Страница 51 из 148
Кардинал проговорил всё это, ни на минуту не повышая своего спокойного, размеренного голоса. Тени, падавшие на его лицо от фонаря, лежали на нём по-прежнему. Хотя то, что он предлагал, было неожиданно и странно, но он оставался совершенно невозмутимым.
— И вы предлагаете мне идти к ним? — спросил Магнус.
— Да. Ибо ни вы, ни они не переделают мир и не могут подорвать могущество церкви. Оно покоится на слишком широком основании — на несовершенстве рода человеческого. А теперь — даёте ли вы обещание, что исполните мои требования? Вот, святой отец будет свидетелем.
Магнус взглянул на монаха, который неподвижно стоял на своём месте, спрятав руки в рукава и закрыв лицо капюшоном. Молчаливо и непроницаемо стоял он, как изваяние.
Видя, что он не отвечает, кардинал заговорил опять.
— Вам нечего бояться, что вас обманут. По-моему, вам необходимо принять моё предложение, ибо вы не можете рассчитывать, что вас поведут по улицам с триумфом.
Магнус заколебался.
— Хорошо, я согласен, — сказал он.
— Отлично. Святой отец, будьте свидетелем, — торжественно провозгласил кардинал. — А теперь идите за мной.
Он взял фонарь с пола и пошёл рядом с безмолвным монахом. Сначала они шли по коридору, прошли через две или три двери, спустились вниз по лестнице и остановились наконец возле низкой и узкой двери в стене, почти незаметной для не знающего её человека. Кардинал отпер эту дверь, и Магнус почувствовал на своих щеках холодное дыхание ночного воздуха. Сняв с своих плеч плащ, кардинал накинул его на Магнуса.
— Прикройтесь этим плащом, — произнёс он. — Когда взойдёт солнце, явитесь к капитану Маклюру. А теперь идите.
Магнус словно во сне сделал несколько шагов. Очутившись за дверью, он оглянулся назад, как бы желая убедиться, что всё это не сон. Он увидел, как высокая фигура кардинала нагнулась, чтобы поднять фонарь. Он теперь был без плаща, и Магнус узнал его хорошо. Над ним, несколькими ступеньками выше, стоял тёмный безмолвный монах, который, словно тень, следовал за ними всюду. Вдруг он повернулся и стал подниматься по лестнице. Взявшись рукой за ручку внутренней двери, он собирался уже отворить её. В это время внезапный порыв ветра откинул его рукав. Свет от фонаря падал прямо на него, и Магнус увидел длинные тонкие пальцы, а из-под монашеского одеяния мелькнула стройная женская нога, обутая в сандалию.
Ошеломлённый этим зрелищем, Магнус несколько секунд стоял в полном недоумении. Вдруг истина, словно молния, прорезала его мозг. Как сумасшедший, бросился он назад. Ему хотелось протестовать, взять назад своё согласие, ибо он не хотел купить свою свободу такой ценой. Тысячу раз он предпочёл бы быть повешенным, как вор.
Но обе фигура на лестнице уже исчезли. Наружная дверь от ветра со стуком захлопнулась прямо перед его носом. Напрасно он в отчаянии стучал по ней кулаком и что-то кричал: дверь была массивна, и те, кто находился за ней, не отвечали ему. Он искровенил себе руки о заржавевшую ручку двери, но всё было напрасно. Запор крепко держался на своём месте, и стучать в неё было всё равно, что стучать в дом, в котором всё вымерло. Ни одного звука не было слышно из-за этих толстых стен. Цена, которой была куплена его свобода, была уплачена, и нельзя было потребовать её обратно. Но он не хотел мириться с таким положением. Позор его был выше всякой меры. И он снова, обезумев, бросился на дверь, напрягая в последнем отчаянном усилии все свои силы, и упал без чувств.
Довольно долго лежал он у подножия стены. Когда сознание вернулось к нему, всё оставалось по-прежнему. Перед ним были запертая дверь, суровые, непроницаемые стены, а за ним кладбище и могилы мертвецов. Было очень тихо. Только ветер вздыхал над его головой и пел свою грустную песню среди могильных крестов.
Теперь только он ясно увидел её душу...
С трудом подняв свою горевшую голову с мокрой травы и взглянув на серое, зловещее здание, где решилась его судьба, он залился слезами.
Луна была уже высоко. Она была на ущербе и бросала слабые лучи, висевшие на крыше и башенках, словно шёлковое покрывало. Постепенно этот свет спускался всё ниже и ниже, задерживаясь на фризах и резных фигурах святых. Медленно опускался он, пока не дотронулся до земли и не засверкал тысячами бриллиантов на росистой траве.
Магнус вздрогнул.
Было уже поздно. Появились предвестники зари. Медленно поднималась она с востока, чтобы сменить ночь, медленно, но неудержимо.
Свет всё усиливался. Башни и шпили уже ярко вырисовывались в светлом эфире. Настал наконец день.
Горячие слёзы хлынули по щекам Магнуса.
Небо над крышами сияло светлой синевой. Готические башенки, украшавшие здание, разом приобрели форму и цвет. Тени, словно лишние одежды, упали на пол. Некоторое время они подержались ещё на могильных крестах и вдруг исчезли бесследно.
Серые до сих пор стены тюрьмы стали розовыми, как бы предваряя славу того грядущего дня, который уже не умрёт. По щекам Магнуса пронеслось свежее дыхание утреннего ветерка, как бы предостерегая его, что пора идти. Тем не менее он продолжал оставаться у двери, как бы ожидая, что она отворится.
Чу! В вышине зазвучали голоса ласточек, приветствующих наступление дня. Сильные своей любовью, они весело идут навстречу своим радостям, опасностям, страданиям, ибо и их день не свободен от этого. Но они не боятся этого, и их маленькие сердца наполнены радостью, ибо Отец Небесный в своей справедливости печётся и о них.
Взгляни! Вот дом стоит как бы в огне. Лучи солнца сползают с крыши по стенам, словно расплавленное золото, и в окнах отражается пламя загоревшегося востока. Выше и выше поднимались ласточки, воспевая славу Господню.
И к ним вдали присоединялись другие голоса, словно эхо музыки сфер, грядущих из мирового звёздного пространства. И, проносясь над могильными плитами, голоса эти громко возглашали: «Нет смерти там, где есть любовь. И любящие во грехах не погибнут. Ибо праведен Бог, и над любящими будет иной суд, чем над теми, кто не любил...» Тихо скрипнула узкая дверь, через которую ушёл он от рабства. Из неё вышла женщина, закутанная во всё чёрное. Голова её была низко опущена. Тяжело шла она, как вдруг резкий звук заставил её вздрогнуть и остановиться. Тёмная мужская фигура перегородила ей дорогу. Он бросился перед ней на колени и стал целовать подол её платья, пряча голову в складках её одеяния.
Он хотел говорить, но не мог. С его губ вырывались какие-то нечленораздельные звуки. Наконец речь его стала более внятной.
— Прости, прости! — кричал он прерывающимся голосом.
— Что вы хотите? — хрипло спросила она, стараясь освободиться от него.
— Разве ты не видишь, что я не могу говорить? Что я не могу поднять голову от стыда? О, зачем ты это сделала!
— Что я сделала? — спросила она тем же холодным тоном. — И зачем вы здесь?
Наконец он стал говорить более связно.
— Когда ты открывала внутреннюю дверь, ты протянула руку, и рукав откинулся. Я узнал твою руку, но в это мгновение наружная дверь захлопнулась передо мной. Я в отчаянии стучал в неё, но никто не ответил мне. О, не хитри со мной! — воскликнул он, заметив её отрицательный жест. — Я знаю всё. И всё это... ради меня... о, Боже мой! И ты опять впала в грех, ты, отринувшая грех!
— Да, я согрешила. Но не вы... Я имею право быть тем, чем хочу.
Поражённый величием и ужасом того, что она сделала, он продолжал стоять перед ней на коленях.
— Если вы всё знаете, — продолжала она, — то разве вы не знаете того, что вы не должны медлить здесь?
— После того, что было, разве я могу уйти отсюда, жизнь моя? Скажи, разве я могу уйти от тебя?
Её фигура замерла, как у человека, переживающего мучительную боль.
— Я думала, что жертва полна, — прошептала она, — но вижу, что ошиблась. Любовь ко мне! Теперь! Вы, который так осуждали всякую нечистоту! Вы, который неделю тому назад объявили мне, что любите другую! Я не знала, что вы принадлежите к числу тех, у которых любовь меняется через неделю...