Страница 23 из 148
Это было опять на той же площади, где земля была мокра от брызг фонтана. Они с трудом продвигались вперёд. Ветер немного повернул и теперь нёс с собой ледяное дыхание австрийских Альп. Дорога была покрыта только что образовавшимся тонким слоем льда. Леди Изольда вытянула руки, чтобы удержать сорванный плащ, но поскользнулась, потеряла равновесие и непременно упала бы, если б Магнус вовремя не схватил её за руки. Тяжело дыша от борьбы с бурей, она упала ему на грудь. Чтобы устоять против порывов ветра, он должен был крепко прижать её к себе. Буря; яростно трепавшая её плащ, один конец которого она успела схватить рукой, вдруг завернула их обоих в этот мягкий шёлковый плащ. Им стало тепло и как-то уютно в этом убежище. Её лицо прикасалось к его, а её благоухающие волосы щекотали ему лоб. Она слышала, как билось его сердце.
Это продолжалось всего несколько секунд. Она была сильна и, оправившись, быстро освободилась от его рук. Да и он не делал никакой попытки её удержать. Этот эпизод не был ей неприятен. В секретаре было что-то особенное, а обыкновенные люди приелись ей до тошноты.
— Извините, — заговорила она, как только представилась возможность. — Я наделала вам столько хлопот.
— Вы чуть было не упали, — коротко отвечал он.
Среди бушующих порывов ветра было не до разговоров. Они опять пошли дальше. Секретарь иногда поддерживал свою спутницу, но только тогда, когда это было необходимо. Её дом был недалеко, и у ворот он простился с нею серьёзно и молчаливо.
ГЛАВА VI
Празднество
Пасха прошла. Её отпраздновали с подобающей торжественностью, как и следовало городу, где находился сам папа и заседал великий собор. В Великий четверг, по освящённому временем обычаю, читали буллу «De coena Domini» и папа Мартин V, окружённый кардиналами, торжественно проклинал с балкона епископского дворца всех еретиков и врагов церкви. В конце церемонии он бросал потушенные свечи вниз, прямо в собравшуюся толпу, чтобы люди трепещущими перстами могли коснуться вещественного символа грозного отлучения. Через два дня в соборе пели торжественный гимн, и радостная весть о воскресении Христа была возвещена человечеству. Днём папа, выйдя во всей пышности на балкон, раздавал раскаявшимся индульгенции, отпуская им грехи и прегрешения.
Было несколько процессий, сильно звонили колокола, но, когда радостные дни прошли, народ со спокойным сердцем стал возвращаться к обычным занятиям.
Теперь леди Изольде стоило только что-нибудь пожелать, как всё делалось по её желанию. Не потому, что она докучала кому-нибудь, нет, этого она никогда не делала. Она только мимоходом упоминала о своих желаниях, как-нибудь мимоходом, и те, кто слышал её слова, не находили себе покоя, пока не исполняли того, что она желала. Так, как ей, не служили ни папе, ни королю. И хотя за это никто не получал никаких наград, все, однако, считали себя награждёнными свыше меры — обстоятельство, совершенно необычное, которое казалось, однако, всем совершенно естественным, если не тотчас, то впоследствии.
Однажды утром кардинал Бранкаччьо сидел в лучшей комнате дома бургомистра Мангольта. Напротив него за столом сидела жена почтенного бургомистра — фрау Мария.
— Какой у вас свежий вид сегодня, фрау Мария — сказал кардинал.
— Правда?
— Вы так же свежи, как цветы, которые стоят перед вами.
— И так же красива?
— Даже красивее, фрау Мария.
Она сидела вполоборота к раскрытому окну, через которое вливался тёплый воздух и яркий свет солнечного апрельского дня. Она была вся на свету, но выступавшие вперёд края её чепца скрывали её черты, которые от игры света казались изящнее, чем они в действительности были. Вообще, едва ли можно было назвать её красавицей. Если бы взглянуть на её лицо при полном освещении, то линии его показались бы слишком резкими и даже непропорциональными. Этот недостаток не искупался, однако, и выражением этого лица. По временам оно было очень моложаво, и, пожалуй, кто-нибудь мог бы дать ей года двадцать два-двадцать три. Ко всему этому она была высокая и статная, и она знала, чем может нравиться мужчинам. Плечи её были обнажены и резко выделялись на чёрном бархате кресла. Как-то странно не подходила к её фигуре её рука, лежавшая на дамасской скатерти стола. Она была слишком велика, а её цвет выдавал плебейское происхождение её обладательницы. Ей надо было по возможности скрывать свои руки, чтобы не дать заметить, что её пальцы слишком толсты и снабжены слишком короткими и плоскими ногтями. Впрочем, фрау Мария и не догадывалась о том, что её руки некрасивы, не догадывался об этом и её муж. А так как на них она носила множество драгоценных колец, то ей казалось, что необходимо выставлять их напоказ.
Взгляд кардинала, оторвавшись от её шеи, скользнул по её руке и на минуту задержался на её украшенных кольцами пальцах. От них перешёл к своим собственным бледным, аристократическим пальцам. Бранкаччьо обладал утончённым вкусом и был знатоком женских прелестей. Но зима в Констанце была слишком длинна, ночи слишком темны и суровы; так что всё это не благоприятствовало любовным похождениям. Кроме того, несколько лет тому назад эти похождения довели его до большой неприятности: люди его соперника напали на него ночью на улице, и он едва успел спасти свою жизнь. С тех пор у него на лице остался шрам. Он не обезобразил его, но придал его мягким и безукоризненным чертам какой-то суровой оттенок. Такие приключения не могли, конечно, удержать его от поисков удовольствий. Он не был трусом и умел хорошо владеть шпагой. Но когда начинаешь стареть, комфорт начинает всё более и более одолевать человека.
Что касается Фастрады, которая была гораздо красивее своей мачехи, то её, к счастью, не было дома, когда кардинал поселился у них. К тому же он дал себе слово по возможности не сближаться одновременно и с матерью, и с дочерью в одном и том же доме. Он находил, что подобное положение создавало гораздо больше хлопот и неприятностей, чем удовольствия. Поэтому он даже не пытался приобрести благосклонность Фастрады.
— Не следует верить тому, что говорит мужчина, — отвечала фрау Мария на его последние слова.
— Почему же не следует, если он говорит правду? — спокойно возразил кардинал.
Он опять взглянул на свои руки и сделал глоток из стоявшего перед ним стакана с лучшим вином, какое только нашлось у Мангольта.
— Вы ведёте слишком уединённый образ жизни, фрау Мария, — продолжал он, ставя на стол свой стакан. — Если б у меня была такая красивая жена, я бы с гордостью показывал её везде.
— То вы, а то Каспар. Он слишком ревнив для этого.
— Но ведь если он запер вас в четырёх стенах, от этого дело нисколько не улучшилось, вероятно?
— Конечно нет, — отвечала она со смехом. — Вы сами знаете.
Кардинал отвечал на эти слова только едва заметной улыбкой, которую его собеседник мог понимать, как ему угодно. Помолчав немного, он сказал:
— Я хочу сказать бургомистру, чтобы перед окончанием собора он устроил какое-нибудь празднество. Я хочу, чтобы вы затмили всех, фрау Мария.
Фрау Мария, любившая удовольствия и ухаживания не менее всякой другой женщины, разумеется, ничего не имела против этого, но опасалась, что её муж взглянет на дело с другой точки зрения.
— Каспар ревнив и скуп, — заметила она. — Впрочем, если вы скажете.
— Скажу, фрау Мария. Муж хорошенькой жены не должен быть ни ревнивым, ни скупым. Это очень дурная привычка. Кроме того, в данном случае, принимая во внимание его официальное положение, часть расходов может принять на себя город.
— Вот прекрасная мысль. Сразу видно, что вы государственный человек.
— Благодарю вас, — отвечал кардинал тоном человека, который имеет право на похвалы.
Впрочем, в этом случае бургомистр едва ли стал бы ворчать на расход... Хотя он и не располагал свободными средствами, но зато отличался тщеславием и любил выставлять себя напоказ. Однако он действительно ревновал жену, которая была моложе его на целых двадцать лет.