался.— Обладаем такой бомбищей...
— Дело не в бомбе. То, что имеют одни, имеют, вероятно, и другие. А нет — будут иметь. От человеческого ума трудно что-либо скрыть.
— Это правильно. «Фау» уж как прятали, а мы нашли! И пожалуйте! — всех субчиков себе в Штаты!
Юджин ляпнул себя по губам. Михаил засмеялся:
— Проговорился! Ну да что уж... Я и сам догадывался. Догадывался еще тогда, когда ты ухватился за Либиха, как черт за грешную душу. Смотри только, чтоб не стал помощником тем, кто за нашими спинами, пока мы кончали эту войну, готовили уже новую.
— Мне теперь никакая война не нужна.
— Никому она не нужна. Но надо быть бдительным, надо следить, чтобы не вспыхнула снова! Ой, как нужна бдительность!
— Будем бдительны!
— Радостно мне слышать твои слова, Юджин! Вспомни, как мало нас осталось из «Сталинграда». Гибнем даже после войны, гибнем даже теперь. Нужно держаться крепко. Будешь держаться?
— Буду.
— Руку!
— На!
— Обнимемся?
— Что за вопрос! И поцелуемся!
Они обнялись и поцеловались, прижались щеками друг к другу. Гильда почувствовала, что ей хочется плакать. Ну зачем? Ведь она теперь была счастлива. Счастливее Вильгельма и Маргариты.
И тогда вдруг заметила около себя Маргариту. Та стояла с ребенком на руках. Гильда протянула руки, чтобы взять Дори, но Маргарита повела плечом, уклоняясь от Тильдиных рук, и тихонько сказала:
— Оставьте ее нам.
— Что-о? — Гильда отступила от неожиданности.
— Оставьте ее нам с Вильгельмом. Вы же все равно уезжаете в Америку, она вам будет только обузой. Оставьте ее нам. Пусть она растет здесь, на своей земле. Оставьте.
Она обращалась только к Тильде.
— Оставьте.
— Да, но...
— Ну, пожалуйста, оставьте...
Она заладила одно лишь это слово «оставьте». Лучше б она сыпала словами как градом, старалась бы переубедить Гильду, апеллировала бы к ее чувствам, совести, рассудительности...
— Оставьте...
Это звучало, как «отдайте». Отдай чужое, то, что тебе и не принадлежит, на что ты не имеешь никакого права, отдай, потому что ты эгоистка, ты думаешь лишь о себе, тебе нельзя доверить ничьей судьбы, а тем более судьбу такой крошки...
— Оставьте...
От этого слова не было спасения. Гильда вдруг осознала причину того, отчего ей захотелось плакать. Слезы были вызваны предчувствием разлуки. Разлука со всем: с родной землей, с людьми, которых знала, с этой малюткой, которая напоминала о том, что и у нее, Тильды, некогда было что-то светлое в душе. Разлуки, разлуки, разлуки... И Михаил с Юджином расстаются, и она с маленькой Дори — тоже.
— Оставьте....
Гильда ничего не ответила. Стояла и плакала.
ВСКОРМЛЕННЫЕ ВОЛЧЬИМ МОЛОКОМ
Дон Гайярдоне не давал никому и рта раскрыть. Роли посаженого отца на обручении Клодины и Пиппо ему явно не хватало. Хотел быть безраздельным владыкой этого вечера. Быть может, впервые в жизни посчастливилось ему стать в центре внимания присутствующих, впервые в жизни был он не униженным, никчемным человеком-собакой, а истым доном Гайярдоне, влюбленным в поэзию, в слово, в красоту человеческого языка. Рассуждения о политике сменялись афоризмами о женской красоте, цитаты из Петрарки и Данте предваряли воспоминания о молодости дона Гайярдоне, и у него была когда-то молодость,— пышные тосты кончались печальными вздохами, ибо дон Гайярдоне был уже стар, не мог вернуть потерянного, не мог начать жизнь сызнова.