Страница 21 из 38
Петя вздыхает. Я молчу. Внезапно он спрашивает:
— А ты любишь кого-нибудь?..
— Да, — отвечаю, немного помедлив. — Море люблю.
Петя поднимает голову.
— Море?..
— Да, море! — торжественно повторяю я и чувствую, что действительно люблю море. Пусть!.. Пусть у меня нет девушки, как у Пети, но зато у меня шум волн, крики чаек… Мне очень хорошо в море.
Петя вдруг говорит:
— А ты знаешь, что в море есть золото. Чистейшее золото. Из двух миллионов тонн воды можно добыть сто граммов золота…
— Чепуха!
— Чепуха?.. — Петя приподнимается на локтях. — А об этом тебе известно, что рыбы разговаривают между собой?
— Как?..
— А вот так — разговаривают, и всё. Ну не так разговаривают, как мы с тобой, а по-своему. Скат, например, посылает электрические сигналы, у него есть батареи для этого, дельфины свистят, морские петухи храпят, а ставрида и морской конек хрюкают… А сколько еще нераскрытых тайн моря?
Я все больше удивляюсь. Петя вдруг открывается мне с другой, неизвестной до сих пор стороны. Видно, Петя тоже любит море, только по-своему.
— Когда закончу службу, — мечтательно говорит Петя, — обязательно пойду учиться в рыбный институт…
Меня приходят будить на вахту. Я соскакиваю с койки, потом, прыгая то на одной, то на другой ноге, надеваю штаны. Петя смотрит на меня грустными немигающими глазами. Волна теплых чувств захлестывает меня.
— Ты, Петя, спи, не переживай. Все будет хорошо. Отпустят тебя к Гале.
И Петю действительно отпускают. В четверг он стоит в строю увольняющихся — розовый, счастливый. Боцман прокатывается вдоль строя, останавливается возле Пети. Окидывает его зорким глазом, говорит, глядя куда-то вбок:
— Напоминаю, товарищ Шыпа, о достойном поведении на берегу.
— Есть! — сочным тенорком отвечает Петя.
Я издали приветливо машу ему рукой. Мне хочется, чтобы у Пети было все благополучно. Мне вообще хочется всем счастья, полноты жизни. Я не могу ни на кого сердиться, если он настоящий человек. А Петя представляется мне настоящим человеком.
Начиная с двадцати трех часов наш кубрик напоминает базар. Ребята возвращаются из увольнения, переодеваются. Смех, шутки. Вдруг кто-то спрашивает:
— А где Шыпа?..
Веселый галдеж утихает. Я смотрю на часы: без четверти двенадцать, а Пети нет. Потом через открытый люк доносится бой часов кремлевской башни. Это из динамика на причале. Шыпы все нет. Ребята молча лежат на койках, делают вид, будто спят.
— Может, случилось какое несчастье? — вслух размышляю я.
Мне никто не отвечает.
Тихо клацают дверные задрайки, кто-то входит в кубрик. Боцман! Я слежу за ним из-под полуприкрытых век. В синем свете ночной лампочки его лицо кажется мертвенно-бледным. Вот он остановился возле моей койки, поправляет одеяло. На меня веет крепким запахом табака. Слышу: боцман переходит в угол, где спит Федя Спичкин. Долетает шепот:
— Почему с ним никто не пошел? Это ваше упущение, Спичкин.
— А зачем ему сопровождающий? Надо, чтобы человек почувствовал, что ему доверяют. Потом, он шел к своей девушке, делегация тут ни к чему.
Боцман после некоторого молчания произносит:
— И все же мы где-то недоработали… Командир за это не похвалит.
— Когда я был у командира, он сказал, чтобы ни в коем случае из Шыпы не делали события.
Боцман вздыхает:
— Так-то оно так, а все же…
Минуту они молчат, потом боцман говорит:
— Ладно, спите… — И осторожно удаляется из кубрика.
А в пятнадцать минут первого через люк сваливается Шыпа. Он тяжело дышит. Кто-то включает свет, и головы ребят, как по команде, поворачиваются к нему. Чтобы спрятать глаза, Шыпа начинает стягивать фланелевку. Никто не произносит ни слова.
Наконец Федя Спичкин спрашивает:
— Как здоровье твоей девушки, Петя?
— Поправляется, — нехотя роняет Шыпа.
Федя спускает с койки волосатые ноги. В глазах у него начинают плясать веселые искорки.
— А мы тебя ждали к утру…
— Я бежал… — быстро говорит Петя и поднимает голову.
— Ты опоздал, — спокойно говорит Федя, и веселые искорки сразу исчезают. — Ты подвел своих товарищей.
Петя делает глотательное движение.
— Но я бежал… Никогда не бежал из увольнения, теперь бежал. И маме позвонил по междугородней, чтобы денег больше не слала. Если не верите — вот квитанция… — Он протягивает бумажку. — Из-за этого и задержался.
— Нет, ты не задержался, — Федины слова звучат беспощадно: — Ты опоздал. Совершил проступок. И ты ответишь нам за это сполна.
— Я не хотел опаздывать. Я бежал!.. — почти кричит Петя.
Его голос одиноко повисает в воздухе. Кругом зловещее молчание. Оно страшно, это молчание. Петя с испугом смотрит на меня. Я отвожу глаза, и у меня проносится мысль: «Сейчас что-то произойдет…»
Но из открытого люка раздается:
— Эй, в кубрике!.. Кто там включил свет среди ночи?
Это дежурный.
…Утром мы выходили на поиск подводной лодки. Ревут моторы. Выхлопные газы режут глаза. А море синее-синее. Я смотрю в проносящуюся мимо воду и думаю о том, что это плавает золото. Мне хочется узнать все тайны моря. Я обязательно прочитаю много книжек о море.
Потом по сигналу тревоги мы занимаем свои боевые посты. Мой пост рядом с Петиным, через штурманский стол. Петя надел свои большие черные наушники.
— Боевой пост гидроакустики к бою готов! — докладывает Петя.
Я включаю свою станцию. На голубоватом экране вспыхивают очертания далекого берега. Море — вот оно, передо мной. Я представляю себе это море: безбрежное, с шумными валами. Катер начинает встряхивать.
В рубку спускается командир, склоняется над картой. Он берет измеритель, шагает им по карте, а потом раздумывает. Только на этот раз он потирает переносицу.
— Так!.. — старший лейтенант прихлопывает карту ладонью. — Курс двести сорок!
— Есть, курс двести сорок! — доносится с мостика голос рулевого Феди Спичкина.
Когда командир уходит, Петя кричит мне через стол:
— Дальность обнаружения невелика. Проклятый планктон… — И, глядя на меня, умолкает.
Вероятно, в моих глазах — осуждение, обида, жалость — все то, что я испытываю сейчас по отношению к Пете. Впервые его губы расползаются в какую-то страдальческую улыбку. И я кричу:
— Инфузория ты, Петя!
— Не сердись на меня… Я этой ночью многое понял! — в ответ кричит мне Петя.
А я думаю: «Наверное, познать тайны моря легче, чем стать настоящим человеком».
Майор Б. Петров
ТАКОВА ЗАКОНОМЕРНОСТЬ
Командир взвода связи старший лейтенант Чугреев в первый же день назидательно сказал Ловичеву:
— Уж больно вы робкий, Ловичев. Будьте посмелее. А то ведь тут у нас народ тертый, на язык острый. Им палец в рот не клади. — И выразительно поднял палец, потом быстро согнул его, будто показывая, как это может произойти.
Ловичев смущенно усмехнулся, сказал положенное «есть» и вышел из канцелярии. А что он мог еще сказать? Что он не такой уж робкий, как показалось командиру? Ну так это доказывается не словами, а делами, поведением.
И все-таки солдат недооценил предупреждение старшего лейтенанта. Очень скоро ему пришлось сильно в этом раскаяться.
Ловичев ждал, что его немедленно назначат на должность, поручат работу на телефонной станции или на линии. Но старший лейтенант Чугреев велел послать его дневальным: пускай обвыкнет.
В общем-то это было правильно. Ловичев исправно нес службу у тумбочки, следил за порядком, отдавал честь, кому положено, вовремя подавал команды и, соблюдая устав, заставил идти спать писаря Сомина, который, по обыкновению, любил после отбоя торчать в канцелярии роты.
Потом, когда казарма погрузилась в сон, Ловичев, вспоминая события минувшего дня, стал размышлять на досуге.