Страница 20 из 31
Однако на более детальные расспросы о мне отвечали неохотно, и я пришел к выводу, что все закончилось без фанфар и триумфов. Оставалось, впрочем, неясно, не были ли в этом виновны русские, подорвавшие союзные успехи посредством поражения или предательства. Поскольку никто об том не упоминал, я заключил: нет, не виновны. Хотя подробности случившегося для меня по-прежнему оставались загадочными.
Сейчас же было очевидно, что помимо сикурса собственно военного, союзникам требуется поддержка, скажем так, политического характера. Боевые действия велись на территории самой Пруссии, и для получения фуража и провианта было необходимо заручиться если не приязнью, то хотя бы сдержанным нейтралитетом местного населения – здесь офицеры, да и солдаты нашей армии оказывались незаменимыми посредниками для русских и их азиатских данников, совершенно несведущих в языках Европы. Приказ по армии был выдержан в самых благожелательных тонах и несколько раз упоминал о проявленной в тяжелых боях стойкости и доблести войска ее величества санкт-петербургской императрицы, верно выполняющей союзнический долг по отношению к войску опять-таки ее величества императрицы, только уже венской. Оставалось только дополнить русскую храбрость интеллектом австрийского поводыря.
На удивление, формирование ударного кавалерийского отряда опять столкнулось с большими трудностями. Поначалу я никак не мог уяснить, в чем дело, а ведь шел уже третий год моей военной карьеры. Непрерывно проводились интенсивные штабные совещания, туда-сюда метались вестовые, моего командира, начальника полкового госпиталя, все время вызывали наверх, и он возвращался с этих визитов с тревогой на посеревшем лице и осторожно, словно рану, промокал потную лысину, объявляя нам об очередной порции экстренных распоряжений. Но ничего не происходило.
Постепенно я понял, что трогаться с места никто не хотел, может быть, кроме одного-единственного человека, поставленного во главе этой чрезвычайной экспедиции. Командиры всех прикомандированных к нему частей – больших и малых, отборных и регулярных – жаловались на неполную комплектацию и заявляли о невозможности выступить в срок. Офицеры, как один, хотели ускользнуть от чести встать плечом к плечу с «восточными братьями по оружию», представлявшейся им весьма сомнительной. О солдатах и говорить нечего: те же ветераны, что рассказывали мне о турецкой и силезской войнах, чертыхались и клялись, что скорее дезертируют, чем пойдут в одном строю с русскими оборванцами и еще с таким командиром.
Как вы уже догадались, руководство отдельным корпусом было поручено тому самому генералу, что прошлой осенью отличился при перехвате прусского обоза, но оставил среди личного состава исключительно дурную память из-за своей требовательности и напористости. В войсках его побаивались, даже уважали, но без симпатий. Он слишком любил побеждать, чтобы помнить о солдатах – так, по крайней мере, мне передавали. И, конечно же, было ясно, что предстоящий ударному корпусу переход не будет ни легким, ни медленным. Не говоря уже о битве, должной за этим воспоследовать.
Особенно тяжело – это я знал по рассказам знакомых из кавалерии – было отыскать врачей для подвижного госпиталя. Говорили, что русские терпят большие потери от болезней и плохо излечивают даже простые касательные ранения, поэтому беспокойный командир корпуса страстно озаботился желанием продемонстрировать союзникам тщательность и продуманность медицинской службы в войсках империи. Но здесь его ждала очередная неудача. Никто из моих коллег не хотел быть включенным в экспедицию, несмотря на приказы, обещания, посылы, увещевания и угрозы. Люди заболевали, днями не являлись в часть, напивались без просыпу и грубили старшим по чину – словом, любым способом зарабатывали дисциплинарные взыскания. Иные даже завышали заболеваемость и смертность в своих лазаретах.
Вдруг оказалось, что невыгодно прослыть хорошим или хотя бы приличным армейским врачом. К тому же, как водится, те, у кого были влиятельные знакомые в штабах или венских салонах, заходили и с бокового подъезда. Передавали, что генерал-квартирмейстер очень скоро представил командующему армией список незаменимых полковых лекарей, позабыв при этом перечислить тех, кого можно было бы включить в отряд. Командующий, впрочем, поступил мудро – передал реестр «неприкасаемых» пылкому генералу и предложил ему самому отыскать волонтеров. По слухам, потом оказавшимся правдивыми, один из достойных армейских докторов, служивший уже многие годы, но отчего-то обойденный в чинах, принял должность старшего врача корпуса. Других добровольцев не было.
В течение всей этой эпопеи я ощущал смешанные чувства и испытывал соблазн задействовать наше посольство, с которым продолжал находиться на связи, время от времени пересылая туда обещанные отчеты. Один раз мне даже пришла в ответ короткая благодарственная бумага, извещавшая о том, что мои сведения были использованы для составления какого-то ежегодного компендиума, в связи с чем мне полагалось скромное вознаграждение, приложенное к тому письму в качестве милого сюрприза.
Само собой, я не мог представить ничего менее приятного, чем на месяц раньше сниматься с насиженного места, тащиться по силезским, а потом – прусским болотам, постоянно подвергаясь угрозе нападения, засады, может быть, даже окружения. И при этом оставаться для своих сослуживцев чужаком, полоумным французом, которого собственная глупость занесла на край Европы и к тому же в воюющую армию. Вместе с тем признаюсь, я испытывал стыд за поведение моих коллег, выливавших – я это сам видел – лекарства на землю, дабы доказать недостачу в аптеках и тем обосновать невозможность выступления в поход, который все более задерживался.
Да, я понимал, что включение в экспедицию – вещь самая что ни есть неблагоприятная. И тем не менее, наперекор любой логике у меня в голове непрерывно вертелась мысль о том, что необходимо пойти в штаб корпуса и – вы не поверите – записаться добровольцем. Я фыркал от собственной глупости, но она продолжала неотвязно преследовать меня. Вызваться на такую каторгу, не исключено – на смерть? Попробуйте, вообразите! И никуда было не деться… Желание это возникло поперек моего разумения, и я никак не мог понять, отчего? Бессонно лежал на койке и думал, думал…
Судьбу мою поторопила решительность командира корпуса, объявившего, что так и быть, «списочных» лекарей он трогать не станет, а из остальных наберет эскулапов по жребию и под страхом военно-полевого суда. Пока наша лазаретная братия переживала это известие и тщетно сомневалась в его истинности, я оделся по всей форме и неожиданно твердым шагом направился в штаб корпуса. Меня никто не ждал – ни одного писаря не было на месте. Один из дежурных ушел доложить о незваном посетителе и пропал навсегда. Пролетело чуть не полчаса, и моя решимость несколько поколебалась. Тем паче, что отступление могло пройти совершенно незаметно. Но я сдержался и продолжал упорно стоять в пустой приемной. Отчего-то мне казалось, что ретировавшись, я утрачу честь. Наконец ко мне вышел заспанный подполковник и прежде чем начать разговор, долго пристегивал шпагу и щелкал ремнями. Все это время я стоял во фрунт и чувствовал себя на своем месте.
Однако разговор наш прошел совсем на другой ноте. Быстро выяснив причину моего появления, подполковник тут же осведомился, а каковы мои требования? Я оторопел, но не посмел возражать и в итоге выторговал довольно выгодные условия – в частности, производство в следующий чин, вполне могущий считаться старшим офицерским и почти неслыханный для безродных иноземцев. Хотите считать меня наемником – будет вам наемник. Сказать по правде, я хоть человек не военный, но понимал, что усиленная нашей конницей русская армия сможет успешно угрожать центральной Пруссии и, таким образом, сковать основные силы короля. Тогда главный фронт окажется на востоке. После этого перед имперскими войсками будет открыта дорога на Бранденбург – и все.
Вдруг я сообразил, что точно так же с самого начала думали остальные офицеры, куда больше меня понимавшие в стратегии. Вот что: им предстояла легкая прогулка в центр Европы, возможно, в самый Берлин, триумфы, трофеи, награды и прочие прелести победы. Но только в том случае, если поход экспедиционного корпуса завершится успехом. Как всегда, решить исход дела должны были одни, а пожать плоды другие. Более того, в случае неудачи русской армии риска для австрийцев почти не было: они попросту оставались на месте, продолжали вести разведку, укреплять позиции и ждать у моря погоды. Можно будет даже организовать поисковую партию и нацапать припасы с прусских территорий – пусть враг знает, что мы не дремлем. Легче всего было вовсе уклониться от грядущей кампании – и в любом случае выиграть!