Страница 34 из 38
Георгий Халилецкий
ЗАПАС ПРОЧНОСТИ
Вот какую историю я услышал недавно. Причем человек, рассказавший ее, предупредил меня, что в ней нет ровно ничего необыкновенного, и я с ним в общем-то согласен…
В первых числах ноября посыльное судно «Богатырь» было захвачено льдом близ северного побережья. Вообще-то ранние морозы — не редкость в этих широтах: случалось, что море у берега замерзало еще и в октябре. Залив в одну ночь заковывало в голубую броню, все кругом заметало снегом, — а снег тут сухой, колючий — и начинала кружить-вертеться продутая нордовым ветром пурга.
Но все это бывает не страшно, когда и рыбацкие сейнеры, и суденышки-снабженцы китобойной флотилии, и деревянные посудины гидрографов — все успеют приготовиться к долгой зимовке или просто уберутся восвояси.
А тут беда обрушилась неожиданно. «Богатырь» возвращался во Владивосток: он около месяца был в плавании, доставлял продукты и почту на отдаленные морские посты, и вдруг такое несчастье. Именно вдруг, потому что еще накануне прогноз был самым успокаивающим. Лишь позже выяснилось, что с Аляски двигался зимний циклон и крылом неожиданно задел эту часть побережья. И лед-то, если правду говорить, образовался не толстый, но «Богатырю» много ли надо. У него богатырского — одно название, данное точно в насмешку.
Так или иначе, а утром после этого циклона старший лейтенант Кашеваров, командир «Богатыря», собственными глазами увидел, что вокруг корабля — и справа до самого берега, и слева мили на полторы до чистой воды — простирается торосистое ледяное поле.
Полторы мили — расстояние небольшое, но их нужно было преодолеть. А «Богатырь», старый «Богатырь» с латаной-перелатанной обшивкой и видавшими виды шпангоутами, как ни напрягались его маломощные натруженные машины, как ни пытался он взобраться форштевнем на лед, за полдня не продвинулся ни на вершок.
— Ну все, — сказал Кашеваров, входя в кают-компанию, — видно, придется тут зимовать.
Сказал он это полушутя, но все сидевшие за столом вдруг увидели, как фельдшер, молоденький лейтенант медицинской службы Ткачев, побледнел и начал взволнованно комкать салфетку.
— Как же это так зимовать? — растерянно возразил он. — Мне никак зимовать нельзя! — Он помедлил и подтвердил напряженным ломким голосом, в котором чувствовалось отчаяние: — Невозможно мне тут зимовать!
— Так что ж ты не предупредил? Мы бы в рейс не ходили, — серьезно заметил штурман, — старший лейтенант Горелкин, известный острослов и насмешник. — Люди в таких случаях всегда предупреждают.
В другое время, наверное, посмеялись бы над его репликой, но тут каждый сосредоточенно молчал. Кто глядел в тарелку, кто катал на скатерти хлебный шарик. Все чувствовали себя неловко. И только помощник командира старший лейтенант Рекемчук недовольно заметил:
— Вы, Горелкин, не всегда понимаете, в каких случаях можно шутить, а когда следует и помолчать. У человека особая причина…
Все на «Богатыре», от командира до палубного матроса, знали эту особую причину Ткачева: двадцатого ноября во Владивосток должна была приехать невеста фельдшера. Втайне от него офицеры, уже успевшие полюбить лейтенанта, готовили ему свадебный подарок.
— Виноват, — смутился Горелкин. — Действительно, я не того… Брякнул не подумав.
— Добро, — сухо заметил Кашеваров. — Не волнуйтесь, доктор, что-нибудь придумаем.
(На вспомогательных судах, где врач по штату не положен, корабельного фельдшера обычно любовно и почтительно называют доктором.)
Сразу после обеда Кашеваров связался со своей базой; в шестнадцать часов прилетал вертолет с проходившего в открытом море краболова, еще раз подтвердивший, что «Богатырю» до чистой воды дойти без посторонней помощи не удастся.
Кашеваров вызвал в рубку Ткачева.
— Вот что, доктор, — начал он и осекся. Он хотел сказать так: «Мы тут, кажется, засели основательно, а у меня есть власть — отпустить вас на этот краболов. Вертолет заберет, и через двое-трое суток вы будете во Владивостоке». Но он посмотрел на лейтенанта и почему-то ничего этого не сказал, а лишь сухо бросил: — Вот что. Матросы выскакивают на палубу одетыми не по форме. Проследите, чтобы не было обмораживаний…
Ткачев, хотя командир и не добавил больше ни слова, понял, ради чего вызвал его Кашеваров. И в его глазах было сейчас все разом: и затаенная надежда, что командир все-таки примет это решение, и страх, что он его примет…
— Есть, проследить, — неуверенно ответил лейтенант.
А летчик сбросил на палубу вымпел с запиской: «Чем еще могу быть полезен?» Кашеваров поднял руки над головой и пожал одной рукой другую: ничем, мол, спасибо и на том, до свидания!
В семнадцать стало темнеть, к восемнадцати вокруг уже не было видно ни зги. После ужина Кашеваров и Рекемчук, проверив вахтенную службу, спустились в кубрик. Кто-то подал зычную команду «Смирно!», кто-то начал докладывать, но командир корабля жестом остановил доклад и по-домашнему, устало присел к столу.
— Вот что, друзья мои, — помолчав, негромко сказал он. — Выбраться самостоятельно изо льда корабль не может. Дела наши не то чтобы плохи, но и не из блестящих. Засели мы крепко.
— Будем тут зимовать, товарищ командир? — вполголоса спросил кто-то.
— Зимовать, конечно, не будем, — возразил Кашеваров. — Ледокол придет. Но не раньше как дней через пятнадцать. Он сейчас занят — выводит караван. Люди со срочным грузом попали в такую же неприятность, как и мы…
— Так что ж, товарищ старший лейтенант, — заговорил старшина рулевых Горобцов. — Надо, — значит, надо, подождем.
— Да подождать-то дело нехитрое, — усмехнулся Кашеваров. — Я не об этом… Видите ли, — он помедлил. — У нас на исходе продукты и пресная вода. Никто же не знал, что так все получится!.. Я доложил командованию: меры, конечно, будут приняты, а пока что…
Он говорил, а сам вглядывался в лица подчиненных: больше всего сейчас беспокоило то, как матросы встретят его слова.
— Можно мне, товарищ старший лейтенант? — попросил слова матрос Переверзев, поднимаясь. — Я думаю, — весело произнес он, — харчи — это еще не самое страшное. Обойдемся как-нибудь. У меня вон на ремне сколько дырочек в запасе!..
Посыпались шутки, кто-то громко засмеялся, и Кашеваров почувствовал, что от сердца у него отлегло. Он жестом остановил Переверзева:
— Я хочу сказать вам одно. Сейчас от всех потребуется особая стойкость и выдержка. Ни на какие послабления прошу не рассчитывать. Всем ясно?
— Куда яснее, — весело отозвался Горобцов. — Да вы, товарищ старший лейтенант, не сомневайтесь: порядок на корабле будет полный!..
Всю ночь жестяным грохотом обрушивался холодный ветер, всю ночь трещал, вздыхал, скрипел вокруг корабля не видимый во тьме лед. И кажется, не было на «Богатыре» человека, который в эту ночь не поднимал бы головы с койки, настороженно прислушиваясь: «Ну как там? А что, если лед к утру разойдется, не выдержит напора? И откроется доступ к чистой воде?..»
Но надежды были напрасными. К утру лед сделался еще крепче. Теперь до чистой воды было уже никак не меньше двух с половиной километров. Справа — голая, без кустика, стена каменистого берега. Слева — ледяное поле. Впереди и позади — зелено-голубые козырьки торосов. И ничего больше, решительно ничего…
На следующий день прилетел самолет Ли-2. Он описывал над кораблем широкие круги, постепенно суживая их, но сесть на лед так и не решился. На бреющем полете начал сбрасывать на парашютах ящики, тюки с продуктами. «Проблема номер один», как называл ее Кашеваров, была таким образом решена: запаса продовольствия экипажу «Богатыря» теперь хватило бы надолго. Не такой уж сложной оказалась и «проблема номер два»: моряки быстро наладили опреснение воды из растопленного льда.
Но сразу же вслед за этим возникла «проблема номер три», и она оказалась самой серьезной.