Портрет Лукреции

По ночам Альфонсо меняется до неузнаваемости. Переступив порог спальни, он вместе с одеждой сбрасывает личину герцога. Ему нравится откидывать с Лукреции одеяло и любоваться ею. Воздух касается обнаженной кожи, и Лукреция подавляет дрожь. Нельзя ежиться от смущения, прикрываться руками или закрывать глаза: мужу это не по душе. И потом, он больше не тот Альфонсо, что ужинал с ней за длинным столом. Ночной Альфонсо сбрасывает маску и становится существом из мифов — сплошь кожа да жилы, удивительно густая поросль волос; речное божество, морское чудовище из реки По, что вьется лентой по долине. Приняв человеческий облик, он проникает в спальню Лукреции, в постель, скользит под одеяло и сжимает ее перепончатыми пальцами, трется чешуйчатой кожей о ее кожу, овладевает Лукрецией с силой, приобретенной в долгой борьбе с морскими течениями; прикрытые волосами жабры на его шее пульсируют, жадно вдыхая земной воздух.

Теперь можно закрыть глаза: Альфонсо вступил в такое состояние, когда он и с ней, и бесконечно от нее далек. Нет, его присутствие ощущаешь остро, только разум его где-то блуждает. Лукреция нет-нет забудется и откроет глаза, и видит над собой до нелепости искаженное лицо — яростное, решительное, с выражением неутолимой потребности. Лукреция давно забыта. Ей остается лишь ждать, считать минуты. Речной бог исполняет ночной ритуал, упорно ищет утоления загадочного желания, острой тяги к слиянию с человеком; он вторгается толчками, словно хочет оставить в Лукреции свою метку; речная влага просачивается сквозь его кожу и капает на Лукрецию, будто в его теле бушуют илистые воды, и он хочет передать их Лукреции — и тогда она станет, подобно ему, морским созданием, русалкой.

Она научилась правильно дышать, расслаблять мышцы, вдавливаться посильнее в перину, чтобы не прижиматься так тесно к Альфонсо, не вздрагивать от прикосновения его руки или другой части тела. Оказывается, Изабелла не обманывала: со временем уже не так больно, а еще ему не нравится, когда она лежит неподвижно, отрешившись от происходящего. Он куда довольнее и заканчивает быстрее, если она повторяет его движения, улыбается, когда улыбается он, тяжело дышит, когда тяжело дышит он, и смотрит ему в глаза.

В такие минуты она может стать кем угодно.

Однако она не кто угодно. Она жена Альфонсо, отдана в его власть отцом и католической церковью. Она заняла место умершей сестры. Она связывает герцогство Тосканы и герцогство Феррары и родит наследников, претендующих на обе провинции, на оба дома. Такова плата за вольготную жизнь в delizia.

Но так будет не всегда. Нельзя жить в delizia вечно. Вскоре Альфонсо придется уехать в Феррару, и она поедет с ним, поселится в castello с матерью и сестрами мужа. Лукреция не представляла, как ее встретят, как отнесется к ней семья Альфонсо — приветливо или холодно, а то и с подозрением; не знала, каким окажется двор — гостеприимным или полным интриг и разногласий. Сказочная delizia, увы, лишь временная радость. Совсем скоро они навсегда переедут в Феррару; замужняя жизнь начнется по-настоящему, и Лукреция приступит к обязанностям герцогини.

А еще ей предстоит беременность. Может, она уже наступила.

Эта мысль живет в ней, как медная пуговица, которую она еще ребенком проглотила на спор (Мария с Изабеллой заставили) и больше не видела. Она вспоминает, как разбухало и уменьшалось тело матери под одеждой, разбухало и уменьшалось, снова и снова; как многочисленные беременности ослабили маме спину, и лекарь прописал ей железный корсет. La Fecundissima. Еще Лукреция вспоминает женщин, умерших в родах, и как исчезают многочисленные кузины, тетушки и жены придворных господ, и говорят о них только шепотом, а в часовне молятся за упокой их душ. Неужто Лукрецию постигнет такая судьба? Или она окажется из везучих и будет любоваться, как взрослеют дети?

Иногда ей хочется спросить Альфонсо прямо посреди их ночных сношений, когда он вертит ею то так, то эдак, будто решает загадку или приглядывается к участку земли, который нужно завоевать, когда он уже готов излиться в нее, когда прижимается к ней, словно тонет или задыхается в жаркой духоте спальни, а Лукреция — его последняя надежда на превращение в морское существо. Ее подмывает шепнуть в раковину его уха: а если я не выживу? А если роды меня убьют? Об этом ты думал?

Если он и слышит ее тихие вопросы, то никогда не удостаивает их ответом.

На вилле полдень, Лукреция ходит по комнате, перекладывает с места на место вещи: щетку для волос, расшитый бусинами кошелек, резное деревянное блюдо, кубок в форме рога. Выглядывает то из окна, выходящего во двор, то из другого, на противоположной стене, выходящего на горы. Надевает zimarra[45] и сразу сбрасывает: слишком жарко. Прошлой ночью Альфонсо не остался с ней спать. Иногда он тотчас погружался в сон и так лежал до самого утра, раскинувшись на кровати. А иногда акт бодрил его, вселял странную живость; если Лукреция засыпала во время такого настроения мужа, он тихо вставал с кровати, одевался и уходил. А перед уходом всегда наклонялся и легонько целовал Лукрецию в висок. В первый раз она вздрогнула от неожиданности, чуть не вскочила с постели; теперь привыкла, даже в какой-то мере ждала этой мимолетной ласки. Никто прежде не целовал ее на ночь.

Лукреция любуется нарядным садом, математически точными углами живой изгороди, подметенными дорожками. А за ними раскинулся густой лес, где охотится Альфонсо, еще дальше — равнина, а совсем в отдалении — горы. За горами идет Флоренция, ее семья, родное палаццо, но она не станет думать о родных, представлять их всех вместе без нее.

Лучше уж рассмотреть отражение в оконном стекле. На нее смотрит цветущая незнакомка с блестящими глазами и розовыми щечками. Синие полумесяцы под глазами исчезли, а с ними — усталость и настороженность на лице. Лукреция никогда не считала себя красавицей вроде Изабеллы или Марии. Она похожа на обеих сестер: те же томные веки, та же точеная верхняя губка, только черты сестер всегда казались правильнее. Различие тонкое, однако оно есть: глаза у нее глубоко посаженные, щеки худее, подбородок острее. Во всем ее облике — тревога, задумчивость, и даже в спокойные минуты с лица не сходит тень озабоченности. А вот девушка в отражении вполне привлекательна. Даже красива.

Лукреция поворачивается в разные стороны. Откуда эта чудесная перемена? Кожа утратила восковую бледность, и мама уже не сможет ущипнуть за щеку и назвать маленькой затворницей.

В голове стрелой мелькает тревожная догадка. Нет, не может быть! Лукреция прижимает ладони к животу. А вдруг?.. Но в этом положении женщины теряют красоту, а не наоборот.

Она ощупывает упругий живот, гадает, изменился он или нет?..

Вдруг — стук в дверь.

Вздрогнув, Лукреция отнимает руки от живота. Альфонсо? Уже вернулся?..

Вряд ли. Еще рано, у него много работы, писем, документов.

Кашлянув, она скрещивает руки перед собой. Нет, быстро прячет за спину. Нет, ставит в бока.

— Заходите!

Дверь открывается, и в комнату почти врывается Эмилия. Лукреция с облегчением выдыхает при виде камеристки.

— Мадам, с вашего позволения… — начинает Эмилия, растерянная таким приемом. — Его высочество велел вас подготовить. Я предупредила, что вы, наверное, спите, а он сказал, что хочет вам что-то показать…

— Хорошо. Спасибо, Эмилия. Давай приступим.

Эмилия кивает, берет льняное полотенце и растирает кожу Лукреции. Потом, нагрев в руке бутылек фиалкового масла, втирает его в ноги, грудь и спину госпожи. Лукреция молча терпит процедуры; поднимает руку, поворачивает запястье, сгибает ноги в коленях, поворачивает шею то в одну сторону, то в другую. Этот ритуал всегда напоминает ей о матери: в конце концов, она его и придумала, составила строгий порядок действий, велела обучить ему всех служанок в палаццо, чтобы дочери всегда представали в лучшем свете.

45

Зимарра — плотная верхняя одежда из шелка или бархата с меховым воротником.