Страница 141 из 148
— Ровно ничего. Мои личные дела не касаются совета. Я умею уважать честь дамы, имя которой вы профанируете своими словами. Если вы не умеете держать себя, как подобает порядочному человеку, то я умею.
— Ну, из этого не так-то легко выпутаться, — захихикал он. — Я полагаю, все здесь видят, в чём дело. И этот человек смел называть нас скрягами! И он говорил нам о самоуважении и тому подобных вещах! Но не это самое худшее. Слушайте! Слушайте все! Вчера утром я заметил, как около его дома, у подъезда остановился какой-то человек и вступил в разговор со слугами. То был странствующий торговец. Конечно, в этом не было ничего особенного. Но лицо этого человека показалось мне знакомым, хотя я и не мог припомнить, где я его видел. Я пошёл дальше, но лицо его не выходило у меня из памяти. Я вернулся и ещё раз прошёл мимо него, и тут я вспомнил, что этот человек не кто иной, как член испанского посольства в Париже, дон Рамон де Бельвер, с которым я там познакомился. Я заговорил с ним, и у меня на это счёт не осталось никакого сомнения. Я остановился во дворе и стал ждать. Вышел граф, и они вместе пошли в дом. Купец оставался там довольно долго и наконец вышел. На лице его сияла какая-то особенная улыбка. Я поставил человека, который должен был следить за ним. Вчера ничего больше не случилось, но сегодня дон Рамон спас жизнь графу, который без его помощи был бы убит на улице. Они обменялись между собой несколькими словами на испанском языке, который мой человек не мог уловить. Теперь я спрашиваю: зачем является сюда дон Рамон де Бельвер, человек, занимающий очень видное положение, как не затем, чтобы побудить графа передать город в руки короля? Конечно, за соответствующую цену. Конечно, король может предложить больше, чем мы, и потому, вероятно, его посланец не был ни отправлен обратно, ни арестован. Итак, дон Хаим де Хорквера, именующий себя теперь графом ван Стиненом, я обвиняю вас в государственной измене и прошу совет принять меры, которых требует такое дело.
В течение его речи в зале только и слышен был гневный ропот. Но теперь вдруг водворилось глубокое молчание, гораздо более знаменательное, чем прежний рёв. Ни один из приверженцев барона не проронил ни слова: они знали, что эта мёртвая тишина гораздо больше способствует осуждению, чем какие бы то ни было восклицания и крики.
Тишину прервал мой голос:
— Этот город вверен мне принцем и штатами, — начал я звенящим голосом. — За него я отвечаю перед ними, а не перед вами. Я могу принимать у себя кого угодно, будь то хоть сам король Филипп, и никто из вас не смеет мне это воспретить. Но я хочу повести вас ко мне домой и показать вам нечто такое, что должно снять с меня всякое подозрение. Но прежде всего вы должны просить у меня извинения, ибо вы не имеете права меня допрашивать.
Я говорил с большой силой, но и барон ван Гульст оказался незаурядным врагом.
— Вы слышали его? — вскричал он. — Он оскорбляет совет! Да, мы пойдём в ваши комнаты, дон Хаим, но без вас. Вы нам не покажете всего и скроете от нас то, что вам неприятно. Я предлагаю совету назначить комиссию для осмотра бумаг графа, пока он останется здесь под арестом. Когда дело касается спасения города, было бы непростительно колебаться хоть одну минуту. Господин ван Сильт поставьте на голосование моё предложение.
Бургомистр колебался. Он был опытным человеком и понимал, что то, что они теперь затевали, было не шуткой.
— Ваше превосходительство не имеете ничего больше сообщить совету? — спросил он.
— Нет, — отвечал я. — Я представляю здесь штаты и те начала, на которых вы устроили своё государство. Мои прерогативы — это их прерогативы, и я добровольно не уступлю ни на йоту. Я уже давно вижу, с кем я имею дело. Вы называете себя христианами, но не имеете ни малейшего понятия ни о любви, ни о милосердии. Вы — маленькие доморощенные тираны, хотя и кричите против тирании. Вы ревностно добиваетесь контроля, но хотите контролировать только тех, кто выше вас. Вы принимаете помощь принца и штатов и в то же время не признаете их авторитета. Но я скажу вам, что, пока я стою здесь во главе управления и пока жив, вам придётся считаться с этим авторитетом. Ваш город невелик, да и волосы у меня уже седые. Но если бы я стал даже правителем целого королевства и был во цвете лет, я скорее рискнул бы всем, чем хоть на шаг отошёл с того места, на котором должен стоять. Я всё сказал.
Опять воцарилось молчание. Члены совета сидели неподвижно, устремив глаза в пол с видом людей, у которых уже созрело решение.
— Господин ван Сильт! Поставьте моё предложение на голосование! — закричал опять барон ван Гульст. Бургомистр обратился ко мне опять:
— Не имеете ли вы что-нибудь прибавить к сказанному?
— Нет. Делайте то, на что вы решаетесь. Если вы будете делать обыск, то обыскивайте хорошенько.
Ван Сильт посмотрел кругом себя. Очевидно, ему оставалось одно. Я не знаю, принимал ли он участие в том, чтобы возбудить это дело, но теперь оно уже пошло полным ходом, и он был не в силах его остановить.
Он подождал минуту-другую и сказал:
— Ставлю предложение барона ван Гульста на голосование. Желающие его принять благоволят встать.
Встали все.
Барон позвонил. Вошли человек десять гражданской стражи, которой он командовал, и стали по обе стороны двери.
— Не позволяйте губернатору выходить из этого зала, пока я не вернусь, — сказал он. — Вы мне отвечаете за него.
Затем бургомистр, барон ван Гульст и ещё три члена совета отправились осматривать мои бумаги. После их ухода остальные члены совета, не глядя на меня и не кланяясь мне, один за другим вышли из зала.
Я знал, что я погиб, ибо в моём письменном столе они найдут письма, которые дадут им больше, чем они думали, а мой ответ на них будет, конечно, скрыт. В следственной комиссии принимал участие и барон ван Гульст и, не будь он уверен в себе и в своих товарищах, он никогда не зашёл бы так далеко. Ведь речь шла о его жизни. Что же касается ван Сильта, то о нём я не могу ничего сказать. Я считал его честным человеком, если «е моим другом. Но дело зашло уже так далеко, что теперь для них удобнее убить меня, независимо от того, виноват я или нет.
Было уже за полдень. Косые лучи солнца, падавшие в окна, играли яркими пятнами на опустевших креслах и на остроконечных шлемах моей стражи. Все молчали. От этого безмолвия и пустоты казалось, что зал этот принадлежит какому-то другому миру.
Верхняя часть зала терялась в тени, и висевшие там знамёна — некоторые из них были ещё недавно отбиты мной — казались полинявшими и выцветшими, подобно другим вещам, которые принадлежат прошедшим и уже забытым временам. Да так оно и было.
Вчера мне предлагали стать вице-королём целого государства, а сегодня в этом маленьком городке я был не r силах спасти даже собственную жизнь.
И останутся после меня и вице-королевство, и меньшие знаки отличия, присвоенные губернатору Гуды. Сохранится с нами только то, что успела приобрести наша душа.
Спускались уже сумерки, когда отворилась дверь и вошли члены следственной комиссии. Перед ними шли привратники, неся свечи. Поставив их на стол, они вышли. Ван Сильт приказал солдатам покинуть комнату, остаться за дверями и явиться моментально, если их позовут. После этого он занял своё место. Остальные столпились около него.
— Не угодно ли вашему превосходительству подойти поближе, чтобы выслушать, что мы скажем, — проговорил он.
— Если вам нужно что-нибудь сказать мне, то приблизьтесь ко мне, — отвечал я, не двигаясь со своего места.
— Хорошо.
Он встал и двинулся вперёд. Остальные шли за ним. Шага за два до моего кресла он остановился и начал:
— Мы прочли письма короля и дона Матео де Леса. Для такого человека, как вы, едва ли возможно выдержать это искушение. Вы полуиспанец по крови и настоящий испанец по воспитанию. Да вы, по-видимому, и не колебались, ибо вы не прогнали от себя посланного к вам человека и не арестовали его. Но прежде чем судить вас, мы желали бы выслушать вас.