Обладатель Белого Золота

– Так должно быть. И я грущу оттого, что не могу постичь, как же осуществить эту надежду.

Хоннинскрю заслужил право остаться в одиночестве, но Ковенант нуждался в более ясном ответе. Ведь капитан, как и Морской Мечтатель, говорил о надежде. Стараясь придать своему голосу мягкость и доброжелательность, Ковенант спросил:

– Но если так, почему ты продолжаешь начатое?

Тьма сгущалась, и теперь Хоннинскрю возвышался над собеседниками, словно мрачный утес. Он довольно долго молчал, будто не расслышал вопроса, но когда, наконец, заговорил, ответ его прозвучал просто:

– Я Великан. И капитан «Звездной Геммы», поклявшийся повиноваться Первой в Поиске. Это важнее прочего.

«Важнее», – с болью в душе повторил про себя Ковенант. Наверное, Морэм мог бы сказать нечто подобное. Но не Финдейл – такой довод не для него.

А вот Кайл кивнул: видимо, ответ Великана оказался харучаю понятен. Впрочем, почему бы и нет? В конце концов, его народ никогда не придавал надежде особого значения. Стремясь к победе, харучай всегда осознавал возможность поражения и принимал исход таким, каким он был.

Ковенант отвернулся от темнеющего моря, разжал пальцы и отпустил перила корабельного борта. Ему не было места среди таких людей. Он не знал, что важнее всего, и не видел перспектив, которые позволили бы ему легче перенести провал. Решение, принятое ради Линден, в конечном счете, представляло собой не более чем еще одну разновидность лжи. Конечно, она вынудила его выказать эту притворную уверенность. Но в какой-то момент даже прокаженный начинает нуждаться в чем-то большем, нежели самодисциплина или упорная борьба за выживание. К сожалению, в своих отношениях с ней он допустил фальшь. И решительно не знал, что теперь делать.

С наступлением темноты Великаны зажгли по всему кораблю множество светильников. Развешенные по реям передней и задней мачты – на месте средней мачты зиял провал, – они высветили огромный штурвал, трапы, ведущие с мостика, и двери в трюм и на камбуз. Маленькие масляные фонари казались крошечными точками света на фоне темного неба, но, тем не менее, они подчеркивали и его бездонность, и красоту «Звездной Геммы». Неожиданно Ковенант ощутил в себе желание пойти поискать Линден и уже двинулся к трапу, когда его внимание привлек к себе Вейн. Отродье демондимов стоял на неосвещенном месте, том самом, куда ступила его нога по возвращении с острова Первого Дерева. Его темный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне тающего горизонта. Как всегда, он не обращал на посторонние взгляды никакого внимания, словно ничто в мире не могло его коснуться. Но нечто все же его коснулось. На руку Вейна было надето железное навершие бывшего Посоха Закона, но рука эта бессильно свисала с выступающего из его локтя, словно древесный сук, странного сочленения. Ковенант понятия не имел, зачем Мореход Идущий-За-Пеной навязал ему в спутники этот плод загадочных опытов мрачных и злонравных юр-вайлов. Но сейчас он не сомневался в правоте Линден: не проникнув в тайну отродья демондимов, трудно было надеяться найти удовлетворительное объяснение происходящему. Проходя мимо Вейна, Ковенант отчетливо осознал, почему ему так захотелось отыскать Линден.

Он нашел ее возле передней мачты, чуть пониже носовой надстройки, на которой, подобно украшавшей корабельный нос статуе, возвышался, устремив взгляд вперед – и в будущее! – Финдейл. Рядом с Линден находились Первая, Красавчик и еще один Великан, которого Ковенант узнал, подойдя поближе. То был Сотканный-Из-Тумана, тот самый, чью жизнь Линден спасла жизнью самого Ковенанта. Все трое Великанов поприветствовали его с той же деликатной осторожностью, какую выказали Хоннинскрю и Севинхэнд: с внимательной заботливостью людей, сознающих, что они находятся в присутствии человека, чья боль превосходит их собственную. И только Линден, казалось, не заметила его появления. В слабом свете фонарей лицо ее выглядело мертвенно-бледным, едва ли не изможденным: только сейчас Ковенант сообразил, что она, скорее всего, не отдыхала с момента прибытия Поиска на Остров Первого Дерева. Энергия, поддерживавшая ее все это время, иссякла, а лихорадочное возбуждение являлось лишь оборотной стороной смертельной усталости. Ему показалось, что Линден вот-вот упадет в обморок, и поначалу он даже не обратил внимания на ее одежду – застиранную фланелевую рубашку, потертые джинсы и крепкие башмаки. Ту самую одежду, в которой она впервые попала в Страну.

Хотя в этом выбор Линден не отличался от его собственного, облик ее неожиданно причинил Ковенанту боль. В который раз он был обманут собственным самомнением, непроизвольно внушавшим ему надежду. Он хотел верить, что все потрясения и откровения последних дней не изменят ее, не заставят ее вновь вспомнить о разделявшей их пропасти.

«Дурак!» – выбранил себя Ковенант. Разве он мог оказаться вне пределов ее восприятия? Ведь даже находясь внизу, в своей каюте, она узнавала о его намерениях раньше, чем он осознавал их сам.

Первая приветствовала Ковенанта тоном, который мог бы показаться грубоватым, но это говорило лишь об остроте ее собственных переживаний. Что же до слов «Томас Ковенант, я не сомневаюсь в правильности твоего выбора», – то они, бесспорно, указывали на уважение к его состоянию. Так или иначе, события последних дней отразились на ее внешности: сгущавшийся сумрак, заостряя тени, еще сильнее подчеркивал ее суровую красоту. Она была меченосицей, ее готовили к схваткам, к битве с угрожающим миру Злом. Когда Первая говорила, ладонь ее покоилась на рукояти меча столь естественно, словно клинок являлся неотъемлемой частью сказанного.

– Я назвала тебя Другом Великанов и горжусь этим. Красавчик, мой муж, имеет обыкновение утверждать, что суть жизни в надежде. Не знаю, можно ли измерить и оценить подобные вещи, но в одном я уверена твердо: лучше пасть в бою, чем сдаться без борьбы. Не мне судить об избранном тобою пути, но я была рада услышать, что ты решил вступить на тропу битвы.

Не приходилось сомневаться в том, что Первая старалась приободрить его, но делала это в манере, свойственной воительницам. Ее попытка тронула Ковенанта, но одновременно и внушила ему опасения: кажется, он вновь оказывался вовлеченным в нечто, явно превосходившее его возможности. Но, так или иначе, отвечать Ковенанту не пришлось, ибо, едва Первая умолкла, в разговор вступил ее муж:

– Я уже говорил, что Линден Эвери – истинная Избранная. Но увы, Друг Великанов, даже Избранные могут ошибаться. Сейчас она сделала неверный выбор, поскольку не собирается отдыхать.

В голосе Великана явственно слышался укор.

– Линден, тебе необходимо... – начал было Ковенант, но под ее взглядом осекся и умолк. Она словно впитала глазами сгущавшуюся ночную тьму и отгородилась от него стеной мрака.

– Я никуда не пойду.

Ощущение тяжкой утраты сковало Ковенанта леденящим холодом: слишком многое услышал он в словах Линден. Они означали, что прежний мир для нее рухнул – как и сам Ковенант, Линден не могла заставить себя вернуться в каюту. Ту каюту, которую недавно делила с ним. Откуда-то, словно издалека, до ушей Ковенанта донесся голос Красавчика:

– Мы предложили ей помещение, где прежде размещались харучаи, но она сказала, что боится спать в таком месте, А другой отдельной каюты на «Звездной Гемме» нет.

Ковенант сразу понял, в чем дело. Бринн обвинял Линден в смерти Хигрома, к тому же она пыталась убить Кира.

– Оставь ее в покое! – тупо пробормотал он, обращаясь не то к Красавчику, не то к самому себе. – Она отдохнет, когда сочтет нужным.

Ему хотелось сказать и совсем другое: «Прости меня. Прости, ибо сам я не могу найти себе оправдание», однако эти слова так и остались непроизнесенными. Вымолвить их оказалось свыше его сил. Вместо этого он судорожно сглотнул и сказал:

– Ты права. Мои друзья вовсе не считали меня обреченным. И уж конечно, Идущий-За-Пеной не случайно дал мне в спутники Вейна.

Даже эта фраза далась ему нелегко, однако, собравшись с духом, Ковенант продолжил: