Айтиот

— Я вот в нулевые так влипла, — сказала вдруг Каннибаловна, задумчиво прищурясь. — У меня тогда Ксюха родилась только. Папаша ее сперва соловьем разливался, как спит и видит счастливую семейную жизнь. А когда аборт стало поздно делать, осознал вдруг, что не готов к отцовству, и свалил в закат. Зарплату черную в своей конторе попросил, так что хрен с него, а не алименты. Мать моя свою личную жизнь устраивала, мы с Ксюхой ей не сдались. Снимали облезлую однушку в пяти остановках от конечной. Ничего-то у меня в жизни не было, кроме работы в паршивой госконторе. Там кое-как, но платили, и обязаны были соблюдать закон о труде хоть для виду; и в это вот я вцепилась намертво. Ксюху полугодовалую в ясли сдала, вышла на работу. А коллективчик там был… тот еще гадюшник. Тетки уже и не знали, как меня извести. Рабочее место выделили напротив лифта, чтобы все об меня спотыкались. То заваливали бессмысленными заданиями, то вовсе никаких не давали неделями. Чморили как могли что на совещаниях, что в кулуарах. Но я как штык, каждый рабочий день, с девяти до шести торчала на своем месте. Даже в сортир — строго в обеденный перерыв. Все равно эти суки дважды пытались акты о дисциплинарных нарушениях составить, и в отпуск не выпускали. Я на них трудовую инспекцию натравливала четыре раза. И так до трех Ксюхиных лет, там-то уже нормальную работу нашла. А тогда другого способа прокормить ребенка у меня не было.

— Ну да… Понимаю, — отозвался я.

Странно, но во всех этих видеоконференциях люди стали общаться откровеннее, чем в офисе. Кажется, мы все друг для друга превратились во что-то вроде попутчиков. Да и крыша от самоизоляции ехала понемногу.

— А эти, — презрительно фыркнула Каннибаловна. — Да разве ж они умеют за себя постоять? Насмотрелись американских сериалов, где начальник орет «вы уволены!» и надо тут же паковать вещи в коробку, и думают, будто у нас так же. Если понадобится, половину офиса уволю одним днем, и никто не вякнет. При том, что могли бы упереться рогом — и хрен бы мы от них избавились.

До таких страстей, впрочем, пока не дошло. Однако «Натив» теперь выжимали, как лимон. Премии выдали только разработчикам, и то урезанные. Выплаты внештатникам сократились вдвое, потому что шли теперь из неофициального бюджета. Сотрудники массово обновляли резюме на хедхантерских сайтах, однако ушло в итоге только двое человек — экономику шатало, многие компании заморозили найм, так что изобилия вакансий не наблюдалось. А вот мы смогли нанять новых зубастых профи на довольно скромные зарплаты. Клиентская база пополнялась каждый день, работы было выше крыши. Пришлось под страхом следующего сокращения вводить практику сверхурочных, вечерами и по выходным. И да, от «Контр Страйка» остались только плакаты на стенах да ностальгические разговоры в курилке.

Жизнь тем временем постепенно налаживалась. К ковиду все попривыкли, сирены скорой на пустых улицах больше не пугали до усрачки. Многие переболели — тяжело, но не смертельно. В магазины вернулись раскупленные перепуганными гражданами крупы, в аптеки — антибиотики и жаропонижающие. Родители мои наконец перестали центнерами заказывать макароны и консервы. Детский сад и библиотека, где они работали, закрылись на карантин; я снял для них на лето дачу под Звенигородом и организовал доставку продуктов. Обычно родители моих подарков не принимали, но так напугались ковида, что безропотно согласились самоизолироваться за городом. Теперь наше общение ограничивалось созвонами, к моему немалому облегчению — не приходилось пересекаться с Игорем на семейных обедах. Видеть этого говнюка я не хотел, знал, что наору на него или, чего доброго, снова отмудохаю.

На майские правительство обрадовало внезапными выходными — пришлось писать в корпоративную рассылку гаденькое письмо, что к нам это якобы не относится, поскольку мы на удаленке и вообще должны пахать на немецких хозяев без продыха. На корпоративном языке это называлось «становиться более клиентоориентированными».

Я предпочел бы питаться бомж-пакетами и штопать носки, если бы это помогло скорее выплатить чертов кредит и расквитаться с этой каторгой. К сожалению, это оказалось невозможно — по правилам Дахау на погашение долга можно было переводить не более половины зарплаты. Вроде бы забота о благополучии ценного сотрудника, а на деле — продление кабалы. Так что деньги было тратить, по существу, некуда. Поездка в Рим с Вадимом оказалась для меня последней. Путешествовать теперь было и не с кем, и некогда — вот я и работал почти без выходных, разве что изредка проводил воскресенье на диване, тупо пырясь во все сериалы без разбора. Да и какие путешествия со всеми этими карантинами… Я смотрел видео в Интернете: улицы Рима, год назад нашпигованныее туристами со всего мира, теперь были пусты, словно в постапокалипсисе.

Дазуров так и остался в Дахау, хотя какие-то самолеты пусть редко, но уже летали. По видеоконференции я вытряс из него обещание, что если мы закроем второй квартал еще лучше, чем первый, он все-таки выделит нам премиальный фонд.

Хуже всех пришлось внештатникам. Они и в самом деле были заменимы, как фильтры в кофе-машине; армия сидящих дома и нуждающихся хоть в какой-то подработке людей росла с каждым днем. Если раньше они могли стабильно получать небольшую, но все же пристойную оплату, то теперь их доходы просели чуть ли не на треть. Однако разработка требовала все больше разнообразной разметки, и мы постоянно набирали людей. Мало кто выдерживал больше пары месяцев, но некоторые приноравливались. Смирнов опять закидал меня гневными письмами. Я звонил ему и терпеливо объяснял, что ситуация вот такая, и другой не будет, а он свободен расторгнуть наш договор в любой момент. Эх, хотел бы я иметь такую свободу! Смирнов меня выслушал, излил очередной ушат стенаний и снисходительно обещал подумать. Разумеется, никуда он не ушел — для таких неудачников, как он, другой работы просто не было.