Расул Гамзатов

Более всего пригодились Гамзату его духовное образование, познания в исламских науках, глубокое знание шариата — мусульманского права. Он был мударисом (учителем) и дибиром (муллой) в разных сёлах, не раз избирался шариатским судьёй. Его авторитет в этой сфере был очень высок. Но и поэтический его дар крепчал год от года. Шариатский судья писал сатиры, басни, осваивал новые формы и стили. И жизнь его билась между творчеством и юриспруденцией.

Когда родился Расул, третий сын в семье, где была ещё и дочь, Цадаса был избранным народом председателем шариатского суда. А незадолго до того работал в газете «Красные горы». Впрочем, и в том, и в другом было много общего. Цадаса писал о себе: «Он разоблачает подлецов, грабителей и воров, которые тянут свою нечестную руку к народному и общественному добру. Особенно охотно Гамзат сражается против устарелых адатов».

Шариатские суды были привычны и понятны народу, оставаясь признаваемым новой властью судебным органом в Дагестане и после революции 1917 года. Это было подтверждено на Чрезвычайном съезде народов Дагестана 13 ноября 1920 года, когда народный комиссар по делам национальностей РСФСР Иосиф Сталин огласил Декларацию об образовании ДАССР — Дагестанской Автономной Советской Социалистической Республики. В своей речи нарком говорил и о шариате: «Дагестан должен управляться согласно своим особенностям, своему быту, обычаям... Враги Советской власти распространяют слухи, что Советская власть запрещает шариат. Я здесь от имени правительства Российской Социалистической Федеративной Советской Республики уполномочен заявить, что эти слухи неверны. Правительство России предоставляет каждому народу полное право управляться на основании своих законов и обычаев. Советское правительство считает шариат таким же правомочным, обычным правом, какое имеется и у других народов, населяющих Россию. Если дагестанский народ желает сохранить свои законы и обычаи, то они должны быть сохранены».

Гамзат разбирал дела по справедливости, как и велит шариат, а большей частью приводил стороны к согласию, ибо это и было лучшим решением с точки зрения ислама.

Он и в жизни любил порядок. Хороший почерк считал половиной таланта. Был скромен и не любил излишеств.

Расул Гамзатов вспоминал: «Однажды у него перетёрся и оборвался ремень. Ничего не стоило купить новый, но Гамзат тщательно сшил привычный пояс и носил его ещё некоторое время. Он не был жадным, и деньги у него водились, но ему жаль было расставаться с тем, к чему он привык. В конце концов, ремень оборвался снова, и отцу пришлось купить новый. Всё же и к новому ремню он пришил пряжку от старого».

Когда изнашивалась одежда, он заменял её подобной, не изменяя своим привычкам. Но когда ему сшили сапоги хуже тех, что у него были, Гамзат ославил сапожника едкой сатирой. Такое не забывалось, люди кругом посмеивались, и ремесленники стали опасаться его острого слова.

«Как-то он пришёл к маме и попросил сшить ему галифе, — вспоминала Айшат Гаджиева. — Мама сказала, что сошьёт, только бы он не написал потом стихи про неё, как про сапожника». Гамзат улыбнулся и сказал, что непременно напишет, если плохо сошьёт. Галифе вышли хорошие и в стихи не попали.

Поэт Николай Тихонов, автор знаменитого «Гвозди бы делать из этих людей: / Крепче бы не было в мире гвоздей», писал о Гамзате Цадасе: «Это был самый острый ум современной Аварии, поэт, убивавший словом врагов нового, мудрец, искушённый во всех тонкостях народного быта, беспощадный ко всему ложному, смелый борец с невежеством, глупостью, корыстью... Он писал самые дерзкие стихи, сатиры, в которых он давал полную волю своему острому языку и бичующему стиху... Гамзат Цадаса возвышался над всеми поэтами Дагестана, как самая высокая вершина».

Времена были трудные, но свет доброго слова, сладость красивой песни по-прежнему освещали непростую жизнь горцев.

Литературовед Наталья Капиева приводит наблюдение лингвиста Льва Жиркова о литературной жизни, увиденной им в 1923 году: «Песни появляются, можно сказать, почти еженедельно. Песни не анонимные, относящиеся не к коллективному творчеству, но имеющие определённого автора, всем известного, откликающегося зачастую на злобу дня... Песню эту можно не только петь, можно её и читать. Её на самом деле читают, обсуждают, критикуют, а если признают за великое произведение искусства, то и комментируют. Словом, мы наблюдаем полную и развитую аналогию с тем, что мы видим в нашей европейской литературной жизни. В эту деятельную литературную жизнь Цадаса внёс новую ноту. Придал, как он говорил, “древнему аварскому пандуру третью струну”. До него в аварской поэзии преобладала любовная лирика. “Третьей струной” стало реалистическое изображение повседневной жизни, обличительный пафос стихов».

Гамзат Цадаса писал для народа и не делал разницы между центральными газетами или простой стенгазетой в школе. Где публиковали — туда и отдавал свои стихи. Главным для него было, чтобы они дошли до людей.

В те времена горцы писали на аджаме — аварском языке на основе арабского алфавита. Учёные люди, как Гамзат Цадаса, могли писать и на классическом арабском. Так Цадаса писал стихи о любви, чтобы их не могли прочесть другие. Но это, как вспоминал Расул Гамзатов, бывало не часто. Цадаса и сам полагал, что «стихи не должны быть такими, чтобы их нельзя было прочитать матери, дочери, сестре». Хотя были в горах поэты, как Махмуд из Кахаб Росо, которых это не останавливало. Слишком сильны были их чувства и безрассудна страсть.

Гамзат был другом Махмуда и ценил его высокий талант. А это — явление редкое, о котором Цадаса высказался так:

Но для себя Цадаса избрал иной путь:

«Высшего эффекта Цадаса достигал пародированием не только явлений действительности, — писал историк Амри Шихсаидов, — но и устоявшихся и устаревших жанровых и стилевых канонов национальной художественной практики, юмористической их стилизацией. Новаторски уловил Цадаса момент кризиса определённой модели национального художественного мышления, скажем, типа так называемых песен о набегах или песен о любовных похождениях».

«ЕСЛИ Б МОЯ МАМА ПЕСЕН МНЕ НЕ ПЕЛА...»

Женой Гамзата была Хандулай. Горянка была красивой, умной и терпеливой. Она почитала своего мужа, родила ему четверых детей, и вся её жизнь была посвящена семье.

Она была, как писал Расул Гамзатов, «хорошей соседкой для соседей, надёжной и отзывчивой родственницей для родных, понимала радость и умела оплакивать уходящих».

Жена известного поэта была неграмотной, но к творчеству своего супруга относилась с трепетным уважением.

Переводчик Яков Козловский, не однажды бывавший в Цада, писал о жене поэта: «Женщина необыкновенной доброты, трудолюбия, выдержки и такта, Хандулай хорошо понимала своего мужа и была достойна его... Гамзат с любовью писал о ней, что если бы не она, то вряд ли бы он достиг того, что сделал... Когда на заре он садился за работу и до слуха домочадцев доносилось его бормотание, похожее на молитву, Хандулай снимала башмаки, чтоб не нарушать тишины в доме...» Гамзатов добавлял: «Она иногда осмеливалась заглянуть к нему и узнать, не нужно ли чего, не кончаются ли чернила в чернильнице. Мать очень зорко следила за чернильницей отца и не давала ей пересыхать».

5

Перевод Я. Козловского.

6

Перевод С. Липкина.