Страница 139 из 148
— Отлично управились, дон Хаим, — произнёс сзади меня голос с настоящим кордовским акцентом. — Я не скоро протискивался к вам и очень рад, что подоспел вовремя.
Я с удивлением обернулся назад и увидел перед собой дона Рамона де Бельвера.
— Это вы, дон Рамон. Я должен благодарить вас за спасение своей жизни.
— О, пустяки! Негодяй хотел ударить вас ножом сзади. Это была бы подлая штука, и я ему помешал. Не стоит говорить об этом. Это сделал бы каждый дворянин. Я рад убедиться, что вы всё ещё остаётесь одним из наших, — прибавил он, значительно улыбаясь.
— Ещё раз благодарю вас. Что касается остального, то, быть может, вы зайдёте ко мне в четыре часа. Мой ответ готов.
— Отлично, — отвечал он и хотел идти дальше. Я остановил его.
— Ещё одна просьба. Не будете ли вы любезны, проходя мимо моего дома, сказать моему секретарю, чтобы он прислал мне в городской совет списки, которые я забыл дома. Я долго провозился с этой историей, и теперь уже поздно идти за ними самому.
Он обещал мне исполнить мою просьбу, и я передал ему записку, в которой распорядился, чтобы моя гвардия немедленно явилась к городскому дому, так как она может мне понадобиться.
Эта записка не была, однако, передана, и моя гвардия не явилась.
Дон Рамон угадал больше, чем нужно было, может быть, по моему взгляду или по голосу, а может быть, и по наитию. Он умный человек, вполне подходящий для своей роли. Теперь мне ясно, что мне не следовало давать ему такое поручение. Это была ошибка, которая будет стоить мне жизни: Маленькие ошибки, незначительные промахи всегда будут обходиться дорого.
Когда дон Рамон удалился, я обратился к толпе:
— Какой срам! — воскликнул я. — Вас так много, и вы позволяете горсти негодяев обижать женщин! Девушка почти голая, а вы стоите, смотрите и ничего не делаете. Дайте мне вот это!
И я без всяких церемоний сорвал платок с плеч какой-то хорошо одетой женщины и закутал в него девушку.
— Кто вы и как давно вы живёте здесь? — спросил я её. Как я и предполагал, то были наполовину испанки. Они направлялись к югу и остановились здесь за неимением денег. В Гуде они прожили две недели.
— Это правда? — спросил я остальных. Толпа подтвердила эти слова.
— Ну, посмотрите теперь, какие вы глупцы. Как они могли напустить на вас болезнь, которая началась два месяца тому назад.
Они повесили головы и молчали.
— Если бы они были виноваты, неужели бы я стал бы защищать их? Разве вы не знаете, что я говорил о вас в совете? Разве вам неизвестно, что я делаю для вас всё, что только могу. Если они не той веры, что вы, то что за беда? Вы жаловались на инквизицию, вам не нравились пытки и костры. Теперь всё это вам опять понадобилось. Неужели вам не стыдно самих себя? Неужели вы забыли, что сказал Христос «Не судите, да не судимы будете!» Какой срам!
Они опять поникли головами.
— Теперь ступайте спокойно домой и дайте и им идти своей дорогой. И знайте, что, если кто-нибудь поднимет против них оружие, он будет качаться на виселице.
Странное явление — толпа. Она может быть чрезвычайно опасна, но если вам удастся её образумить, вы можете руководить ею, как ребёнком.
Все стали покорны, как нельзя более. На недавних героев никто и внимания не обращал: раздражение улеглось окончательно. Это был хотя грубый, но в душе добрый народ, гораздо-гораздо лучший, чем его собратья в городском совете. Когда я дал женщинам денег, многие из толпы подошли к ним и также дали, кто что мог, и первыми дали те, которые громче всех кричали: «На костёр! На костёр!»
Словом, дело приняло такой оборот, что им нечего было бояться.
Хуже всех пришлось отцу Вермюйдену. Он получил сильный удар, которым у него был вышиблен передний зуб и который он, конечно, долго будет помнить. Но в то время он радовался, что ему довелось пострадать за Господа.
Как бы то ни было, дело кончилось благополучно, и я поспешил в городской дом. По всему пути меня приветствовали толпы народа. Я не боялся его и не хотел даже показать вида, что боюсь.
Войдя в комнату, где происходили заседания совета, я сел на своё место. Ничего необычного я не заметил. Как только водворилась тишина, я встал и стал просить их осуществить то, что было мною задумано. Я сказал, что жить — не значит только пользоваться комфортом и удобствами, что надо также уважать себя и подумать о грядущих поколениях, что лучше человеку впасть в бедность и умереть, чем сознавать себя скрягой и продолжать жить. Я высказал им все соображения, которые могли прийти мне в голову, и высказал со всем доступным мне красноречием. Но речь моя не имела большого успеха.
Под конец кто-то спросил:
— Кто же будет командовать войсками, которые вы предлагаете снарядить с такими издержками?
— Конечно, я, — отвечал я, слегка удивлённый этим вопросом. — По крайней мере, пока принц не решит иначе.
— Мы не уверены в ваших боевых способностях, — важно произнёс тот же голос. — Последний раз вы потеряли почти половину добровольцев, которые были вам даны.
— Да, потому что господин ван Шюйтен заразил их страхом. Если бы в критическую минуту они не бросились бежать, надо было очень немногое. Но война есть война, и всякий, кто идёт на неё, не должен упускать из виду, что он может и погибнуть.
Дело принимало забавный оборот. Мне только что предлагали высшее начальство над всей испанской армией, а тут кучка торгашей сомневается в моих боевых способностях.
Мне было смешно в душе. Пожав плечами, я прибавил холодно:
— Впрочем, если господину ван Шюйтену угодно занять моё место и стать начальником всех вооружённых сил в городе, то я против этого ничего не имею. Это будет очень приятно для испанцев. Не пеняйте только на меня, если дело примет плохой оборот.
Тут поднялся ван Шюйтен и важно заявил:
— Вам нечего задевать меня. Я и раньше говорил, имея в виду только благо общины, и теперь буду говорить так же, не считаясь с тем, что мои слова, быть может, вызовут ваше неудовольствие.
«Ого! — подумал я про себя. — Цыплята осмелели и делаются уж слишком развязны».
— Пожалуйста, не стесняйтесь, господин ван Шюйтен, — холодно промолвил я. — Но позвольте и мне также не считаться с вашими страхами в интересах чести города.
При этих словах поднялся член совета, говоривший первым. Обыкновенно он держался всегда сзади, я не замечал его до сих пор и даже не знал наверно его фамилии.
— Вы просите нас дать вам много денег и подвергаете опасности жизнь весьма многих, — начал он. — Я не буду больше говорить о вашем командовании, чтобы не вызывать с вашей стороны нападок на ван Шюйтена. Может быть, мы не знаем толку в подобных делах, ибо мы простые граждане Голландии, не испанские гранды. Потому-то мы так и заботимся о жизни наших сограждан.
— Я теперь сам голландец. Прошу этого не забывать, — резко возразил я.
Он не обратил внимания на моё замечание и продолжал:
— Как бы то ни было, вы не можете нам ручаться за успех. В случае поражения опасность будет угрожать самому голоду, и у нас не останется средств её предотвратить. Вы здесь говорили о многом — о самоуважении и тому подобном, что могло бы звучать для нас довольно оскорбительно. Но я обойду это молчанием и ограничусь фактами. На основании их я буду голосовать против вашего предложения и прошу совет сделать то же самое.
— Но ради освобождения Голландии стоит рискнуть многим! — воскликнул я. — Если бы Гаарлем рассуждал точно так же, то испанский гарнизон до сего времени стоял бы в этих стенах. Если даже мы и погибнем, то мы посеем добрые семена; вспоенные нашей кровью, они дадут добрую жатву в своё время, и наши дети поблагодарят нас за неё.
— Вы говорите о свободе Голландии, но мы не знаем, насколько эта свобода вам действительно дорога. Вы перешли на нашу сторону ведь очень недавно и, как говорят, не совсем добровольно. Это не значит, что я предъявляю вам в настоящую минуту какое-либо обвинение, но вы должны понять, что мы имеем право пораздумать как следует прежде, чем доверить вам деньги, которые даются нам с таким трудом, и жизнь наших сыновей и друзей. Мы не хотим оставлять город без всякой защиты, если случится что-нибудь непредвиденное, вроде того, что в один прекрасный день вы вздумаете опять вернуться на службу к вашему прежнему повелителю.