Страница 77 из 83
— Сколько всего?
— По накладным — сто девяносто четыре тонны... Вай, горе мне...
— А сколько не хватает?
Восточный человек ответил:
— Совсем немного. Четыре тонны не хватает. Вернее, десять. Самое большее — шестнадцать тонн не хватает.
Бригадир покачал головой:
— Артист ты, батя! Шестнадцать тонн глюкозы двинул! Когда же ты успел?
Гость объяснил:
— На всех станциях люди подходят. Наши советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня сэрдце доброе. Бери, говору.
— Ну да, — кивнул бригадир, — и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету.
Восточный человек опять схватился за голову:
— Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе — отказать не могу.
Затем он наклонил голову и скорбно произнес:
— Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!
Бригадир неторопливо отозвался:
— Это в наших силах.
Последовал вопрос:
— Сколько?
Бригадир отвел человека в сторону. Потом они спорили из-за денег. Бригадир рубил ладонью воздух. Так, будто делал из кавказца воображаемый салат. Тот хватался за голову и бегал вдоль платформы.
Наконец бригадир вернулся и говорит:
— Этому аксакалу не хватает шестнадцати тонн. Придется их нарисовать, ребятки. Мужик пока что жмется, хотя фактически он на крючке. Шестнадцать тонн — это вилы...
Мой однокурсник Зайченко спросил:
— Что значит — нарисовать?
Бригадир ответил:
— Нарисовать — это сделать фокус.
— А что значит — вилы? — поинтересовался Лебедев.
— Вилы, — сказал бригадир, — это тюрьма.
И добавил:
— Чему только их в университете обучают?!
— Не тюрьма, — радостно поправил его грузчик с бородой, — а вышка.
И затем добавил, почти ликуя:
— У него же там государственное хищение в особо крупных размерах!
Кто-то из грузчиков вставил:
— Скромнее надо быть. Расхищай, но знай меру... Мне лично так кажется...
Бригадир поднял руку. Затем обратился непосредственно ко мне:
— Техника простая. Наблюдай, как действуют старшие товарищи. Что называется, бери с коммунистов пример.
Мы выстроились цепочкой. Кавказец с шумом раздвинул двери пульмановского вагона. На платформу был откинут трап.
Двое залезли в пульман. Они подавали нам сбитые из реек ящики. В них были плотно уложены темно-синие гроздья.
На складе загорелась лампочка. Появилась кладовщица тетя Зина. В руках она держала пухлую тетрадь, заложенную карандашом. Голова ее была обмотана в жару тяжелой серой шалью. Дужки очков были связаны на затылке шпагатом.
Мы шли цепочкой. Ставили ящики на весы. Сооружали из них высокий штабель. Затем кладовщица фиксировала вес и говорила: «Можно уносить».
А дальше происходило вот что. Мы брали ящики с весов. Огибали подслеповатую тетю Зину. И затем снова клали ящики на весы. И снова обходили вокруг кладовщицы. Проделав это раза три или четыре, мы уносили ящики в дальний угол склада.
Не прошло и двадцати минут, как бригадир сказал:
— Две тонны есть...
Кавказец изредка заглядывал в дверной проем. Широко улыбаясь, он наблюдал за происходящим. Затем опять прогуливался вдоль стены, напевая:
Я подару вам хрызантему
И мою пэрвую любов...
Час спустя бригадир объявил:
— Кончай работу!
Мы вышли из холодильника. Бала раскрыл пачку «Казбека». Бригадир сказал ему:
— Восемь тонн нарисовано. А теперь поговорим о любви. Так сколько?
— Я же сказал — четыреста.
— Обижаешь, дорогой!
— Я сказал — четыреста.
— Ладно, — усмехнулся бригадир, — посмотрим. Там видно будет...
Затем он вдруг подошел ко мне. Посмотрел на меня и спрашивает:
— Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?
— Что такое? — не понял я.
— Сделай мне, — говорит, — такую любезность. Напомни содержание «Войны и мира». Буквально в двух словах.
Тут я вконец растерялся. Все кругом сумасшедшие. Какой-то непрекращающийся странный бред...
— В чем дело? — спрашиваю уже более резко. — Что такое?
Бригадир вдруг понизил голос:
— Доцент Мануйлов Виктор Андроникович жив еще?
— Жив, — отвечаю, — а что?
— А Макогоненко Георгий Пантелеймонович жив?
— Естественно.
— И Вялый Григорий Абрамович?
— Надеюсь.
— И профессор Серман?
— Да, а что?
— Я у него диплом защищал в шестьдесят первом году.
Я удивился:
— Вы что, университет кончали?
— Имею диплом с отличием.
— Так почему же вы здесь?
— А где же мне быть? Где же мне работать, по-твоему? В школе? Что я там буду воровать, промокашки?! Устраиваясь на работу, ты должен прежде всего задуматься: что, где и как? Что я смогу украсть? Где я смогу украсть? И как я смогу украсть?.. Ты понял? Вот и хорошо. Все будет нормально. К вечеру бабки появятся.
Я вздрогнул при слове «бабки». Бригадир пояснил:
— В смысле — деньги...
Затем он громко крикнул:
— Пошли молотить!
Мы приступили к работе. Теперь в холодильнике происходило нечто еще более странное. Грузчики шли цепочкой от вагона. Один из четверых спешил к весам. Остальные за спиной кладовщицы проносили ящики, не взвешивая.
Бала забеспокоился. Теперь он напевал другую, менее веселую песню:
Я несчастный Измаил,
На копейку бэдный,
Редко кушал, мало пил,
Оттого стал блэдный...
Его благосостояние таяло на глазах. Нарисованные восемь тонн стремительно убывали.
Прошло минут тридцать. Бригадир сказал:
— Двух тонн как не бывало.
Через полчаса объявил:
— Еще две с половиной тонны возвращены социалистическому государству...
Бала не выдержал. Он пригласил бригадира на совещание. Но бригадир сказал:
— Говори открыто, при свидетелях.
Бала с трагической гримасой произнес:
— Ты говорил шестьсот? Рэж меня, я согласен!
— Ладно, — сказал бригадир, — пошли работать. Там видно будет...
Теперь мы снова действовали, как вначале. Ставили ящики на весы. Огибали кладовщицу. Снова клали ящики на весы. Проделывали это три-четыре раза. И лишь затем уносили ящики в склад.
Кавказец наш снова повеселел. С платформы опять доносилось:
Я подару вам хрызантему
И мою пэрвую любов...
Прошло еще минут сорок. Бригадир остановил работу. Кладовщица вытащила термос из-за пазухи. Мы вышли на платформу. Бала раскрыл еще одну пачку «Казбека». Бригадир говорит:
— Десять тонн нарисовали.
И затем, обращаясь к восточному человеку:
— Ты сказал — шестьсот?
— Я не сказал — шестьсот. Ты сказал — шестьсот. Ты взял меня за горло...
— Не важно, — сказал бригадир, — я передумал. Теперь я говорю — восемьсот. Это тебе, батя, штраф за несговорчивость.
Глаза бригадира зло и угрожающе сузились. Восточный человек побагровел:
— Слушай, нет таких денег!
— Есть, — уверенно сказал бригадир.
И добавил:
— Пошли работать.
И мы снова проносили ящики, не взвешивая. Снова Бала мрачно напевал, гуляя вдоль платформы:
Я несчастный Измаил,
На копейку бэдный...
Затем он не выдержал и сказал бригадиру:
— Рэж меня — я согласен: плачу восемьсот!
И опять мы по три раза клали ящики на весы. Снова бегали вокруг кладовщицы. Снова Бала напевал:
Я подару вам хрызантему...