Мёртвая и Живой

Отвечала Ралин, вытягивая информацию из воздуха и обрывков недавних слов кузины.

– Так-так, хорошо, продолжай.

– Мы с тобой появимся в одеяниях из самой дорогой парчи. У тебя темно синяя, а у меня будет красная! И диадемы! Твоя с волной океана Абзу, застывшей на месте, а моя с алой птицей. И будут усыпаны они самоцветами. На подоле твоего наряда движущиеся рыбы и медузы, а по поему будут порхать колибри.

– Колибри? Почему они?

– Просто в голову пришло, – отмахнулась Ралин.

– Ну, допустим. Переходи к главному, кузина! В честь кого тот праздник?

– Легкотня! Как всегда, в честь главного Господина бога Дагана. А это… – вернулась Ралин с облаков, в которых витала, пусть даже грозовых, – это из-за праздника моя мать вся на нервах?

– Не исключаю, – скрестила руки Марг.

– Ясно.

– Не исключаю шанса, что ты останешься на сто пятый год обучения, дорогая кузина! Это торжество не в честь Господина богов, а в честь тебя, дурёха! Ты готовишься войти в лета!

– Куда я готова войти? В Иркалле всегда лето, наверное.

– Послали же боги наследницу Иркалле! – рассмеялась Марг, – ты становишься юной наследницей и, если выйдешь замуж, Эрешкигаль передаст тебе диадему сразу же, а не на четвертое тысячелетие. Это твое Представление богам! Твоё, Ралин! Тебя покажут всем и скорее всего там обручат!

– МОЁ?! А они что… не знают меня что ли?..

– Всего лишь повод, чтобы познакомить тебя с достойными претендентами в мужья.

– Вот же, проклятье пятисот!

– Ралин!

– Нет, Марг! Я не хочу жениться!

– …замужиться…

– Я хочу наверх! К людям! Туда, где солнце греет! Туда, где чувства, и желания, и даже боль!

– Боль? Тебе не бывает больно, Ралин.

– Сейчас мне «больно», Марг! Я не хочу быть инструментом матери или отца, как более выгодно отдать меня замуж. С какими богами породниться. Я вообще никого себе не выберу!

– Тогда это сделает твой отец.

– Но…

– У тебя нет выбора, Ралин. Играть с людишками, конечно, хорошо, но ты богиня.

– Тогда я больше не хочу быть богиней! Нисабу не читала лекцию, как можно… разбогиниться?!

– Не читала.

– Тогда! Я напишу ее сама! Держись!

– За что? Ралин, нет… – понимала Марг, что сейчас произойдет, когда вокруг ее плеч обвили прочные, но острожные когти Ралин, в которые превратились ее ступни.

Делая удары своими слабыми и потрепанными крыльями, из-за которых Ралин постоянно расстраивалась, сравнивая их с идеальными материнскими, ей все равно хватало сил поднять человека. Поднять в небо целый город под силу было лишь Эрешкигаль, Ралин не претендовала на подобную мощь. Она не знала почему родилась такой… серой, но такова была ее судьба. Наверное, и отец считал ее слобачкой, неспособной управлять Иркаллой и потому торопился устроить ее судьбу.

Только вот Ралин не собиралась никого потешать представлением (с маленькой буквы) на своем Представлении. Не собиралась выставлять себя предметом торга. Она была уверена, когда Марг увидит землю, она сама решит остаться на подольше.

Вот только была небольшая проблемка.

Путь к смертным, который обнаружила Ралин, он был не то, чтобы совсем прямой и легкий. Сначала нужна была дверь. То есть человек, способный соединить мостом живых с загробными.

И такой человек имелся.

Он родился пятнадцать человеческих лет назад.

И дали ему имя – Раман, что означало «любимый».

Глава 3.

Имя, может, и означало любовь, вот только ею и не пахло, когда новорожденный мальчик явился в мир людей.

– Белявый! Он должен стать преподношением богам, – смотрел мужчина на дитя, уместившееся в двух ладонях матери. – Этому уродцу все равно не выжить!

– Пусть боги решают, когда придет время его заката! – стряхивала мать песок, что сыпался на голову младенца из бороды отца. – Он наш сын, Афтан! Разве не боги послали его?! Таким, какой он есть?

– Солнце убьет этого уродца через пару десятков закатов. Ты молодая. Будут другие сыновья. Отнесем его в зиккурат великих жриц. Собирайся! Вставай! Ну, живо! Подымайся на ноги!

Грубо дернув жену за руку, что не более часа назад родила младенца с приходом рассвета, мужчина потащил ее прочь. Афтан чувствовал, как дрожит рука жены, слышал ее рыдания, а ребенок, наоборот, притих, свернулся клубочком. Словно понимал, решается его судьба и лучше быть потише. Спрятаться и не кричать.

Но белявому в песках не исчезнуть и не скрыться. Чтобы он ни делал, всегда будет маячить на виду. Седые его волосы станут застывшей в песках волной соли, водянистые глаза – приманкой насекомых, кожа в красных пятнах – костровыми пятнами.

Не эблаитом он родился. Не кареглазым и не смуглым. Волосы, как снег, о котором горожане слыхивали лишь от далёких чужестранцев. Кожа его прозрачна и пятниста, а вены как реки ползут по рукам и ногам. Глаза как будто без зрачков – водянистые, прозрачные, цвета голубой эмали, секрет которой открыт лишь пред египтянами.

Сей ребенок должен быть рожден ледяными снегами, но никак не огненной пустыней.

Говорили приезжие чужаки, встречавшиеся на великом базар о воде, такой холодной, что застывает она мелкой крошкой, падая с неба. Покрывает та ледяная вода землю высокими белыми скалами. Скад бывает столь много, что никакой человек, никакой зверь пройти по тропе не может. Тонет он в ледяной крошке, пробирающей морозом до костей. Пальцы, носы и уши чернеют и отваливаются у тех, кто застрянет в окоченевших каплях.

И земля ночами воет, и ледяное солнце не греет, и без шерсти зверей, в которых обмотано тело – не выжить в тех пустошах.

Вот как описывали чужестранцы снег. Вот какими были волосы у сына Афтана. Цвета окоченевшей седины – цвета скорой смерти. Глаза же его были не карими, как должно истинному сыну пастуха, что уходит сопровождать стада на долгие закаты. Ни черных ресниц, ни густых бровей, которые защитят от песчаных бурь.

Нет, не выжить младенцу в песках. Ошиблись боги, посылая его на юг. Быть может, где-то в стране белявых, в люльке изо льда и снега, роженица нянчит истинного эблаита, причитая, что тому нет жизни на просторах севера.

Как не печалился Афтан, он знал – слабый, порченый козленок уж лучше пусть будет умерщвлен в первый закат от рождения. Как не было белявых в Эбле испокон веков, так и не будет впредь.

– Ияри, прошу отвори нам! – колотил Афтан в деревянную дверь.

Надо было раньше выходить. Теперь жена воет волком, сжимая крошечный розовый комок, укутывая его и что-то лопоча. Никак, молитву для Эрешкигаль.

Дверь распахнулась. Седой старик с таким же цветом шевелюры, как у новорожденного, уставился на полуночных гостей.

– Ребенок, Ияри. Он порченный! Белявый… Что нам делать-то?!

Старик кивнул, разрешая семье войти.

– Его судьба в твоих руках, Ияри. Ты второй человек зиккурата. Мы принесли его, и готовы отдать богине царства мертвых.

– Отдать свое дитя – великий дар, Афтан. – произнес Ияри, – но и великое проклятье.

– Проклятье?! Ты посмотри, Ияри! Таким не выжить в Эбле! Кожная болезнь убьет его! Сам знаешь, – зашептал Афтан, – жрицы проклянут нас поболее богов, если не покажем им его. Если укроем и соврем, умру и я, и Тавика…

Ияри обернулся на рыдающую женщину:

– Ступайте в Зиккурат Эрешкигаль. Я приведу зеркальных жриц.

Афтан поежился и впервые сделал шаг обратно к двери.

– А без жриц нельзя? Сам ты не можешь отправить его в Иркаллу?

– Дары Эрешкигаль преподносят Лилис и Лилу… – не договорил он, когда Афтан замахал на него руками, чуть не задев палец Ияри с перстнем, полным земли.

Из земли того перстня торчал молодой зеленый росток, который Ияри вскоре высадит в случайном дворе какого-то эблаита.

– Не говори… пятьсот хранят тебя Ияри, молчи! Не произноси их имена!

Афтан пал ниц перед учителем двух жриц, что были способны за одно произнесенное их имя лишить головы.

– Прошу! – бился лбом об пол Афтан, – не нужно к жрицам… я лучше сам… один удар ножа и…