Айтиот

Глупо, но первая мысль была про кашемировое пальто — лучшее мое пальто, всего второй год ношу, и только из химчистки. Потом пришла глухая боль, я застонал сквозь зубы. Перед глазами все поплыло. Вокруг началась суета, все забегали. Кто-то склонился ко мне, кто-то, наоборот, отскочил прочь. Завизжала женщина. Окровавленный нож так и валялся на решетке, о которую офисный планктон чистил обувь перед входом в здание. Это был обычный шеф-нож из дешевого набора, не какой-нибудь красивый роковой кинжал даже. Как глупо, меня убили обычным кухонным ножом…

Спустя мучительно долгую минуту прибежал толстый охранник и зачем-то принялся расстегивать на мне окровавленное пальто. Он что-то задел, боль резко усилилась, и я чуть не заорал, но вместо этого лишь обматерил его сквозь зубы.

— Скорая уже едет, — бормотал охранник, — и в полицию позвонили. Держись, паря, едут уже…

Прибежал второй охранник с аптечкой, оба судорожно принялись копаться в ней. Я понадеялся, что первую помощь все же станут оказывать не они. Крови было много, но фонтаном она не била, значит, есть шанс продержаться до приезда врачей.

Скорая приехала быстро, но фельдшеры ползали как сонные мухи. Они перевязали рану, потом долго мерили мне давление и поставили какой-то укол. Только после этого выгрузили свою каталку и стали неспешно меня на нее поднимать… бумаги какие-то заполняли еще. Я сжимал зубы, силясь не орать от боли. Любопытные не расходились, даром что начался рабочий день. Среди них были и мои сотрудники. Я хотел попросить их уйти, но голоса не было. Стыдно, что они видят меня вот так, у меня, наверно, все кишки наружу…

Охранник беседовал с полицейским — я и не заметил, как приехала полиция. Второй полицейский ходил по толпе, и она стремительно рассасывалась — никто не рвался в свидетели.

— Проникающее ранение брюшной полости, — равнодушно говорила в рацию немолодая врачиха. — Острая кровопотеря, поллитра, геморрагический шок. Везем в травму.

Наконец меня погрузили в машину. Фельдшер резко вогнал в вену катетер и подсоединил капельницу. Другой снова стал мерять давление. Почему у скорых такие паршивые рессоры? Казалось бы, в Москве хороший асфальт, а мы будто по сельской грунтовке едем. Собрали, наверно, все утренние пробки, хотя водила и включал иногда сирену. Я просил обезбол, но врачиха уговаривала меня потерпеть — уже, мол, почти приехали. Похоже, просто не хотела возиться с расходом наркотических препаратов.

Я надеялся, что в больнице меня сразу положат на операционный стол и дадут анестезию, но не тут-то было. Каталку отвезли в покрытую тусклым кафелем комнатушку. Пожилая медсестра с поплывшим макияжем поставила новую капельницу, другая стала крепить ко мне какие-то электроды. Подошли два врача в мятых марлевых масках, осмотрели рану. Один с силой ткнул пальцем прямо, кажется, в кишки. Я взвыл от боли, но врачи не обратили внимания, разговаривали они только между собой.

— Чего, брюшная полость?

— Да. Надо в операционную. Пока сделай обезбол и пролей еще литр воды.

У них конец смены, или они всегда выглядят такими уставшими? Объяснить, что со мной, никто не удосужился. По фильмам я как-то иначе представлял себе работу скорой помощи. Пять-шесть медиков все время суетились вокруг меня, обменивались непонятными фразами на своем жаргоне, но ничего не происходило. Мне никто ничего не объяснял. Я умираю, или еще есть на что надеяться? Впрочем, чему удивляться, для этих людей спасение жизней — такая же постылая работа, как руководство «Нативом» для меня, только им еще и платят гроши…

Пришла медсестра — другая, но тоже пожилая, да еще и толстая. Она всадила мне в руку иглу и принялась брать кровь — будто я её мало потерял. От лекарств боль не чтобы ослабела, но отошла на второй план, стала вроде как не моя. Я вяло подумал, что надо, наверно, предложить денег — через кассу или по-левому, не важно; но не сообразил, кому и как. Мысли сами сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Я, наверно, умираю. Надо кому-нибудь позвонить… Телефон тут, в кармане джинсов. Но кому звонить? Родителям? Они окончательно все испортят своей суетой, мама станет кудахтать и причитать, это совсем меня добьет. Вадиму? Черт, мы же поссорились с Вадимом из-за этого чертового места гендира. Катьке? Да, надо звонить Катьке, мы с ней всегда помогали друг другу в самые темные моменты. Это она убедила меня, что боль в животе не пройдет сама, а может оказаться аппендицитом, и вызвала скорую. А я сутки сидел возле ее койки после того выкидыша. Катька и сейчас мне поможет! Я стал судорожно прокручивать список контактов и не сразу вспомнил, почему номера Катьки среди них нет. Да, мы же развелись, мы чужие люди теперь…

Похоже, я так и подохну тут, среди серого кафеля и бессмысленной суеты медиков. Из-за работы я потерял и друга, и женщину, а теперь все мои деньги не могут меня спасти. Ради работы я просрал все, но даже и в ней оказался полным говном, раз меня зарезал мой же сотрудник…

Затошнило. Я попытался привстать, чтобы блевать хотя бы не на себя. От движения боль накатила с новой силой, я шумно вдохнул воздух сквозь стиснутые зубы. Перед глазами все поплыло. Уже плохо соображая, что делаю, я все же набрал маму.

— Але, — спокойно ответила мама. Я расслышал шум воды — наверно, посуду моет после завтрака. — Олежка, привет, чего звонишь?

Я хотел что-то сказать, но горло пересохло, дыхание сбилось. Снова затошнило, в глазах потемнело. Я что-то невнятно прохрипел, потом телефон выскользнул из рук, и кто-то выключил свет.

Совсем.