Страница 77 из 82
Я обернулся — и от неожиданности чуть не подпрыгнул. Хлеба и прочих товаров на рынке всегда было в избытке… но теперь кому-то, похоже, захотелось побаловать народ еще и зрелищами. Я мог только догадываться кто и как изловил неведомую зверюго на потеху публике — цели он своей явно добился: вокруг здоровенной железной клетки собралась целая толпа.
Поглазеть на чудище шли даже старики и солидные господа в шляпах, а уж молодняк с детворой и вовсе разве что не жались к ржавым прутьям. Так близко, что распорядителю приходилось то и дело рявкать и щелкать нагайкой по голенищу сапога, отгоняя особо ретивых.
И правильно — иначе бы точно остались без пальцев.
— Вот ведь уродище-то… — пробормотал кто-то за моей спиной. — Тьфу! Смотреть противно.
Вид из-за чужих спин и правда открывался весьма… своеобразный. Больше всего тварь в клетке напоминала гориллу. Только ростом метра этак в три, тощую и вместо обычной шерсти покрытую длинной жиденькой порослью непонятного цвета — то ли темно-коричневого, то ли вообще зеленого. Будто какому-то безумному демиургу вдруг захотелось взять что-то вроде примата, вытянуть втрое по вертикали, а в довершение еще и засунуть в не по размеру подобранный костюм «гилли» — лохматый камуфляж, в котором обычно щеголяют снайпера из спецуры.
Да и морда твари напоминала не обезьянью, а скорее… В общем, подходящего сравнения я придумать так и не смог. Здоровенный уродец зачем-то отрастил некое подобие кустистых бровей, бороды и усов. А самым жутким лично для меня оказалось сходство с человеческими чертами: в некоторых ракурсах узник Апраксина двора напоминал этакого дедушку — испуганного, старенького и беспомощного.
Впрочем, стоило ему сверкнуть желтыми глазами и распахнуть пасть, огрызаясь на назойливую детвору — любые крохи сопереживания тут же улетучились, будто их и вовсе не было: не может тварь с такими зубами оказаться добренькой, никак не может. Да и питается, поди, строго определенным образом.
К примеру — вот теми самыми пацанятами, которые как раз швырялись в него камнями.
— Не будите лихо… пока тихо, — пробормотал я и, повернувшись к остальным, уточнил: — А это что за чудо-юдо?
— Леший. — Петропавловский сдвинул кепку на затылок. — Я сам такого только раз видел, в том году на Сенной площади. Его георгиевцы из пулемета с собора сбивали — шуму было…
Значит, все-таки не «местный» — вылез из Прорыва. И попался не суровым вояками с капелланами, а кому-то, кто догадался показывать такую страхолюдину за деньги. Или вовсе продавал. Состоятельным любителям экзотики, владельцам личных зоопарков… или ученым — на какие-нибудь опыты.
Судя по всему, Леший занимал в иерархии гостей из других измерений место между рядовыми Упырями и какой-нибудь Жабой. И встречался нечасто — раз уж почтенная публика валила поглазеть на него чуть ли не со всех концов Апраксина двора… И вряд ли все они вспомнили старое, как сам мир, правило: рядом случилось что занятное? — следи за кошельком.
Карманник не дремлет.
Оглядевшись по сторонам, я увидел неприметного паренька лет двенадцати в замызганной одежде и натянутом по самый нос головном уборе. Он то ли донашивал картуз за старшим братом, то ли зачем-то пытался скрыть лицо. Само по себе это могло и вовсе ничего не значить, но когда мелкий засранец будто бы невзначай толкнул Фурсова, пробираясь через толпу…
— Ай! Пусти! Пусти!
— А ну не дергайся! — Я чуть сильнее стиснул пальцами худенькое запястье. — Давай показывай, чего взял.
— Я ничего… ой!
Воришка попытался вырвать или заехать мне по голени сапогом, но силы все-таки оказались неравны: раздался писк, и грязный кулачок разжался.
Такой шкет — а уже… туда же. Достойная смена растет каторжанам.
— Ничего, говоришь? — Я отобрал «трофейный» гривенник — больше у Фурсова в кармане, похоже, не имелось. — А это?
— Это я нашел! Тут внизу валялось… — Воришка захныкал, шмыгнул носом — и вдруг заревел на весь Апраксин двор: — Пусти, дя-я-я-яденька!
Мог бы даже позвать на помощь — но, видимо, не рискнул: слишком уж хорошо публика на рынке знала местную уголовную братию. Начинающие «щипачи» наверняка орудовали чуть ли не на каждом углу, и заступаться за незадачливого карманника не стал бы никто. Большая часть публики и вовсе не обращала на скандал внимания и продолжала глазеть на Лешего.
Но дрожащие губы в комплекте с льющимися по щекам крокодиловыми слезами все-таки сделали свое дело: неравнодушные граждане (и особенно гражданки) начали оборачиваться и поглядывать на меня. Не то, чтобы с осуждением, но…
— Ну чего ты, сударь? — Какая-то пухлая тетка осторожно взяла меня за локоть. — Пустил бы мальчишку… Жалко же.
— Жалко у пчелки… в интересном месте, — проворчал я и, разжав пальцы, рявкнул: — Пошел прочь отсюда! Еще раз увижу — руки пообрываю!
Увесистый подзатыльник придал горе-воришке изрядное ускорение — и тот буквально пулей вылетел из толпы. Обернулся, вытирая рукавом слезы, погрозил мне кулаком — и снова пустился бегом к углу каменного корпуса, у которого как раз курили плечистые парни в красных платках на шеях.
Прошкина братия, не иначе.
Местная экосистема работала быстро и точно: мелкий падальщик попался, огреб заслуженного «леща» — и тут же бросился жаловаться хищникам покрупнее. Те коротко закивали, дружно выплюнули папиросы и направились к нам, на ходу закатывая рукава.
— Вот они, голубчики. — Фурсов недобро ухмыльнулся и принялся расстегивать пуговицы на куртке. — Сейчас начнется.
— А то, — отозвался я. — Давай, братец. Ты правого, я — левого.