Измена. Мой непрощённый

Вынырнув, слышу Снежанкино:

— Спи, Масюль. Я встану, — она спрыгивает с постели. И хватает лежащего в кроватке Никиту.

Я, чуть обернувшись, смотрю на неё в свете тусклого ночника. Отодвинув халатик, она его кормит. Эта картина вызывает внутри столько чувств. Хочется любоваться ею бесконечно. Но одновременно хочется встать и уйти! Я не делаю ни того, ни другого. Я отворачиваюсь к стене и снова пытаюсь уснуть.

Стрелки настенных часов тикают.

«Кому сдались настенные?», — думаю я. И вспоминаю, как привёз их из дома. Повесил сюда. На них — логотип предприятия, и стрелки у них из картона…

Сон не приходит. И я отгоняю знакомые образы. Помню роддом и ножницы в руках медсестры. Помню кровь и собственный возглас:

— Детка, ты сделала это!

Сын родился здоровым и сильным. Таким, что я сразу подумал: «В меня!». Взял его на руки и чуть не расплакался. Эта особенность натуры всегда вынуждала краснеть. Обычно мужчины не плачут. А у меня получается! Медсестра, глядя на меня, улыбнулась:

— Папаша.

Я был ещё молод, и многое делал впервые. Например, становился отцом…

«Давид», — решил я в тот момент для себя. Решил, что сделаю папе приятное! Но он мне ответил, что имя Давид никак не рифмуется с русской фамилией «Самойлов». И мы стали звать его Деня…

На смену этому приходит другой образ. Денис, в майке и шортах сидит на постели. Растрёпанный, на лице — следы от подушки.

— Уходи, — произносит, не глядя.

И я ощущаю такую потребность остаться! И понимаю отчётливо — не могу. Я знаю, что Настя стоит за стеной. Она — не она! Если не поднялась наверх, чтобы подслушать. И не увидев её в коридоре, удивляюсь впервые за долгое время. Ей и впрямь всё равно?

В последний раз, когда я приходил, сына не было дома. Он избегает меня! Либо сидит, запершись. Либо уходит. Мне так хочется его отловить, дождаться. Тряхнуть хорошенько! Отыскать в его взгляде черты. Того беззащитного мальчика, которого я держал на руках. Который рос у меня на глазах. Превращаясь в мужчину. Превратился? Навряд ли! Щегол. Упрекает меня в нелюбви. Да что он знает о жизни?

Я прижимаюсь лбом к стене, чтобы себя обездвижить. Меня терзает бессонница. Глаза совершенно чумные. Даже главный сказал, что выгляжу я нездоровым. Все в курсе моих личных дел! А как же иначе? По офису эта новость разлетелась мгновенно. Самойлов развёлся.

Больше всех страдала Нюра. И первым делом предложила отправить супруге букет пошикарнее. Вдруг, простит?

— Если бы всё решалось так просто, — я усмехнулся, утопая в своём кресле. И наблюдая, как Нюра по-хозяйски расставляет вещи у меня на столе.

— Вы сами всё усложняете, — заявила она, — Иногда всё решает один разговор. Вы говорили друг с другом?

— Конечно, — вздохнул я.

— Я не имею ввиду ссору, я имею ввиду нормальный взвешенный разговор, — продолжила Нюра.

— Не знаю, насколько он был взвешенным, — произнёс я с сомнением. Вспоминая один за другим, все наши последние «разговоры».

— Взвешенный, это когда стороны приходят к консенсусу, — сказала моя секретарша.

— И откуда ты взялась, такая умная? — я хмыкнул, беря из её рук кофе.

Нюра поправила дужку и провела рукой, собирая свои волосинки в прилизанный маленький хвостик.

— Я на юриста училась вообще-то, — сообщила она.

«А я на кого?», — я обвёл взглядом комнату. Свой кабинет. И вспомнил весёлое время.

Когда я только приехал в Россию, то не знал здесь почти никого. Помню, как меня взяли на какую-то вечеринку. Пару приятелей всё же образовалось в институтской общаге.

Мы пили и пели! Пока нас не выгнали на улицу вместе с гитарой. Там мы продолжили петь. Но какой-то дедок наорал из окна. От безысходности отправились в сквер неподалёку.

Под фонарём была лавочка, и мы примостились туда. Однако с приходом темноты налетели жуки. Девчонки визжали, и только одна не сбежала, осталась сидеть. Жук приземлился на землю рядом с её ногой. Она взяла его в руки и долго смотрела.

— Не боишься? — спросил я, прервав свою песню.

Она покраснела и прикусила губу:

— Боюсь.

— Не заметно, — хмыкнул я.

— А я умею скрывать свои чувства, — призналась девчонка.

Мне хотелось спросить у неё так много. Но я начал с малого:

— Тебя как звать?

— Настя, — сказала она.

— Тебе идёт, — сделал я комплимент.

— А тебе нет, — ответила честно, — Тебя ведь Илья зовут?

— Ну да, — я нахмурился, — Тебе не нравится имя Илья?

— Имя нравится, но тебе оно не идёт, — упорствовала Настя.

— Значит, я тебе не нравлюсь? — смекнул, наконец.

Она засмущалась, опять прикусила губу. Те у неё были алые от вечных укусов.

— Тебе идёт что-то восточное, вроде Рустама, — сказала она.

— Как скажешь, — ответил я, глядя, как жук прибалдел у неё на коленке. И сам захотел стать жуком…

Плач прекратился. Но я продолжаю лежать, делать вид, что уснул. Странно! В роддоме, держа на руках невесомое тельце Никитки, я не почувствовал этого. Я просто держал на руках малыша. Не испытывал гордости, только смятение и какой-то неявственный стыд. Будто все, в том числе медсестра, знали мою подноготную.

— А мы поженимся? — спросила Снежана, когда я её увозил.

И не потому, что хотела. Просто мать ей внушила, что грех! Снежа очень страдала, так как с матерью вышел скандал. Та была религиозна, и во многом, поэтому дочь не гуляла с парнями.

— Приблуда! Безбожница! — кричала ей в спину моя потенциальная тёща.

Всю дорогу Снежана проплакала. А я понял, что теперь нужно только вперёд. Однако не мог успокоить её.

— Я ещё развод не оформил, — напомнил помягче.

Но даже сейчас, когда я в разводе, желание снова себя опоясать не возникает. Ободок кольца оставил свой след не только на коже. И на душе! И, пытаясь его отыскать, я долго вожу снизу вверх большим пальцем…

Снежана ложится обратно. И жмётся ко мне. Она, кажется, счастлива только лишь тем, что находится рядом. С тех пор как мы стали общаться опять, после её суицида, прошло столько времени. Но даже сейчас сохранились табу! Мы не касаемся темы семьи. Теперь уже бывшей, моей.

Когда по субботам я прихожу домой вечером, она просто меня обнимает, без слов. Как будто боится, что однажды я могу не прийти.

— Мы поженимся? — звучит иногда, между строк.

— Ведь жить во грехе — это плохо, — добавляет Снежана и синева её глаз наводняется.

Я хотел бы пойти на уступки. Но не могу! Развод ещё не «зажил», чтобы озвучивать новые клятвы. И потому отвечаю:

— Посмотрим, — и обнимаю покрепче.

Никита плаксивый! Кажется, что ни Давид, ни Дина не были так беспокойны. Или я был моложе в то время? Но я не могу обвинять его в этом! Мне хочется чем-то помочь. И сердце стучит виновато, когда я смотрю на него.

Он — забавный малыш. Очень милый! Смышлёный. Уже «щупает» мир. Любопытно взирает на всё и пытается встать. Упирается ручками, но возмущённо кряхтит, от того, что не может.

Я показал его фото сестре. Дина ведь старшая! Она в своё время хотела кого-то. Сестрёнку, наверно? И потому, при взгляде на младшего брата, пространно кивнула и произнесла:

— Класс.

Я храню его фото у себя на смартфоне. Но даже там у него есть отдельная папка. И я стараюсь следить, чтобы фото из папки «Семья» и «Снежана» никогда не пересекались друг с другом.

Глава 10. Настя

Сегодня солнечно. Ударил мороз. Хотя синоптики прочили мягкую зиму. И сквозь шторы на кухню проникают лучи. День ещё не закончился, а я у плиты. Готовлю макароны по-флотски. Любимое блюдо мужчин.

Когда-то Илья обожал их готовить! И вместе с Дениской, они уминали тарелки, одну за другой. Соревнуясь, кто больше. Конечно, Илья поддавался, и Деня выигрывал. За что получал ещё пару ложек любимого лакомства.

Он торопливо спускается, тянет размашистым носом густой аромат.

— Есть хочу, умираю! — садится к столу.

И я достаю его миску. Где буковка «Д» на большом ободке. Кладу немного, чтобы добавку просил. Ставлю. И опускаюсь на стул — наблюдать, как он ест.